Очерк жизни и деятельности архимандрита Леонида (Кавелина), третьего начальника Русской духовной миссии в Иерусалиме, и его труды по изучению православного Востока

Глава 6

Приезд архимандрита Антонина в Иерусалим и первые встречи с архимандритом Леонидом, консулом А. Н. Карцевым и Патриархом. Прием Миссии и отъезд из Иерусалима отца архимандрита Леонида. Первые распоряжения архимандрита Антонина для устройства иерусалимского клира. Донесение в Святейший Синод о беспорядках в Иерусалимской Духовной Миссии. Неудовольствие в Святейшем Синоде и митрополита Филарета донесением архимандрита Антонина. Переписка по этому поводу между послом Н. П. Игнатьевым и отцом Антонином. Объяснение А. Н. Карцевым причины, почему Патриарх не написал ответа Святейшему Синоду и его послание. Переписка обер-прокурора Святейшего Синода графа Д. А. Толстого с вице-канцлером князем А. С. Горчаковым по поводу обещания Н. П. Игнатьева убедить Патриарха Кирилла написать письмо Святейшему Синоду. Побудительное письмо Н. П. Игнатьева к отцу Антонину дополнить свое донесение в Святейший Синод о беспорядках в Миссии частным письмом на его имя и побудить Патриарха Кирилла дать ответ на послание Святейшего Синода. Письмо отца Антонина на имя посла от 4 апреля и послание Патриарха Святейшему Синоду от 24 апреля. Крайнее неудовольствие на отца Антонина со стороны обер-прокурора Святейшего Синода за письмо от 4 апреля и в Святейшем Синоде — вторым посланием Патриарха Кирилла. Критика послания митрополитом Филаретом, который, отвергнув авторство Патриарха, предложил проект ответного послания Патриарху. Всеподданнейший доклад Государю Императору и. о. обер-прокурора Святейшего Синода о беспорядках в Иерусалимской Духовной Миссии и по делу об отлучении Патриархом отца архимандрита Леонида от совместного служения на святых местах. Критический разбор этого всеподданейшего доклада со стороны директора Азиатского департамента Н. П. Стремоухова. Отказ обер-прокурора Святейшего Синода графа Д. А. Толстого продолжать полемику с Министерством иностранных дел и мысль его о закрытии Иерусалимской Духовной Миссии. Доводы митрополита Филарета в пользу сохранения Миссии. Жертвы со стороны посла Н. П. Игнатьева: удаление из Иерусалима любимого и, по его мнению, незаменимого консула А. Н. Карцева на Корфу, потеря навсегда для Константинополя архимандрита Антонина, оставленного начальником Миссии в Иерусалиме, и удовлетворение Святейшего Синода по делу архимандрита Леонида. Настойчивые и неоднократные письма Н. П. Игнатьева к отцу архимандриту Антонину добиться от Патриарха Кирилла извинительного письма и оставление их без ответа. Попытка архимандрита Леонида завершить «Иерусалимский вопрос» и ответ по сему из Святейшего Синода. Грамота Патриарха Кирилла в Святейший [496] Синод и назначение начальником Иерусалимской Духовной Миссии архимандрита Антонина и недовольствие последнего ответом на эту грамоту.

Указ о назначении отца архимандрита Антонина временно заведующим Иерусалимскою Духовною Миссиею был помечен 16 июня 1865 года, вступил же он в Иерусалим и поселился на русских постройках в комнатах, «назначенных для важных посетителей Святого Места», лишь 11 сентября. «Точно перестает быть пустынею Град возлюбленный и неоставленный, — описывает свои первые иерусалимские впечатления архимандрит Антонин в дневнике. — Налево в стороне виднеется большое здание американских миссионеров, а впереди высятся красивые здания русские. Все промежуточное пространство раскуплено и начинает застраиваться частными лицами разных народностей и вероисповеданий». Встреча прибывшему новому начальнику Миссии были устроена торжественная, как за городом, так и в храме Миссии. Архимандрит Леонид по-братски встретил своего преемника и следователя, угостил обедом, и вечером они, по словам архимандрита Антонина, «сидели с о. Леонидом далеко за полночь, перебирая мыслью и языком тысячу вещей и поминутно возвращаясь к главному предмету». Консул А. Н. Карцев сделал прибывшему визит, а на другой день устроил обед в честь его вкупе с архимандритом Леонидом... «Постный стол оказался таким тучным и обильным, что не знаю, право, что подумать о столе скоромном, — заметил архимандрит Антонин в своем дневнике об этом обеде. — Возвратившись, долго сидели с аввою, упражняясь в словоречии».

Об отношении архимандрита Антонина к Иерусалимскому консулу довольно выразительно, по нашему мнению, говорит одно из замечаний в его дневнике. По прочтении документов о куполе он заметил: «Честь уму и деятельности г. консула. Николай Павлович Игнатьев должен быть доволен им».

Консул А. Н. Карцев, после своего первого знакомства с личностью отца архимандрита Антонина, был в положительном восхищении от него и писал послу Н. П. Игнатьеву: «Я так убежден в беспристрастии отца Антонина, что заранее объявляю себя виновным во всем, в чем только он признает справедливым обвинить меня перед Вами 174.

Об отношении с Патриархом Кириллом на первых порах дело не обошлось без недоразумений. «Старец, — по словам архимандрита Антонина, — огорчился тем, что я во время визита к нему все время молчал и ничего не прибавил к его обвинительному отзыву об отце архимандрите Леониде. Обидело его и то, что я не привез к нему никакой рекомендательной бумаги от Святейшего Синода».

С 15 сентября архимандрит Леонид приступил к сдаче Миссии новому начальнику, причем оказалось, что и отчетность ее была [497] найдена в образцовом порядке. «За полночное сидение у хозяина, — говорится в дневнике, — и принятие от него тех да других сумм все золотыми червончиками: австрийскими, китайскими, русскими и французскими — это значительно побольше будет, чем в Царьграде. Пересмотрена была разница. 17-го числа принят архив, 18-го — визит обоих архимандритов к армянскому Патриарху: 19-го архимандрит Леонид простился с Патриархом Кириллом и Владыками и ночевал у Святого Гроба, 20-го передал в дар Миссии свою библиотеку, а 21 сентября, после братской трапезы, архимандрит Леонид простился с архимандритом Антонином и выехал из Иерусалима».

«Оставляя Святой Град Иерусалим, я, — писал о своем отъезде из Иерусалима архимандрит Леонид A. C. Норову от 2 ноября 1865 года, — конечно, по долгу христианскому, простился со всеми, начиная с Блаженнейшего, и был весьма утешен тем искренним приветом и откровенным выражением сочувствия ко мне от всех благонамеренных лиц греческого духовенства, в особенности Преосвященного Никифора и Фаворского отца Иоасафа и всего Святогробского братства. Все русские поклонники с моим братством и отцом архимандритом Антонином провожали меня до Поклонной горы с благожеланиями и благословением».

Так закончила краткие дни своего злополучного бытия третья Русская Духовная Миссии в Иерусалиме.

Переселившись «в начальническое отделение и усевшись в малой зале, где обычно заседал, грыз перья и отгрызался от своих и чужих мой злополучный предместник», архимандрит Антонин приступил к выполнению своей срочной работы и к чтению архивных бумаг.

8 октября отец Антонин донес послу в Константинополе об отъезде туда из Иерусалима бывшего начальника Миссии архимандрита Леонида и о том, что он, во исполнение указа от 16 июня, донес 26 сентября Святейшему Синоду, что он ступил во временное заведывание делами здешней Духовной Миссии» и с следующей почтой надеется представить «изложение того, в каком виде он нашел дела Миссии и что он находит нужным сделать для водворения в ней прочного порядка». Поблагодарив в этом же письме посла за назначение на иеродиаконские вакансии афонских монахов Виссариона и Мартирия 175 к Афинской миссийской церкви, о процветании коей по старой памяти он заботился, просил посла назначить певчих иерусалимской Миссии Козубокого и Белавина на их место в Афины. Отец Антонин при этом выразил и свой взгляд на певческие места при Миссии, какой он намеревается провести и в будущем донесении в Святейший Синод, что он считает более целесообразною «замену вообще всех принадлежавших к Миссии лиц светского звания монахами»; ходатайствует далее пред послом о награждении иеромонаха Анатолия, 60 лет, как лица, весьма пригодного для духовничества» и «оказавшего немалую услугу здешней церкви, заменив собой [498] вполне и даже с избытком выбывшего иеромонаха Иоанна», и, наконец, о назначении в штат Миссии весьма давно здесь известного лица, духовника иеромонаха Вениамина 176, о котором «кроме одних благоприятных отзывов он не слыхал здесь ничего». Отец Антонин прибавил: «На мой взгляд, отца Вениамина не только можно, но и необходимо нужно причислить к Миссии, чтобы парализовать тем стороннее духовническое влияние на поклонников наших в Иерусалиме».

18 октября донесение в Святейший Синод было переписано набело и с недоуменным вопрошанием: «А что из нее выйдет — Бог весть» — сдано на почту.

Архимандрит Антонин хотя и не обнаружил в этом своем донесении о беспорядках в Миссии полного беспристрастия, но старался всячески никого не обидеть и каждому лицу, так или иначе причастному к делу беспорядков в Иерусалимской Миссии, сказать угодное и приятное. Это отчасти и вполне понятно, если принять во внимание, что он в конце концов «соглашался быть настоятелем Миссии и к чему, по словам Митрополита Филарета, ”не имел для себя затруднений ни со стороны консула, ни со стороны Патриарха”».

«Отец архимандрит, — доносил Святейшему Синоду архимандрит Антонин об архимандрите Леониде, — имел похвальную ревность о нравственности, добром имени и интересах бывающих и проживающих здесь русских. Г. консул не менее того заботился о их спокойствии, довольстве и безопасности и более всего о мире. Отец архимандрит печалился о чести, достоинстве и истинных пользах Патриархии; не менее того и г. консул оказывал и ежедневно оказывает Патриархии добрые услуги своею ласковостью, почтительностью и отличным вниманием, так что, отдавая дань справедливой хвалы одному, не имеем в то же время причины похулить другого. Разумеется, политический круг зрения консула был обширнее, чем духовно-служебный начальника Миссии, отчего и взгляд их на одни и те же предметы, естественно, не мог быть совершенно тот же. Кроме различия во взглядах, надобно предполагать и характерное несходство людей, призванных помогать друг другу и в большей части случаев сочувствовать. Отец архимандрит казался тяжелым, резким, подозрительным, бестактным и чуть не горделивым г. консулу, а сей в свою очередь, представлялся первому недостаточно солидным, искренним и доброжелательным». «При разговорах с разными лицами, принадлежащим к Патриархии, хотя ни в ком мне не случалось встретить сочувствия к отцу архимандриту, все однако же отзывались с искренним уважением к его жизни, истинно иноческой». «Можно желать от всего сердца, чтобы его достоинство (т. е. архимандрита Леонида), как истинного инока, и его ревность, святая и досточтимая, нашли себе вполне открытое невозбранное поприще. Везде, где иноческая жизнь потребует себе у нас в отечестве устроителя, [499] исправителя, обследователя, отец архимандрит может быть почитаем отлично пригодным деятелем».

Не лишены интереса мысли отца архимандрита Антонина о внутреннем устройстве нашей Миссии в Иерусалиме. «Было бы наилучшим делом возвратиться нам, — пишет он, — к первоначальному, самому удобному и естественному и для Востока наиболее привычному и приличному, плану — дать Духовной Миссии вид чисто монашеского учреждения, не делая на первый раз из нее ни общежития, ни так называемого у нас штатного монастыря, а просто обитель иноков с своеобразным уставом, приспособленным к условиям места, к роду службы. Можно бы думать, что при одушевляющей и влекущей идее «иерусалимского братства» и при блестящей материальной обстановке быта обители, а главное, при установившемся нравственном и административном порядке вещей она наполнится избранниками русского общества, людьми глубокого благочестия с неложным стремлением к тихой созерцательной жизни. Исподволь совершенствуясь и слагаясь в наисообразнейший состав, обитель наша, без всякого напрасного шума, могла бы стать некогда действительно Миссией, и не только Миссией, но и пропагандой Православия 177. Это, конечно, максимум желаний и предположений наших. До него надобно стремиться достичь, но, и не достигая, есть возможность держать малую обитель иерусалимскую в полном и желанном чине, признавая за нею один общий аскетический характер и заселяя ее простецами в слове и разуме».

Начальство Миссии если не навсегда, то в виде опыта можно соединить с существующим уже довольно видным и важным местом настоятеля посольской церкви нашей в Константинополе. Сей начальник по преимуществу будет представлять в себе характер миссионерский, закрываясь, где и от кого нужно, своим настоятельством. Часть года (напр., зимою, в период паломнический), он может проводить в Иерусалиме, а другую часть в Константинополе. В Иерусалиме же постоянно будет жить его наместник иеромонах, еще случится — игумен, муж духовной жизни и административной опытности, не подавляющий своим весом местного консула и не раздражающий своим официальным начальством самолюбия Патриархии Иерусалимской. Остальное братство обители иерусалимской может состоять из двух иеродиаконов, семи певчих (с регентом) и двух псаломщиков, всех с начальником 15 человек. Чтобы сколько возможно менее выходить из существующих теперь положений на содержание обители, можно отпускать ту же самую сумму годичного склада, распределив ее наиболее соответственным образом».

«Нынешнему нашему консулу в Иерусалиме, — говорит в своем донесении отец Антонин об А. Н. Карцеве, — могло бы быть предложено другое равночестное место, частию во свидетельство того, что мы умеем следовать той всеобщей политике благоразумия, по [500] которой не считается делом особенно похвальным своему соединиться с чужим для порабощения своего, а, напротив, внушается прекращать соблазн между своими, чтобы всячески отстранить вмешательство чужих, частию в предотвращение развития между иностранцами убеждения, если не основательного, то все же весьма распространенного, что у порабощенной будто бы Русской Церкви нет оправдания духовному лицу; частию, наконец, для того, чтобы дать возможность, как говорится, талантам засидевшегося на одном месте чиновника блеснуть на ином поприще».

Пытаясь выяснить действительную причину возникших столкновений между консульством и начальником Миссии, архимандрит Антонин в своем донесении, по нашему мнению, весьма близко подошел к истине и довольно ярко выставил ее на вид.

«В 1857 году, бывши в Иерусалиме, — писал архимандрит Антонин, — вместе со многими другими я находил, что положение бывшей там до войны Русской Миссии не представляло в себе надлежащих ручательств ее спокойствия и ожидаемого от нее благотворного действия на край. Оттого, по возвращении в Афины, я говорил и писал, кому мог, о том, чтобы в Иерусалиме учреждено было независимое от бейрутского русское консульство в помощь Миссии (sic!), при ее сношениях с местными властями и при ее служении поклонникам. Нам точно нужен был свой флаг в Иерусалиме, который бы прикрывал и защищал здесь стольких беспомощных пришельцев от всяких непредвиденных случайностей, так легко возникающих в беспокойном крае. И желанный флаг (sic!) явился. Но вместе с тем явилась и новая власть, поставленная об руку с начальством Миссии. Вначале наш иерусалимский консул действительно имел как бы одно только указанное выше значение и со всем подведомым ему кругом прав, действий и сношений примыкал к Миссии, как часть к цельному (здесь некоторая фактическая неточность. — А. Д.), служа ей, главным образом в качестве посредника, почти что драгомана при Миссии 2-го периода (Преосвященный Кирилл). На сановной важности начальника ее могло несколько времени держаться такое, как бы подчиненное, отношение консула к начальнику Миссии. Но и тогда уже заявлены были многократные попытки консула стать действительно тем, чем он был по своему имени и по своему значению в кругу консулов других наций, т. е. высшим и, следовательно, единственно властным представителем своего правительства в чужом крае. При Миссии 3-го периода (отца Леонида) о подчиненном значении консула уже не могло быть и речи. Но также не следовало бы идти речи и о подчиненном положении начальника Миссии. Между тем, если не официально, но тем не менее действительно, подчиненность сия явилась сама собою вследствие особых обстоятельств. Одновременно с учреждением консульства стали устрояться в Иерусалиме и русские поклоннические приюты и обширные заведения, требующие сложного, нарочно [501] приспособленного, управления. По соображениям правительства оказалось, что такого рода управление удобнее в руках консула, нежели начальника Миссии. Мера необходимости — без сомнения, а потому и самая лучшая. Однако же последствием ее было то, что и вся Миссия с ее начальником [так как дом Миссии составляет одну только часть (пятую) так называемых общим именем «построек»], с передачей в хозяйство консульства всех русских заведений в Иерусалиме, Миссия, дотоле считавшаяся если не собственницею, то распорядительницею всего, что было наше здесь, вдруг увидела себя без собственности, без прав, без власти, без силы, даже без совещательного голоса в устройстве наших дел палестинских. Она как бы сама стала на постой в консульство и, естественно, начала сознавать, что она не Миссия более, а менее чем одна из посольских церквей. Такой переворот во взаимных отношениях двух ведомств естественным образом должен был возбуждать в одной стороне желание об утраченном значении, а в другой — некоторую долю надмения им. Отсюда взаимная холодность двух властей».

«Затем ежедневный опыт показал, что решительной черты, определяющей круг действий консульства и Миссии, несмотря на все инстанции, не проведено и что возможны столкновения в правах той и другой стороны и все прискорбные последствия двух разновластных, несогласных распоряжений. Наконец, так как среда, в которой суждено действовать обоим ведомствам, состоит главным образом из поклонников, которые, по существенному характеру своего временного звания, склоняются более к духовной стороне, а своим материальным положением здесь поставляются в прямую зависимость от светской, то междоусобие первых легко распространяется и на массу поклонников, преимущественно же тех, которые избрали себе Иерусалим местом постоянного жительства. Отсюда интриги, тем удобнее возникающие и размножающиеся, что ограниченность и пустота жизни скученного и отставшего от прямого дела здешнего общества русского находит в них себе пищу и усладу. К самому большому сожалению, поприще, на котором возможны столкновения двух ведомств, не ограничивается стенами русских заведений, а простирается до других стен — Иерусалимской Патриархии, с которою при всяком случае легко устанавливаются с той и другой стороны особые сношения, при разладе сносящихся, ни к чему столько не ведущие, как к ускорению и развитию интриги, ибо легко понять: ни Миссия с своею церковью и своим богослужением, ни консульство с своими промахами не составляют предмета, особенно радушного для Патриархии, и всякое замешательство в них, как в чужом лагере, естественным образом должно быть приятно ей, отстаивающей прежде всего и паче всего свое, как от врагов, так равно и от друзей».

Вполне естественным считает архимандрит Антонин и столкновение нашей Миссии с Патриархиею. При несколько более [502] деятельном или даже только прямом и искреннем характере действий Миссии, по словам его, она как бы неизбежно должна входить в разлад с Патриархией. Один блестящий вид нашего богослужения здесь, даже один строгий порядок церковный у нас, естественно, должен казаться уже неприятным Патриархии, поставляемой им как бы в тень и в невыгодное сличение с нами. Что же сказать о возможных попытках с нашей стороны учить греков церковному порядку, как это рекомендовано было начальнику Миссии 1-го периода (отцу Порфирию)? Оттого не поладить нам здесь с Патриархиею и легко и не должно казаться непростительною виною». Далее «как бы ни старались мы закрыть от греков свои намерения контролировать их действия здесь, того значения, которое раз было усвоено начальнику нашей Миссии здесь (православному, как злошуточно выражались греки о Преосвященном Мелитопольском), они не могут забыть и не чувствовать ежедневно. Напрасно было бы думать, что, ставя Миссию (только на основании признания ее) в отношении «равного к равному» с Патриархией, можно ожидать от последней благосклонного взгляда на первую. Патриарх Кирилл, не обинуясь, говорит, что он не признает здесь никакого стороннего начальника, что единственный тут православных начальник — он сам. В сем мнении своем о начальнике в нашей Миссии Его Блаженство сомнительно, чтобы когда-нибудь, по крайней мере вскорости, изменился».

Выясняя таким образом возможные причины происшедших беспорядков в нашей Духовной Миссии при архимандрите Леониде (Кавелине), архимандрит Антонин нисколько не думает вину за них взвалить на плечи злополучного архимандрита Леонида; напротив, он оправдывает образ его действий, по крайней мере, по отношению к Патриархии, и высказывает горячие пожелания, чтобы и преемники архимандрита Леонида следовали его образу действий в этом отношении, имея за собою поддержку у нашего духовного и светского правительства. «Подобные отцу архимандриту Леониду ревнители своего начальнического значения, преемники его, по словам архимандрита Антонина, не только возможны, но и желательно чтобы чаще появлялись, ибо ничто так не порекомендует нас в настоящее время здесь, как настойчивое следование одной и той же системе, даже если бы она и не признавалась, наконец, удовлетворительною... Начальник Миссии нашей, даже номинальный, имеет весьма важный смысл для Востока. Даже систематически ослабляя его власть и силу вследствие тех или других правительственных соображений, надобно прямо стараться показывать, что мы им дорожим и на за что не поступимся. Ибо мы не для одного Патриарха, даже и не для одного Патриаршего престола заступили действующими лицами на Востоке. У нас в виду должно быть развитие Православия вообще, противодействие пропагандам, борьба за нравственное влияние, восточный вопрос, наконец. В первый раз мы выступили [503] на политическое поприще под знаменем (давно желанным) чисто духовных интересов и чисто церковного значения, столько завоеваний доставивши на Востоке, и чуть выступили, сейчас же, устрашившись чего-то, спешим свергнуть его и вместо сего выставить флаг консульский».

Если, «вопреки видимому желанию Иерусалимской Патриархии уменьшить вес начальника нашей Духовной Миссии, наше правительство поддержит его значение и даже усилит, чтобы она поняла, что высокомерное обращение ее с ним и неблаговидное запрещение ему служить на святых местах не оставлены русским правительством без вниманий, то тогда раз навсегда мечта, высказываемая Патриархиею откровенно и даже несколько обидно: «не удалось с архиереем; не удалось с архимандритом, попробуем обойтись с простыми священниками», т. е. сделать членов Миссии и ее начальника, как выразился Митрополит Филарет, «всем попрание», с одной стороны, а с другой — усиленное стремление консульства иерусалимского из нашей Миссии «создать в некотором роде приходскую церковь поклонников» — отойдут навсегда в область напрасных несбыточных мечтаний».

Как явствует из анализа этого весьма обширного донесения в Святейший Синод о беспорядках в Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, архимандрит Антонин пытался в нем всячески щадить самолюбие каждого причастного к этому вопросу деятеля и посвятить ему так или иначе несколько любезных и приятных строк, с одной стороны, а с другой — благодаря давнему своему прекрасному знакомству с церковными вопросами на Востоке и у нас в России, высказать со всею откровенностью свои выношенные в душе мысли и планы о лучшей постановке нашей Духовной Миссии на Востоке и наших сношений с Восточными Церквами. Злосчастная судьба архимандрита Леонида и порученное ему Святейшим Синодом расследование всех подробностей этой печальной истории в жизни Иерусалимской Миссии служили для него лишь благоприятным поводом для сего. Вот почему чтением этого донесения остался недоволен Митрополит Московский Филарет, принимавший благоприятный исход дела отца Леонида близко к сердцу. «Чтением сего донесения оставлено во мне чувство скорби, — писал митрополит Филарет обер-прокурору Святейшего Синода графу А. П. Толстому, — и о том, что неприятное дело не выходит из запутанности и о бедном архимандрите Леониде, на которого одного обрушивают всю тяжесть этого дела, — много виновных более его; и, наконец, о самом архимандрите Антонине, служащим с признаками достоинства и с надеждою более значительного и более полезного служения, но в настоящем деле представившем опыт, не соответствующий его достоинству» 178. «Надобно показать, что Святейший Синод донесение архимандрита Антонина найдет неудовлетворительным и примет [504] меры к дальнейшему открытию истины дела. Ближайшею по самому порядку дела и небезнадежною мерою было бы обстоятельное вопрошение находящихся уже в России непокорных членов Миссии порознь, по вопросным пунктам, внимательно составленным» 179. Митрополит Филарет пытается дать и объяснение, почему это донесение архимандрита Антонина вышло «неудовлетворительным». «Таким образом оказывается, — по мнению Владыки Митрополита, — что по важнейшим частям дела надлежащих сведений не собрано и предписание Святейшего Синода не исполнено. Это было бы слишком неожиданно от лица, уже долгое время пользующегося добрым именем и доверием начальства, если бы не объяснялось отчасти действием его глубокого уважения к отзывам лиц высокопоставленных, которое закрыло пред исследованием неблагонамеренных, искусно проведенных, внушений со стороны недоброжелательствующих архимандриту Леониду членов Миссии» 180.

Иными словами говоря, митрополит Филарет остался при том первоначальном, выше нами приведенном, мнении, какое он выразил по поводу письма Н. П. Игнатьева при отправлении архимандрита Антонина в Иерусалим на следствие, т. е. что архимандрит Антонин едва ли решится сказать «некоторые верные слова» Патриарху и консулу, которые могли бы рассеять предубеждение одного и сознаться в неправильных своих действиях другого.

Весть о недовольстве донесением отца архимандрита Антонина в Святейший Синод митрополита Филарета быстро достигла и Иерусалима и смутила автора его, который в письме к Н. П. Игнатьеву выразил ему откровенно свою тревогу и даже опасение. «Помните, отец архимандрит, как я, — писал Н. П. Игнатьев, — Вас уговаривал, в бытность Вашу еще в Константинополе, перед поездкой на Афон, не писать самому о соединении двух Миссий под одним Вашим началом, предсказывая впечатления и отзывы знакомого? Видно, я его, и вообще Ваших начальствующих, лучше знаю, нежели монашествующие. Я предпочитаю вести это дело через Мин. Ин. Д. от моего имени, а когда получил длинное донесение Ваше в Святейший Синод, то отгадал, что именно там знакомому не понравится. Чем же я погубил Вашу головушку, как Вы выражаетесь? Напротив, я Вас выручил, насколько мог. То-то подняли бы Вы бурю, если бы послали из Константинополя проектец. Если бы я был с Вами в Иерусалиме, конечно, я постарался бы уговорить Вас некоторые вещи выпустить из донесения. Но Вы такой храбрый, что просто беда».

На отца архимандрита Антонина теперь всею своею трудностию легла другая порученная ему Святейшим Синодом в дополнительном указе и послом при отъезде из Константинополя обязанность — выяснить Патриарху Кириллу тяжесть и неправильность наложенного на архимандрита Леонида публичного отлучения от духовного общения с ним в служениях на святых местах, а вместе с тем [505] склонить мерами личных переговоров и убеждений дать ответ Российскому Святейшему Синоду на послание митрополита Новгородского Исидора сообразно с достоинством Русской Церкви. Послание Новгородского митрополита Исидора еще в августе было принято Иерусалимским Патриархом Кириллом и прочтено им с неудовольствием, а посему и оставлено без ответа.

Из конфиденциального письма консула в Иерусалиме Карцева к посланнику Н. П. Игнатьеву от 16-28 января 1866 года мы узнаем, что Патриарх Кирилл получил письмо митрополита Исидора в исходе августа месяца и счел его «ответом на его послание в Святейший Синод». «Если в послании том Блаженнейший Кирилл, — по словам консула, — решился почтительно сделать Святейшему Синоду некоторые представления касательно образа действия архимандрита Леонида, то к этому он нимало не был побужден какими-либо личными неудовольствиями против отца Леонида, а единственно только желанием мира и устроения всяких соблазнов и дальнейшей любовию к Российской Православной Церкви, которой честь так близка Его Блаженству». В этом же письме консул заявил послу, что Патриарх Кирилл, если бы был уверен, что Святейший Синод исполнит его просьбу, то ходатайствовал бы «об утверждении отца архимандрита Антонина в должности, которую он уже более 4 месяцев исполняет здесь к полной чести Православия», но, не имея этой уверенности и опасаясь упреков в желании вмешиваться в дела Русской Церкви, «ограничивается только теплою молитвою у Святого Гроба Господня, чтобы Глава Церкви нашей Христос Спаситель внушил Святейшему Синоду благую волю утвердить отца Антонина в Иерусалиме» 181.

«В предупреждение всяких недоразумений и зная вполне мнение по этому делу Святейшего Синода, я, — писал по поводу этого письма консула обер-прокурор Святейшего Синода г. Министру иностранных дел, — вменяю себе в непременную обязанность почтительнейше сообщить Вашему Сиятельству, что Святейший Синод вовсе не смотрит на письмо митрополита С. Петербургского, как на ответ на послание Синода Патриарху Иерусалимскому, и давно ожидает отзыв Блаженнейшего Кирилла для окончательного обсуждения дела. Буде этого отзыва не получится, то, по всей вероятности, Святейший Синод вынужден будет принять зависящие от него меры, так как действия, допущенные Патриархом относительно представителя нашей Миссии, не могут быть оставлены без последствий нашею Церковью.

Что касается до архимандрита Антонина, то Святейший Синод дал ему только временную командировку в Иерусалим для обследования дела архимандрита Леонида, а вовсе не имеет в виду назначать его на эту должность».

«Предварительно предложения Святейшему Синоду имею честью поставить о сем в известность Ваше Сиятельство с тем, не найдете [506] ли возможность поручить посланнику нашему в Константинополе убедить Блаженнейшего Кирилла окончить это дело, как и сам генерал Игнатьев предлагал прежде, сообразно с достоинством Русской Церкви, или в случае невозможности, заявить о сем положительно в непродолжительном времени, дабы Святейший Синод был в состоянии приступить к окончательным распоряжениям, какие он признает необходимым сделать в сношениях своих с Патриархом Иерусалимским» 182.

В письме на имя вице-канцлера от 15 февраля обер-прокурор Святейшего Синода, в подкрепление своих соображений приводит из письма посла H. П. Игнатьева его предложение и слова по этому делу. «В письме своем к г. Стремоухову от 11/23 мая 1863 года, сообщенном моему предместнику, — пишет граф Д. Толстой, — он (т. е. Игнатьев) говорил: «Пусть поручат мне лично объясниться с Патриархом, когда он возвратится в Константинополь, и я берусь уладить дело». В частном письме своем к Вашему Сиятельству от того же числа он повторяет то же самое, а именно: «Я надеюсь, что Патриарх скоро возвратится в Константинополь, и тогда я могу достигнуть соглашения о ним». Судите, Князь, достаточно ли ясно подобное обещание? Основываясь на нем, Святейший Синод сделал распоряжения и указания нашим министрам, ибо вот что г. Игнатьев писал 18/30 мая г. Муханову: «Если, паче чаяния, Святейший Синод замедлит вызвать отца Леонида, то не разрешено ли будет мне по телеграфу пригласить от имени Святейшего Синода архимандрита Антонина отправиться в Иерусалим для приведения в некоторый порядок Духовной Миссии нашей, для укрощения порывов отца Леонида и для личных переговоров с Патриархом. Оказывается, что этот архимандрит в своем весьма пространном донесении Святейшему Синоду даже не упоминает о переговорах своих с Патриархом». И так очевидно, что генерал Игнатьев имел только в виду выслать из Иерусалима архимандрита Леонида и заменить его Антонином и что ни одно из его обещаний не было исполнено».

«Я счел обязанностью изложить Вашему Сиятельству подлинные слова г. Игнатьева, дабы объяснить затруднительное положение Святейшего Синода в этом несчастном деле, которое может иметь гораздо важнейшие последствия для обеих Церквей, чем как это полагает наше Константинопольская Миссия. Поэтому я желал бы видеть это дело поконченным как можно скорее, сообразно с достоинствами нашей Церкви, которое так близко моему сердцу, и с устранением всякого прискорбного столкновения с Патриархом Иерусалимским».

По поводу этого требования обер-прокурора Святейшего Синода, адресованного чрез Азиатский департамент, Н. П. Игнатьев пишет «совершенно доверительное» письмо к архимандриту Антонину в Иерусалим от 9 марта 1866 года. Письмо это любопытно, между прочим, и потому, что оно характеризует перед нами с полною [507] откровенностию взгляд Н. П. Игнатьева на данный, по его мнению, чисто случайный конфликт между Патриархом Кириллом и нашим Святейшим Синодом; на его личные отношения и симпатии к Патриарху Кириллу, много ему помогавшему в болгарском вопросе, выродившемуся в «схизму»; и вообще на его воззрения по вопросу об отношениях Русской Церкви к Восточным Православным Церквам. «Петербург (из учтивости не хочу сказать «Духовное Ведомство»), — пишет в этом письме Н. П. Игнатьев, «мудрит, путает и конца, конечно, нашему делу не будет. То как будто пойдет на лад, то опять все перепутает. А Вы ожидаете телеграфического извещения, придется черепашью почту послать с Синодским Указом, в котором нам, светским людям, и толку не добраться. А. Н. Карцев объяснит Вам, почему я не мог писать Вам с прежними пароходами, а также почему сегодня отвечаю на несколько писем Ваших разом. Письма, от Вас получаемые, передаю и пересылаю исправно. То же сделал с замечательною и любопытною статьей Вашею о Рождественском торжестве. Мастер Вы писать и ученое, и глубокое, и занимательное, и дипломатическое. Размышления Ваши (в письме от 14 января) о странном образе действий Святейшего Синода и об иерусалимских обстоятельствах верны, основательны. Что скажете Вы теперь о новом мудром заявлении обер-прокурора и Азиатского департамента? Я просил Карцева показать Вам официальное мое отношение к нему и передать мое мнение. Не из тучи гром. Шутка сказать, чем грозятся: разрывом с греческою Церковью, закрытием подворья, высылкою греческих монахов из России, прекращением денежных пособий и доходов и т. п. Подавай им письмо Патриарха с полною повинною и обещанием быть умным на будущее время. Я отгрызался, но духовная власть стоит на своем, а Вы знаете мое правило... Точно дети с огнем играют. Вы, конечно, помните переписку мою с Петербургом, которую я Вам показывал прошлою весною, когда речь шла о Вашей поездке в Иерусалим, в половине мая, для предупреждения столкновения между Святейшим Синодом и Патриархом и неприятной между ними переписки касательно происшедшего в Иерусалимской Миссии, а главное — запрещения, изложенного на отца Леонида, выставлявшего в донесениях своих поступок этот как обдуманное оскорбление Русской Церкви, я предлагал в частном письме поручить мне, по возвращении Патриарха в Константинополь, объясниться с ним лично и доверительно, а вслед за тем напомянуть, что с Вами могли бы быть личные переговоры с Патриархом при продолжении ссоры с отцом Леонидом. Мне ничего на это не отвечали. Вскоре объяснилось, что Патриарх не налагал общего церковного запрещения на отца Леонида, а не дозволил только некоторое время служить на святых местах, и что отец архимандрит продолжает священнодействовать в нашей Русской Церкви. Патриарх прислал даже ему диакона для благолепия служения. Я, конечно, более не возвращался к [508] этому, чисто церковному, или, скорее сказать, личному вопросу. Вы, вероятно, убеждены столько же, сколько и я, что Патриарх в мысли не имел оскорбить Русскую Церковь — силу и крепость Православия.

К концу лета получена была ответная грамота Святейшего Синода и дело приняло другой оборот. Наконец Святейший Синод командировал Вас в Иерусалим, снабдив письменною инструкциею (указом). Я думал, что дело кончено, улажено и со дня на день ждал только решения касательно будущего устройства Иерусалимской Миссии. Теперь снова поднимается вопрос, потому что обер-прокурор начинает дело, законченное между Патриархом и Святейшим Синодом. До окончательного разъяснения легкомысленного поступка Патриарха касательно отца Леонида и определения будущих отношений Его Блаженства к Русской Духовной Миссии г. обер-прокурор считает невозможным решить предоставленное нам дело миролюбно и предполагает, что Святейший Синод «приступит к окончательным распоряжениям в сношениях своих с Патриархом Иерусалимским», если дело о запрещении не будет окончено «сообразно с достоинством Русской Церкви». Всего забавнее, что я никогда ничего положительно не предлагал и, разумеется, и не думал предлагать ни Святейшему Синоду, ни тем менее Министерству иностранных дел, до которого вопрос этот не должен бы касаться, сообразно с моими правилами: не вмешиваться в дела духовенства и пр. Одно решился я предложить, как Вам известно, это — соединение двух Миссий под одно начало для предупреждения местных столкновений.

Придумайте, почтеннейший и уважаемый отец, исход из этого щекотливого дела, который бы мог удовлетворить Ваш Святейший Синод. За границею что-то очень и очень требовательны и взыскательны преимущественно с греческим духовенством. Не знаю, как дома поступают. Вы, конечно, лучше меня знаете затруднения задачи г. обер-прокурора и в какой степени надо действовать осторожно и осмотрительно в настоящем случае, в особенности при объяснениях с Патриархом. В ответе на отношения недоразумения я сообщил, что хотя и сомневаюсь в возможности представить желанный ответ Патриарха, но передам Вам и консулу требование Святейшего Синода, для удовлетворения, по мере возможности, приличных доверительных переговоров с Его Блаженством.

Теперь важное дело в Ваших руках. Убежден, что Вы сделаете возможное для ограждения достоинства Русской Церкви, дорогой для Вас не менее, как и для г. обер-прокурора. Пособите окончить несогласие, могущее иметь самые дурные и неожиданные для обер-прокурора последствия. Желаю Вам от души успеха и да поможет Вам Бог. Пишите откровенно и подробно мне о впечатлении, на Вас произведенном нынешнею выходкою Петербурга, по Вашему мнению». [509]

Совершенно доверительно

«Дошло до моего сведения, что на меня негодует Святейший Синод и г. обер-прокурор за то, что при отъезде вашем из Константинополя я не дал Вам формального поручения (sic) требовать удовлетворения (как при дуэлях мирских, прости, Господи!) от патриарха Русской Церкви, оскорбленной в лице своего представителя отца Леонида. Вами так же недовольны за то, что Вы сами не догадались переговорить о том с Патриархом и не придумали никакого удовлетворения, ни решения (канцелярским языком — недостаточно одной бумаги, чтобы сдать дело в Архив). Упрекают Вас в том, что в «длинном донесении Вы ничего не сказали Святейшему Синоду о столкновении, происшедшем между Патриархом и отцом Леонидом, о запрещении служить на святых местах и о ваших объяснениях Патриарху, об его отзыве касательно щекотливого обстоятельства и пр. Не помню, было ли упомянуто о том в Вашем прекрасном и замысловатом донесении, Вам лучше знать; если нет, то жаль, действительно. Вы отлично разъяснили бы недоразумение, придумали бы на все объяснения, успокоили бы взволнованные низости (видно, в Духовном Ведомстве их больше, нежели в нашем, так и лезут на драку) и предупредили бы тем столкновение, легкомысленно вызываемое. Умиротворение в настоящем случае — особая заслуга перед Православной Церковью. Соблазн будет большой, если дать ссоре личной между Патриархом и отцом Леонидом разростись до разрыва между Синодом и Патриархом. Чтобы пособить беде — пока есть еще возможность, не признаете ли Вы возможным, в виде дополнения к донесению Вашему в Святейший Синод, написать мне (действую поневоле вопреки правилам. Святейший Синод меня впутывает в дела Церкви) такое письмо, которое я мог бы послать в подлиннике в Петербург. Чтобы связать письмо это с общею перепискою, Вы могли бы начать Ваше послание примерно таким образом: «Вы меня спрашиваете, случилось ли мне говорить с Патриархом о запрещении, наложенном на отца Леонида... и почему не сообщил я в донесении Святейшему Синоду ничего о переговорах моих по этому предмету с Его Блаженством, а также какое может быть дано окончание этому несчастному вопросу сообразно с достоинством Русской Церкви и пр.». Желательно было бы, чтобы сказали, что Вы говорили о том с Патриархом и с различными личностями Вы выразили Ваше мнение о прискорбном обстоятельстве и об окончательном исходе. Я отправлю письмо Ваше с добавлением своих замечаний для подкрепления. Для Вашего сведения считаю полезным предупредить Вас, что я тотчас же по получении копии с письма обер-прокурора, где мне выразили упреки по поводу Вашего молчания, ответил кн. Горчакову, что нахожу странным, что Духовное Ведомство насильно хочет меня вмешать, как une affaire de descipline ecclesiastique, и что меня [510] делают ответственным за молчание архимандрита, имеющего особое поручение от Святейшего Синода (одним словом, задал порядочный урок); что, однако же, на этот раз вот что могу я сделать: это — спросить Вас в частном доверительном письме о причине замеченного молчания о сказанном обстоятельстве и о мнении Вашем касательно наилучшего окончания дела. К этому добавил я, что, хотя причина молчания Вашего мне до сего времени, разумеется, неизвестна, но что, по всей вероятности, Вы сочли бесполезным возвращаться к неприятному вопросу, который Вы, может быть, считали решенным распоряжением Святейшего Синода. Надеюсь, что письмо Ваше будет написано с тактом, обычным Вам искусством, что выгородит и меня, и Вас, и достоинство Русской Церкви, и Патриарха, и прольется, как ушат морской воды, на читающего в Петербурге.

Не оставьте советом и наставлением Вашим Карцева, чтобы из лишнего усердия не наделал нам новых хлопот. Теперь Андрей Николаевич сожалеет, что не предупредил ссоры, принявшей размеры неожиданные в Иерусалиме» 183.

Отец архимандрит Антонин близко принял к сердцу совет Н. П. Игнатьева, данный ему в «совершенно доверительном» письме, и немедленно отправил в желательном для него духе письмо на его имя от 4 апреля 1866 года следующего содержания.

«Ваше Превосходительство позволили предложить мне в последнем письме Вашем, — писал отец архимандрит Антонин, — три вопроса: «Случилось ли мне говорить с Его Блаженством Патриархом Кириллом о запрещении, наложенном им на отца архимандрита Леонида? Сообщал ли я Святейшему Синоду о переговорах моих по означенному предмету с Его Блаженством? Какое может быть дано окончание прискорбному делу о запрещении сообразно с достоинством Русской Церкви?» Спешу ответить Вашему Превосходительству на любезно предложенные мне вопросы, благодаря Вас за эту честь и за то доверие, которым меня удостаивают.

В ответ на первый вопрос могу Вам сказать следующее: вскоре по прибытии моем в Иерусалим, при вторичном моем свидании с Его Блаженством, я попросил у него позволения поговорить с ним наедине. Оставшись со мною вдвоем, Патриарх, угадывая мое намерение, заговорил сам о происшедших между ним и бывшим начальником Миссии неудовольствиях, сам начал свою жалобу на отца архимандрита Леонида, укоряя его в неприличном обращении в церкви, в недружелюбии к своим сослуживцам, в деспотизме в отношении поклонников, и в частности, поклонниц, в нехороших отзывах его о Патриархии, в возбуждении против нее всех русских, в запрещении им делать пожертвования на Святой Гроб. Патриарх раздражался с каждым словом и, заметив, что я хочу вступить в более обстоятельную беседу с ним о случившемся, сказал отрывисто: «Оставь его, пусть едет с Богом (отец архимандрит был тогда еще в Иерусалиме). Не был [511] он для здешнего места, не был». Я не считал себя вправе ни в тот, ни в другой какой бы то ни было раз возобновлять свой допросный разговор с Его Блаженством. Я не только не был уполномочен Святейшим Синодом допрашивать Патриарха, но даже не был ни тем, ни другим ведомством официально рекомендован ему как следователь. Вследствие указа Святейшего Синода от 16 июля 1865 г. № 1178, руководясь инструкциями Святейшего Синода и Министерства иностранных дел, данными начальнику Миссии в 1864 году, а равно и следуя советам Вашего Превосходительства, я прежде всего озаботился здесь восстановлением мира между Патриархиею и Миссиею, в чем нашел несовместимым принимать на себя тон судьи над той или другой, убежденный вполне, это между Его Блаженством и Святейшим Синодом ведутся прямые сношения по делу нашей Миссии, долженствовавшие выяснить все, что бы пожелала знать та или другая сторона.

То, что вкратце передано было мне Патриархом и его наместником, Преосвященным Мелетием, в виде обвинения на отца архимандрита Леонида, я не преминул сообщить Святейшему Синоду в своем донесении от 18 октября 1865 г. № 6.

В конце февраля или начале марта месяца Его Блаженство по поводу полученного им от д. т. советника A. C. Норова письма в первый раз определенно высказал предо мною причину своего отказа отцу архимандриту Леониду в служении с ним на святых местах. Он сказал, что не желал иметь молитвенного общения с человеком, который в своей церкви допустил соблазнительный беспорядок; причем слабый намек сделал на то, что в самый день приезда его в Иерусалим отец Леонид уехал в монастырь святого Саввы нарочно, чтобы не встречать его. Из сего можно было заключить, что Патриарх в числе неудовольствий на отца Леонида имеет и личную с его стороны обиду. О сем отзыве Его Блаженства я недавно упомянул в своем письме к г. обер-прокурору Святейшего Синода.

На предложенную мне Вашим Превосходительством имею честь выразить свое мнение относительно наилучшего исхода дела, возникшего между Патриархом Кириллом и Святейшим Синодом по поводу употребленных первых против отца архимандрита Леонида мер, я с прискорбием вижу себя вынужденным ответить Вам полным молчанием, в котором и прошу себе у Вас извинения» 184.

В дополнение к своему письму от 9 марта Н. П. Игнатьев писал отцу Антонину от 3-15 мая следующее.

«Чтобы возвратиться к порученному Вам следствию (sic), объясните мне, на кого метит знакомый Ваш, указывая, что Вы обвинили предместника из угождения одному значительному лицу. Не меня ли подразумевает смиренный знакомый? Вы знаете мнение мое по несчастному делу этому. Я вовсе не желаю объяснения, а безотлагательного прекращения постоянных столкновений и бесполезной, если не [512] крайне вредной, личной борьбы, сплетен и т. п. Решительно отказываюсь понимать, почему Святейший Синод так упорно противится соединению двух так наз. Духовных Миссий. Надо полагать, что по получении ответа Патриарха, вопрос тотчас решится, так или иначе знакомый переселил. Хотя желательно окончательное решение, но при таком настроении я предпочел бы большую проволочку до моей поездки в Петербург. Побывав лично в Москве, я, может быть, и уговорил бы, пользуясь прежним знакомством» 185.

Выполнено было отцом архимандритом Антонином 26 мая и другое поручение И. П. Игнатьева — уговорить Патриарха дать ответ Святейшему Синоду на его послание от 26 мая 1865 года, писанное от лица первенствующего члена Святейшего Синода, митрополита Исидора. В этом деле поработал с присущим ему усердием Иерусалимский консул А. Н. Карцев, заготовивший для Патриарха, как справедливо догадывался митрополит Филарет, и проект ответного послания русскому Святейшему Синоду. Это второе послание Патриарха Кирилла следующего содержания.

«Высокопреосвященнейший и Досточтимейший Митрополит Новгородский и С. Петербургский, Председатель Святого и Священного Российского Синода, во Христе Боге возлюбленнейший и превожделенный Брат и Сослужитель нашей Мерности, Господин Исидор. Ваше Досточтимейшее и Богохранимое Высокопреосвященство братски в Господе объемля от всей души, лобызаем лобзанием святым, и с живейшим удовольствием приветствуем.

Как ни приятно было нам получить братское к нам письмо Вашего Досточтимейшего и Богохранимого Высокопреосвященства от 25 июня минувшего года, но, прочитав оное с должным вниманием и как представляющее Вашу братскую главу, мы были поражены глубокою скорбию. Мы никак не думали, что при нашей искренней и безграничной преданности, которую издавна питаем к единоверной Церкви державной России и духовным вождям ее, оказали неуважение к Святейшему Российскому Синоду тем, что в заботах о достоинстве и добром имени пребывающего в Святом Граде русского общества, а также о сохранении евангельской любви к единомыслию с ним, мы признали полезным содействовать прекращению открывшегося перед тем положения здешней Российской Миссии чрез удаление стоящего во главе ее Высокопреподобия отца архимандрита Леонида, относительно которого все посещающие Святой Град богобоязненные русские поклонники думали, что он был единственным виновником зла и главным источником происшедшего соблазна.

По поводу этого столь прискорбного обстоятельства, за которое нам надлежало бы ожидать себе одобрения, так как мы поступили по-евангельски в видах прекращения обнаружившегося волнения, делавшего большое бесчестие здешнему русскому обществу, мы, сверх ожидания, на себя навлекли нерасположение Святейшего [513] Российского Синода и, как видим, подвергаемся опасности подпасть осуждению и за наше умеренное действование и исполнение обязанности столько же немногоценной, сколько драгоценна и досточтима царица всех добродетелей — любовь, служащая основою отношений человека, созданного по образу Божию, к своему ближнему.

По возвращении нашем из Константинополя во Святой Град в феврале прошлого года, мы нашли, возлюбленный во Христе Брат, что Его Высокопреподобие бежал перед тем в Священную Лавру преподобного и Богоносного Отца нашего Саввы Освященного, покинув управление вверенной ему Духовной Миссии. В подтверждение тех известий, какие до нас доходили прежде, мы узнали, что этот человек находится в полном разрыве с русскими поклонниками и членами сказанной Миссии. В Святом Граде до слуха нашего достигли бесчисленные заявления против Его Высокопреподобия и множество горьких жалоб со стороны находящихся в Иерусалиме благочестивейших русских паломников. Ни одна душа не приходила к нам без того, чтобы не высказать против него горьких жалоб: один обвинял его в раздражительности, другой — в ругательстве, третий — в унизительном обращении, четвертый — в угрозах, пятый, наконец, в оскорблении святыни — храма Божия, где иногда он, облаченный в священнические одежды, выбегал, как сумасшедший, с прерывающимся голосом, с проклятиями на устах, бросаясь то на того, то на другого, что и отдаляло русских поклонников от желания присутствовать при богослужении в русском храме во все остальное время пребывания здесь господина Леонида.

Ввиду такого волнения, ввиду общих жалоб, что должен был делать духовный вождь Иерусалимской Церкви, к которому все обратили свои взоры представительства и защиты, ища у него правосудия, внимания к своим жалобам, помощи и удовлетворения? Без сомнения, он должен был удовлетворить враждующих и положить конец смущению. Но это было уже невозможно, так как зло уже задолго до того времени достигло крайних пределов и против Его Высокопреподобия было заметно всеобщее отчуждение и безмерное отвращение. Что же следовало ему делать? Стать на сторону одного и попрать ногами жалобу целого народа? Пренебречь общим мнением и заградить слух от голоса народа? Что следовало Ему делать? Смело оттолкнуть от себя многих и принять в свои объятия одного и священнодействовать с ним к большему увеличению соблазна и к большему смущению совести всех? Мы не знаем, как мы должны были бы поступить в столь затруднительном случае и братски просим Святейший Синод разрешить нам это недоумение. Следовало бы (ответят нам, может быть) писать самому Синоду. Но что же другое мы и сделали, как именно написали ему, чтобы сменить этого человека, который возмутил общее спокойствие и причинил столько соблазна в среде здешнего благочестивого русского общества. [514]

Если, действуя в духе справедливости и в видах сохранения достоинства и доброго имени русских, мы навлекли на себя гнев Святейшего Синода Российского, то насколько больше мы потерпели бы, если бы по человеческой немощи впали бы в действительную ошибку, подав хотя малый повод усилиться неудовольствию против этой духовной власти. И если бы господин Леонид был образцом добродетели, то каким образом стали бы так много писать и говорить против него, начиная от времени предместника Его Высокопреподобия, блаженной память епископа Мелитопольского. Почему теперь не пишется и не говорится ничего укоризненного против доброго и действительно добродетельного мужа Высокопреподобнейшего Святого Архимандрита господина Антонина. Если бы господин Леонид был таким же по своему поведению и образу действий, кто осмелился бы возвысить против него свой голос.

Теперь дела Антонина — мед и млеко; совершенное согласие и любовь царствуют между благочестивейшими русскими поклонниками, членами Миссии, Императорским консулом и Его Высокопреподобием, который заслуженно пользуется любовью, добрым именем и почетом не только от своих, но и от всех иноверцев и иностранцев; поистине, по началу виден человек.

Святейшая и досточтимая Матерь всех Церквей никогда не переставала братски, в союзе веры, любить и чтить Сестру свою — Святую Православную Церковь державной России, и не престанет никогда до окончания веков. Она непрестанно молится за нее ко Господу, тридневно воскресшему из Всесвятого и Жизнедательного Гроба, и эту светлую и неложную истину передайте, Святый Собрат, Вашему Святому и Священному Синоду. Первородная Христова Церковь желает также, чтобы предстоятелями здешней Российской Миссии были люди истинно благочестивые и по своему образу действий почтенные, каков ныне Высокопреподобнейший Святой Архимандрит господин Антонин: мягкий, кроткий, мирный, добродетельный, богобоязненный, братолюбивый, добролюбивый, которого и мы отечески любим и чтим, и весь мир. Этот муж своими добродетелями, талантами делает честь и себе, и своему правительству, и Церкви, к которой принадлежит и которая весьма хорошо сделала, если бы, приняв в уважение наши отзывы о Его Высокопреподобии и общее доброе мнение и любовь, коими он пользуется, назначила его во Святой Град Начальником Миссии, за то и все, здесь пребывающие, и мы сами были бы весьма благодарны.

Вот, что имеем мы, Святой Собрат, ответствовать на Ваше к нам письмо от 25 июня прошедшего года. Ваша братская любовь к нам и Ваш Святейший Синод да рассудят по справедливости и со свойственной Вам мудростию, худо ли поступили мы, вызвав удаление отсюда человека, произведшего здесь всеобщий соблазн. Не имея сказать ничего более, мы возобновляем выражение искренних братских [515] чувств наших к Богохранимому Вашему Высокопреосвященству и ко всему Святому и Священному Синоду Вашему, прося Вам у Господа долгоденствия, здравия и полного счастия.

Во Св. Граде Иерусалиме 1866 г. апреля 24-го. Вашего Богохранимого Высокопреосвященства Возлюбленный во Христе брат и всецело преданный Патриарх Иерусалимский Кирилл» 186.

Но надежды Н. П. Игнатьева на успокоение умов в Петербурге и особенно в Москве не сбылись. На дополнительном частном письме архимандрита Антонина к Н. П. Игнатьеву от 4 апреля имеется следующая ироническая резолюция г. обер-прокурора Святейшего Синода: «Хорош ответ». В записке его от 5 июля на имя директора канцелярии Святейшего Синода для представления товарищу обер-прокурора Н. В. Толстому выражается уже неприкровенно неудовольствие обер-прокурора. «Игнатьев и Карцев, — говорится в этой записке, — не исполнили предписания вице-канцлера и намеренно уклонились от дела, допустив Патриарха написать весьма раздражительное письмо митрополиту. Архимандрит Антонин, состоящий под их влиянием, не только не исполнил поручения Синода, но даже уклонился от ответа» 187.

В частности, по поводу Патриаршего ответа от 24 апреля Митрополит Московский Филарет писал обер-прокурору Святейшего Синода графу Д. А. Толстому: «Вопрос трудный, — говорит московский Владыка, — не потому, чтобы трудно было видеть правду, но потому, что представленная уже и доказанная правда встречена немирным противоборством, а после такого опыта новое отправленное представление правды может обещать не успех, а только увеличение несогласия. Российская же иерархия, несомненно, расположена, по Апостолу, блюсти единение духа в союзе мира, как бы ни была расположена иерархия Иерусалимская. Но, с другой стороны, не должно предать правду. Не должно беззащитностью правды доставить преобладание неправде, вредной и теперь, и на будущее время.

К ограждению достоинства Патриарха надобно полагать, что он подписал послание 24 апреля по избытку доверия к внушившему и составившему оное. На представленную в послании первенствующего члена Святейшего Синода правду и доказательства ее в послании Патриарха не обращено никакого внимания». Представив затем Святейшему Синоду «образцы языка и содержания Патриаршего послания», митрополит Филарет говорит, что «послание не может быть оставлено без ответа, и что ответ не должен быть раболепно уступчивым, но, при возможном миролюбии, оправдательным для Святейшего Синода» 188.

Чрез и. о. обер-прокурора Святейшего Синода Ю. В. Толстого представлена была на благовоззрение Государя Императора обстоятельная записка в августе месяце 1866 года относительно всех неустройств и столкновений, возникших в Иерусалимской Миссии за последнее [516] время управления архимандрита Леонида, и копии с переписки по этому поводу с Патриархом Кириллом, в которой от лица Святейшего Синода выражено было намерение на послание Патриарха от 21 апреля, признанное «неудовлетворительным», ответить письмом к Его Блаженству «в словах скромных, но с настоянием» и подтвердить Патриарху «справедливость требований Святейшего Синода, указав на нескромность употребленных им выражений», архимандриту Антонину «поручить непременно и неуклонно представить ему всю непритязательность требований Святейшего Синода» 189.

Ответное послание Святейшего Синода, составленное Митрополитом Московским от имени Новгородского митрополита Исидора от 26 июня 1866 года, гласит так: «Блаженнейший Владыко, высокочтимый Архипастырь. Послание Вашего Блаженства встречено мною с глубоким уважением, и с надеждою, что из него воссияет свет совершеннего мира между двумя Православными Священноначалиями, столь благопотребного для совершенного мира Православных Церквей. Но, с подобающею служению нашему искренностию, должен исповедать перед Вами, Блаженнейший Владыко, что свет сей открылся мне не свободным от некоторых печальных теней.

В послании Вашего Блаженства с выражением глубокой скорби сказано, что Вы никак не думали, что оказали неуважение Святому Российскому Синоду. Позвольте мне изъяснить и принести оправдание. Ни Всероссийский Синод не поручал мне писать, ни я не писал в моем послании того, что Вы оказали неуважение Всероссийскому Синоду. В послании моем изложено было на дело архимандрита Леонида воззрение Всероссийского Синода, неодинаковое с Вашим воззрением, что нередко случается в делах, без нарушения взаимного уважения двух сторон, имеющих различные воззрения. В заключение, по поручению Синода, благопочтительнейше я просил Вас, Блаженнейший Владыко, не лишать архимандрита нашего милостивого воззрения, доколе дело о нем и его подчиненных получит законную ясность. Действованием Всероссийского Синода, очевидно, управлял дух мира, благоговение к Святому Иерусалимскому Престолу и совершенное уважение к Вашему Блаженству.

В послании Вашем упоминается об архимандрите Леониде, что он бежал от Вашего присутствия. Если удостоите внимания приложенное при моем послании, в особой записке, обстоятельное изложение дела, то изволите усмотреть, что он не бежал безрассудно, а уклонился по предосторожности, чтобы его подчиненные, вышедшие из повиновения, не обнаружили противоборства против него перед лицом Вашим и не причинили соблазна в торжественном собрании, и на такое уклонение решился он по совету Вашего наместника, митрополита Мелетия. Если же к Вашему наместнику архимандрит Леонид имел такое уважение, что подчинялся руководству ею, то не может быть сомнения, что сохранил должное благоговение Вашему Блаженству. [517]

С трудом покоряюсь необходимости произнести еще слово, встреченное в послании Вашего Блаженства: Вы приписываете Всероссийскому Синоду гнев. С твердостию свидетельствую, что не было ничего подобного ни в расположениях Святейшего Синода, ни в моем смиренном послании. В прискорбных обстоятельствах естественно чувство скорби, но сколь далек Всероссийский Синод от того, чтобы допустить гнев в участие своих действий, столь же неожиданно и то, что он подвергается такому обвинению. Синод знает слово Апостола, что гнев мужа правды Божия не соделывает.

Чтобы не утруждать более Вашего внимания моими объяснениями, ограничусь признанием, что я нахожусь в недоумении, полезно ли будет предложить послание Вашего Блаженства Всероссийскому Синоду или не полезнее ли будет, чтобы я один понес на себе бремя скорби, и, в надежде совершенного слова мира, сохранил обеим священноначалиям мир молчания.

Впрочем, я уверен, что, во всяком случае, Всероссийский Синод не допустит возвращения в Иерусалим архимандрита Леонида, который имел несчастие лишиться Вашего благоволения, и оставит архимандрита Антонина в Иерусалиме, по крайней мере, до тех пор, когда усмотрен будет другой, соответствующий требованиям тамошнего служения.

Смиренно полагаю сие дело и сии сношения к подножию ног Высочайшего Архипастыря Господа Нашего Иисуса Христа, Который есть неточный мир, и молю Его, дабы Своею вседействующею благодатию, Матерь Церквей, Иерусалимскую Церковь, и Всероссийскую, непрестанно сохранял в совершенном единении мира и любви до скончания века. С сею мыслию и глубоким к Вашему Блаженству уважением (каковые чувства разделяет со мною и весь Всероссийский Синод) имею сердечный долг и утешение быть и пребыть неизменно. 26 июня 1866 г.» 190.

Но, несмотря на то, что Святейшим Синодом, по выражению митрополита Филарета, были приняты «твердые заключения к охранению достоинства и силы церковного управления под щитом державного защитника Православной Церкви благочестивейшего Государя Императора 191, Министерство иностранных дел в лице директора Азиатского департамента подвергло эту всеподданнейшую записку исп. обяз. обер-прокурора Святейшего Синода самому беспощадному критическому разбору и выступило горячо на защиту Иерусалимского Патриарха и действий Константинопольского посла и Иерусалимского консула, назвав прямо послание это запиской «одностороннею, написанною с целью доказать правильность архимандрита Леонида» и неосновательность обвинений его противников.

Взгляд Министерства до противоположности не согласен с воззрениями Святейшего Синода: так, например, Патриарх отказал архимандриту Леониду в сослужении с собою на святых местах, по [518] мнению Министерства, потому, дабы нежелание это «не привело к совершенному исключению членов Русской Церкви от сослужения прочих членов Миссии». Следовательно, отец архимандрит Леонид являлся, так сказать, козлом отпущения. Далее: «Мнение о нанесении оскорбления Патриархом Русской Церкви в лице ее представителя архимандрита Леонида, по мнению Министерства, нельзя также признать основательным, так как Начальник Иерусалимской Духовной Миссии не может быть признаваем за представителя Русской Церкви, которая сама не имеет права представительства. Это право составляет исключительное достояние Его Императорского Величества. К тому же такое представительство невозможно по смыслу канонических правил Православной Церкви, подчиняющих до известной степени всякое приезжее духовное лицо местному епархиальному начальству, что несоответственно званию представителя». В-третьих, трудно допустить, по словам защиты, чтобы Патриарх признал свои действия «опрометчивыми» после того, как он письменно выразил свое «неодобрительное мнение о поведении Леонида», а еще труднее допустить, чтобы он за себя и своих преемников поручился, что он никого из русского клира — виновного «не отрешит от сообщения в восхвалении имени Господня».

Министерство, затрудняясь требовать от Патриарха извинения, разделяет мнение Святейшего Синода относительно предостережения Патриарху на будущее время — «предотвращать возможность повторений подобных прискорбных событий» и рекомендует в отношении к греческому духовенству Начальнику Миссии руководиться указаниями, данными 23 марта 1857 года первой Миссии, и на архимандрита Антонина, посылаемого в Иерусалим, не возлагать никаких щекотливых поручений, так как Начальник Миссии не имеет «характера представителя Русской Церкви». Коснувшись, наконец, некоторых соблазнительных выражений Патриаршего послания и тяжелого положения Иерусалимского Престола ввиду его затруднений материального свойства, в случае лишений доходов с имений Молдаво-Валахии и постоянной его борьбы для Православия с западными миссиями: католическою и протестантскою, Министерство заключает эту свою апологию Иерусалимского Патриарха так: «Охлаждение и возможный разрыв с Патриархом Кириллом, пользующимся уважением на Востоке за святость своей жизни и постоянно доказывающим свою благоговейную преданность к России, не могли бы не иметь самые неблагоприятные для нас последствия и в политическом отношении, а кроме того могли бы повредить и усиленному окончанию дела о возобновлении купола над Святым Гробом. Ввиду изложенных соображений, по мнению Министерства иностранных дел, было бы весьма желательно, чтобы и наше главное духовное начальство, в видах соблюдения важнейших интересов Православной Церкви и находя в особенной затруднительности теперешнего положения [519] Иерусалимского Престола новый и сильный повод к великодушию и снисхождению, согласилось бы вовсе не продолжать переписки, ограничиваясь, для предотвращения в будущем возобновления столь прискорбных событий, мерами, выше сего Министерством предложенными. Не подлежит сомнению, что такой умеренный образ действий, соответствующаей братской любви и христианскому снисхождению, будет вполне оценен Патриархом и действительно предупредит в будущем соблазн и раздор» 192.

Утомленный бесплодностью переписки с Министерством иностранных дел, с константинопольским послом и Иерусалимским Патриархом по делу о беспорядках в Иерусалимской Духовной Миссии и относительно ответа Патриарха Святейшему Синоду, сообразного с достоинством Русской Церкви, обер-прокурор Святейшего Синода граф А. П. Толстой в письме своем от 4 октября 1866 года на имя Митрополита Московского Филарета выразил довольно ясную мысль о закрытии 193 Иерусалимской Духовной Миссии.

«Церковь бессильна пред авторитетом Министерства иностранных дел, — писал граф Толстой, — хотя она не может и не должна пред ним преклоняться».

Мудрый Московский Первосвятитель не нашел, однако же, возможным разделить эту точку зрения на Иерусалимскую Миссию обер-прокурора и отстоял ее дальнейшее существование по следующим, весьма уважительным, основаниям:

1. «В сем случае мир иерархии, со стороны Патриарха нарушенный, остался бы невосстановленным.

2. Патриарх, который свое действование поставил несколько выше братских отношений к Всероссийскому Синоду, в уничтожении Духовной Миссии увидел бы свою силу и свою победу, а это, конечно, не вело бы к улучшению отношений между иерархиями и к поддержанию достоинства Всероссийского Синода пред лицем Патриарха.

3. Иное дело не учреждать Миссии, а иное — учрежденную уничтожить. Первое пред неблагосклонным воззрением может подвергнуться тяжкому упреку в недостатке деятельности; второе имело бы неприятный вид падения.

4. Западная зависть к России, которая не оставляет в покое и Православной Церкви (чего недавний пример представляет разглашения о унии будто бы Константинопольского Патриарха с Римом), в уничтожении Российской Духовной Миссии в Иерусалиме нашла бы для себя счастливый случай к неблагоприятным для Православия, оскорбительным и вредным толкам.

5. Если бы Духовная Миссия в Иерусалиме была уничтожена, что же было бы с церковью, там для нее устроенной с большими издержками и великолепием? Сия церковь была бы печальным памятником падения Миссии. [520]

Что, наконец, делать в безысходном состоянии дела? Едва ли найдется что лучшее, как оставить еще Миссию в нынешнем переходном состоянии, в ожидании лучшего времени, так как архимандрит Антонин, хотя неудовлетворивший объяснению по делу, не имеет для себя затруднений ни со стороны консула, ни со стороны Патриарха. 21 октября 1866 г.» 194

Обманувшийся в своих ожиданиях благих результатов для улажения «Иерусалимского вопроса» от дополнительного письма архимандрита Антонина и грамоты Патриарха Кирилла, Н. П. Игнатьев понял, что здесь необходимы с его стороны жертвы и в числе таковых на первом месте стояло удаление из Иерусалима любимого им консула А. Н. Карцева. «Никак не ожидал, — писал Н. П. Игнатьев от 7/19 октября 1866 года, — что Святейшему Синоду потребуется столько времени для обсуждения и решения немногосложного дела. И конца не видать. Думаю, что решат не прежде получения видимого удовлетворения удалением Карцева... на лучшее место в Корфу» 195. И сам посол, и Патриарх Кирилл шли на эту уступку крайне неохотно и с большим сожалением, опасаясь, что его преемник, консул Кожевников, по словам Николая Павловича, «умный, благонравный и спокойный» не заменит талантливого А. Карцева, мечтавшего вырваться из прискучившего ему Иерусалима 196.

Второю жертвою со стороны Н. П. Игнатьева была потеря навсегда «душевно любимого» им отца архимандрита Антонина, которого он всегда горячо обнадеживал видеть около себя в Константинополе, как незаменимого для него пособника и советника по вопросам церковного характера и которого, однако же, в конце концов «оттягал» у него Иерусалимский Патриарх Кирилл для нашей Иерусалимской Духовной Миссии 197.

Третья и наиболее тяжелая для Н. П. Игнатьева жертва его — умиротворение Святейшего Синода путем доставления во что бы то ни стало от Патриарха Кирилла ответной грамоты в желательном для нашего Святейшего Синода духе.

Но все попытки Н. П. Игнатьева в этом направлении были бесплодны пред упорством «упрямого» (так его характеризует Н. П. Игнатьев) старика Патриарха Кирилла и полным умолчанием на его запросы «дипломата» архимандрита Антонина.

Попытки удовлетворить Святейший Синод со стороны посла были и после 1866 года, но все они не давали результата. Эти попытки любопытны лишь со стороны взглядов на иерусалимский вопрос посла Н. П. Игнатьева. «Берег близко, — писал Н. П. Игнатьев от 10/22 апреля 1868 года отцу архимандриту Антонину. — От Вас зависит достигнуть прибытия Вашего в Константинополь. Прежде всего скажу Вам по секрету, что граф Толстой (обер-прокурор) и Новгородский митрополит Исидор продолжают по-прежнему сердиться на Патриарха Иерусалимского за отлучение отца Леонида и [521] за переписку с Синодом (неприличную, по выражению наших), а на Вас — сетовать «за католические указы», за дипломатическое донесение и за упрямство Патриарха. Решено было: 1. Вас оставить, во всяком случае, в Иерусалиме; 2) пока Патриарх не извинится перед Святейшим Синодом, Российской Церковью за оскорбление ее в лице «Леонида»; 3) архимандрита Леонида оставить в Константинополе, а Вас — в Иерусалиме в нынешнем неопределенном положении. Я сделался по убеждению и влечению сердца Вашим адвокатом. После многократных споров мне обещано освободить Вас от Иерусалима, если Ваше здоровье заставит пожелать Вам вернуться в Константинополь или если Вы предпочитаете быть в Византии. Вопрос о представителе Русской Церкви при Вселенском Престоле подвинулся значительно. Мысль наша об образовании в Иерусалиме русского монастыря взамен нынешнего нелепого и неопределенного устройства Миссии также принимается. Чтобы облечь эту мысль в определенную форму и дать ей официальный ход, необходимо, чтобы Вы мне доставили полное соображение Ваше, не забыв разностороннего обсуждения и материальной части, т. е. распределение построек между монастырем и консульством, указания потребных денежных средств и т. п. Вызов же отца Леонида окончательно — разрешение неопределенного положения Вашего и Ваше сюда возвращение подчинены одному условию, преодолеть которое я не успел: обер-прокурор настаивает на том, чтобы Иерусалимский Патриарх воспользовался первым случаем (уведомлением о получении денег, высланных ему Синодом и т. п.), чтобы хотя вскользь, но определительно, выразить сожаление, «что могли возникнуть недоразумения между Иерусалимскою и Русскою Церковью и что Его Блаженство мог возбудить неудовольствие Святейшего Синода своими поступками касательно отца Леонида, тогда как ему и в голову придти не могло оскорбить нашу Церковь и проч.». Мне обещано, что если самое слабое извинение в этом смысле будет найдено в письме Патриарха, то наши самолюбивые иерархи (и в особенности громоносный Прокурор) смилостивятся и тотчас снимут с отца Леонида звание начальника Иерусалимской Миссии и распорядятся окончательным устройством дел наших двух расстроенных Духовных Миссий. Неужели, со свойственным Вам красноречием, силою убеждения, тихою вкрадчивостью и несомненным дипломатическим талантом, Вы не ухитритесь убедить Патриарха, при удобном случае, положить конец несносному для него и для нас делу. Что ему стоит черкнуть несколько примирительных слов, тем более, что он постоянно заявлял именно то, что его просят выразить на бумаге, т. е. что у него не было в домысле оскорблять Русскую Церковь и что необдуманный поступок его относился не к Синоду, а лично к отцу Леониду. Одним словом, Ваше возвращение в Константинополь в Ваших собственных руках. Теперь пеняйте на себя, если будете сидеть дольше в Иерусалиме и [522] если ссора с Патриархом разрастется в разрыв между Святейшим Синодом и Иерусалимскою Церковью. Между нами сказано, раздражение обер-прокурора было таково, что речь шла о немедленном закрытии Иерусалимских подворий в России и об изгнании греческих монахов. Я с трудом доказал неуместность подобных распоряжений. Само собою разумеется, что Вы сумеете внушить Патриарху мысль письменно о включении желаемых фраз с уведомлением о получении денег, так что он даже и не заметит отсюда, почему и как совет этот дан» 199.

Из письма Н. П. Игнатьева от 18/30 июня к отцу архимандриту Антонину мы узнаем, что последний «отказался убеждать Патриарха» писать извинительную грамоту, а равно и составлять проект Русского монастыря в Иерусалиме. «Если наш брат, светский деятель, борется со всевозможными препятствиями и неудачами, не охладевает к делу, не падает духом, то как же не стыдно Вам, монаху, — ободряет своего уважаемого отца архимандрита Антонина Николай Павлович, — пастырю и духовному ратоборцу, впадать в апатию, в индефферентизм и не делать возможного для содействия к достижению общей нашей цели. Стыдно и нехорошо, о. архимандрит, от Вас я этого не ожидал. Впрочем, я человек незлопамятный, и надеюсь с будущей почтой доставить, в виде целебного пластыря, приложить и залечить рану, нанесенную отцом Леонидом и Святейшим Синодом Иерусалимскому Патриарху, — только письмо канцлера от имени Государя. Я внушил эту мысль, чтобы порадовать старика и ответить на его привет к царскому юбилею. Надеюсь, что хотя на этот раз Ваш упорный старик скажет мне спасибо. Неужели Вы и этим не воспользуетесь, чтобы огладить шероховатость между Патриархом и Синодом указанным мною способом. Вы мне намекали, говорили о фальшивом положении, в котором находится Духовная Миссия относительно консульства. Кто же виноват в продолжении этого положения, как не Вы сами? Случай представляется сделать попытку учредить монастырь, выйти из настоящих положений и т. п., а Вы пальчика не хотите приложить. К несчастью, у нас в большей части случаев так поступают, как Вы: жаловаться, критиковать, считать себя за «пария», угнетенного — сколько душе угодно, а пособить, устроить как следует дело и понести за свое мнение ответственность — нет. ”Моя хата с краю”» 200. Но и на это увещательно-укорительное письмо посла архимандрит Антонин ответил молчанием.

В определении Святейшего Синода от 14 августа 1868 года, в ответ на ходатайство посла Игнатьева о возвращении архимандрита Антонина в Константинополь и об отпуске отца Леонида на Афонскую Гору для поправления здоровья и для научных трудов, говорится, что «Святейший Синод, находя неудобным уволить архимандрита Леонида, согласно его прошению, от возложенного на него служения в Константинополе, тем более, что пребывание его там может быть [523] нужно и для ближайших сношений с архимандритом Антонином по порученному сему последнему иерусалимскому делу, вместе с сим признал невозможным отозвать архимандрита Антонина из Иерусалима впредь до исполнения им во всей точности поручения Синода» 201 . Указ этот был получен в Константинополе в бытность там отца Антонина гостем архимандрита Леонида и посла Н. П. Игнатьева.

Таким образом, с получением указа, мечты отца архимандрита Леонида своими лично усилиями положить конец неопределенному положению в Константинополе потерпели неудачу. Но развязка запутанного дела явилась оттуда, откуда ее и следовало ожидать прежде всего и скорее всего. В июле месяце 1868 года, еще до отъезда в разрешенный ему отпуск в Константинополь, архимандрит Антонин получил из Святейшего Синода 22.457 рублей церковного кружечного сбора в храмах Империи на Святую Землю для передачи их Иерусалимскому Патриарху Кириллу. Исполнив с полным удовольствием для обеих сторон это синодальное распоряжение, отец архимандрит Антонин счел благоприятным для себя поводом обратиться к митрополиту Новгородскому Исидору с обширным, весьма любопытным по содержанию, письмом, в котором он изобразил и значение Миссии, и ее насущные нужды, и те тревоги души своей, какие он переживал в Иерусалиме со времени своего приезда сюда.

«Считаю долгом своим выразить перед Вашим Высокопреосвященством живейшую признательность, — писал архимандрит Антонин, — за принятие Святейшим Синодом новой и давно желанной Миссиею меры, — передачи разных, предназначаемых для здешней Патриархии сумм, через руки начальника Миссии. Его Блаженство, Патриарх Кирилл, столько времени не получавший от нас сборных на Святой Гроб денег и легко понимавший причину того, не скрывая ни от кого, выразил свое горе и огорчение на нас. Его выражение: «не любят нас русские», слышалось в устах его чуть не ежедневно, сопровождаемое вздохами и иными внешними знаками, свойственными человеку раздраженному. Соразмерно с этим и радость, с которою он встретил врученный мною (19 июля с. г.) ему вексель на 22.457 рублей, была необыкновенная, похожая на детскую. Он уверял меня при этом, что давно уже находится в положении безвыходном, не имея на что купить ни хлеба для Патриархии, ни масла для храма.

Еще прежде сего благоприятного обстоятельства Его Блаженство, осведомившись от меня о имеющем быть юбилейном празднике Высокопреосвященнейшего Митрополита Московского Филарета, выразил свою готовность почтить редкий в летописях христианства день особенным образом. Упомянутое выше обстоятельство еще более одушевило его к сей решимости. И точно, 5 августа он сам, совокупно с Миссиею, отслужил Божественную литургию на Святой Голгофе, причем, кроме честного имени 50-летствующего во святительстве, поминаемы были все русские архиереи, весь освященный [524] чин и весь христолюбивый народ благочестивейшего Царства Русского. В тот же день Патриарх отправил поздравительное письмо к Московскому Владыке. Да будет позволено выразить надежду, что после сего взаимного непринужденного шага к сближению Святейшего Синода и Патриарха, окончится временное неудовольствие между двумя Церквами к общей радости Православия и моей в частности.

Засим прошу позволения свесть речь на собственное мое лицо и дело. Присылка денег Патриарху через начальство Миссии, помимо Консульства, имевшая недавно место, приятно убедила меня, что мои представления в Святейшем Синоде о делах здешних начинают удостаиваться его благоволительного внимания. В течение двухлетнего почти пребывания моего здесь это было первое для меня утешение в сказанном смысле. После немаловременного служения моего за границей, совершенно неожиданно для себя, я имел несчастье лишиться доверия своего начальства. Горькое убеждение в том заставляло меня не учащать своими представлениями в Святейший Синод, по-видимому, ни к чему другому не ведшими, кроме умножения для меня неприятностей и дальнейшей проволочки дела. При всем том, узнав (частным образом), что изложенный в донесении моем в Святейший Синод (от 18 окт. 1865 г.) проект нового устройства Миссии найден неисполнимым, я поспешил в письме своем к Вашему Высокопреосвященству изложить мысли свои о том же предмете в другом виде. Но и так, по-видимому, не сделал угодного пред очами своей Церкви. По крайней мере, до самого последнего времени я не видел ниоткуда никакого знака, могшего уверить меня в том. Но и получив теперь знак сей, я вовсе не думаю обольщать себя многократно несбыточною надеждою и считаю необходимым по-прежнему докучать Вашему Высокопреосвященству своими предложениями, в чаянии, что хотя одно из многих удостоится Вашего одобрения.

Из того обстоятельства, что Святейший Синод искал однажды внушить (стороною) Патриарху Кириллу необходимость вторичного письма от него в Святейший Синод (для чего, к сожалению, признано было уместным прибегнуть к посредству той же самой пререкаемой личности, консула г. Карцева), я должен был заключить, что Святейший Синод имеет в виду совсем оставить меня в Иерусалиме, так как подобное обстоятельство предлагаемо было Его Блаженству в виде повода обратиться с письмом своим к Святейшему Синоду. Боясь, чтобы не последовало в самом деле такое относительно меня распоряжение, вопреки изложенному в донесении моем (18 окт.) проекту устройства Миссии и новым предположениям моим насчет того же предмета, изъясненным в доверительном письме моем к Вашему Высокопреосвященству, я думал предупредить оное формальным прошением в Святейший Синод о возвращении меня в Константинополь, но удержался от того частью из опасения навлечь на себя [525] новое неудовольствие своего начальства, частью же потому, что Патриарх несмотря на просьбы и внушения консула, отказался писать вторичное письмо, объявив, что он в прежнем письме своем изложил все, что считал долгом своим сказать перед Русскою Церковью, выразив притом ясно и определенно и свое желание видеть меня здесь при Миссии, вследствие чего и я, видя отсроченным, а, может быть, и совсем отмененным, свое окончательное закрепление здесь, не счел нужным хлопотать о том, чтобы оно не состоялось. Если бы и в настоящее время я знал, что подобное намерение действительно есть и готово исполниться, то я снова обратился бы к Вам, Милостивейший Отец и Архипастырь, с покорнейшею просьбою возвратить меня в Константинополь на настоятельствование Посольскою церковью. К сожалению, не получая ниоткуда никакого положительного известия о намерениях Святейшего Синода, я в то же время смущаюсь частным слухом о том, что Миссии грозит полное подчинение Патриархии, как окончательный исход здешнего (мнимо) запутанного дела. Невероятное это предположение до того тяжело слышать, что, готовый дать ему веру, я вынужденным себя вижу говорить о нем, как о деле серьезном. Не могу представить, чтобы кому-нибудь в Святейшем Синоде (или другом каком ведомстве) могла казаться желательною подобная мера. Достигши так легко, при Миссии Преосвященного Кирилла, нелегкого дела независимого положения Миссии, ужели мы теперь вдруг, без всяких вынуждающих обстоятельств, сами откажемся от приобретенного права. Напротив, теперь-то и видится благоприятная возможность закрепить его за собою более прежнего. Патриарх рад будет возобновлению добрых сношений с Святейшим Синодом на условиях, наименее льстящих его самолюбию. Теперь можно не только удержать за Миссией ее полную независимость, но и востребовать от Патриархии большей против прежнего свободы ее действий; так, напр., можно потребовать определенно установленных дней в неделе и в году русского богослужения на Святых Местах, чтобы не было стеснительной надобности каждый раз идти (непременно к самому Патриарху) и вымаливать у него позволения служить на том или другом из Святых Мест (каких считается три: Святой Гроб, Святая Голгофа и Святая Гефсимания), и давая ему тем случай воображать или показывать вид, что он делает нам всякий раз снисхождение и одолжение» 202.

В Иерусалиме за это лето произошли следующие события: Патриарх Кирилл, с радостию принявший вексель на 22.457 р. от архимандрита Антонина, признал для себя это событие благоприятным моментом, чтобы возобновить с Святейшим Синодом Русской Церкви временно нарушенные братские сношения и прорвать натянутость и взаимное охлаждение, которые длились между этими Церквами с 1865 года в течение нескольких лет. К этому примирительному шагу и письменно, и через архимандрита Антонина, всячески располагал [526] и склонял Патриарха Кирилла и посол Н. П. Игнатьев, весьма дружески расположенный к нему и с своей стороны оказавший множество немалополезных для Иерусалимской Церкви услуг. Длить дольше пререкания с Святейшим Синодом из-за инцидента с отцом архимандритом Леонидом было бесцельно, но и так как настойчиво добивавшийся повторительного письма Патриарха с повинением перед русским Святейшим Синодом и мощный покровитель и защитник архимандрита Леонида Митрополит Московский Филарет 19 ноября 1867 года отошел в вечность, а с ним, естественно, ослабела в Святейшем Синоде и острота «иерусалимского вопроса».

Эта грамота Патриарха Кирилла весьма любопытна по содержанию и заслуживает особенного внимания.

«Высокопреосвященнейший и Пречестнейший Митрополит Новгородский и С. Петербургский и прочие члены Святейшего Правительствующего Синода Русского.

Приветствуем Ваше превожделенное и досточтимое для нас Высокопреосвященство во Святом Духе сердечным братским лобзанием Возлюбленные во Христе братие и сослужители Нашей мерности, всегда высоко ценя братское единодушие и единомыслие всех святых Божиих Церквей и непрестанно всеми способами стараясь поддерживать и укреплять духовное их единение и крепкий во Христе союз, насколько это от нас зависит, мы ощущаем величайшее душевное удовольствие и радость всякий раз, как представляется нам случай к сношению с Вашим превожделенным и досточтимым для нас Высокопреосвященством и к изъявлению нашей глубокой сердечной признательности за те предупредительные и щедрые услуги, которые оказываете нам Вы и прочие боголюбезные члены Святейшего Правительствующего Синода, считая это священным и братолюбным долгом. При таком нашем искреннем сердечном расположении к Вашему досточтимому братскому Первостоятельству, находя представившийся нам случай к сношению и обмену мыслей благоприятным, мы чрез настоящее наше послание мысленно поспешаем веселыми ногами к особе Вашего Высокопреосвященства и приветствуем Вас сердечным братским во Христе лобзанием, воссылая пламенное благодарение Всевышнему, Церковь Свою Святую целу и невредиму от всякого временного обстояния Своею Божественною благодатию сохраняющему, и все, к ней относящееся, всемогущим и премудрым Своим Промыслом устрояющему.

Но, превожделенные во Христе братие, Мать Церквей, которой духовное управление и временное попечение вверено нам от Бога в эти печальные и чреватые искушениями дни, находя постоянно среди своих напастей величайшее утешение и подкрепление в родственном участии и любви, с такою готовностью всегда обнаруживаемою святою сестрою ее — Православною Русскою Церковью, считаем своим священным долгом изъявить свою глубочайшую признательность к ее [527] благорасположению не только за благодеяния, искони оказываемые, ею в нужде, но и за те, которые она до самого последнего времени продолжает оказывать, горя, как свидетельствует опыт, благочестивою ревностию к Церкви Иерусалимской и покланяемым здесь Святейшим Местам. Прекраснейшим и боголюбезным доказательством этого теплого участия и бескорыстной готовности к жертвам на пользу Сионской Церкви со стороны сестры ее — Церкви Русской — служит ежегодно высылаемая и теперь за несколько только дней полученная и переданная нам от Вашего Высокопреосвященства через посредство проживающего здесь Высокопреподобнейшего архимандрита Русской Церкви и нашего по духу возлюбленнейшего сына, архимандрита Антонина, милостыня, составившаяся из пожертвований, собранных в России в кружки, учрежденные на пользу Всесвятого Гроба, находящийся под непосредственным милостивым покровительством Вашего Высокопреосвященства, доказательством, обязывающим нас по долгу к вечной благодарности Вашему Высокопреосвященству, прочим членам Святейшего Синода и всему православному Христоименитому множеству чад Сестры нашей Православной Русской Церкви.

Но, возлюбленнейшие во Христе братии, — пишет Патриарх в своем послании от 16 июня 1868 года, — не одно присланное вами в тяжелые минуты испытаний материальное вспоможение пробудит в глубине нашей души неизреченное духовное веселие и вечную благодарность к Вашему досточтимому для нас Высокопреосвященству. Нет, эти чувства еще в большей степени возбуждены были в нас убеждением, что этим действием Святейший Правительствующий Всероссийский Синод снова братолюбно простирает руку к Церкви Иерусалимской с кротостию и братскою во Христе любовию предает вечному забвению, что совершилось недолжного, по действию ненавистника всякого добра и что на некоторое время возмутило и охладило существующие между ними единодушие и во Христе единение. Но да будет благословен Бог за все и, между прочим, премудрое о нас смотрение. Се снова и еще яснее воссияет братский во Христе мир благоволением и силою истинного Бога и Спаса нашего Христа и воцарится между нами с Богом Содетелем Божественная любовь, что, по неложному изречению нашего Господа, служит ясным признаком истинных и верных Его учеников, с одной стороны, к славе миротворца Бога, обетовавшего бытие со Святою Своею Церковью до скончания века; с другой — к преспеянию всех православных христиан и ограждению всегда вожделенных великих благ в Богохранимой нашей Церкви. Вследствие этого, досточтимейший наш во Христе Брат, и Иерусалимская Церковь, всегда пламеневшая желанием поддерживать непосредственное сношение и общение с своею Сестрою — Русскою Церковью, возрадовалась неизреченною радостию, когда за несколько лет пред сим увидела у себя водворение [528] Русской Церковной Миссии и братолюбно подала ей руку, чтобы общими усилиями охранять и поддерживать интересы обеих Церквей, равно как и существовавшее между ними братское единение во Христе и единомыслие навеки неразрывно и невредимо 203.

Среди таких благоприятных обстоятельств с давних уже пор пребывающая у нас постоянная Русская Церковная Миссия под благоразумным и опытным управлением проживающего у нас Высокопреподобнейшего архимандрита Антонина преисполняет нас глубокою признательностью к Вашему Высокопреосвященству и в то же время дает нам основательное право братолюбно предложить на усмотрение Вашего Высокопреосвященства и прочих членов Святейшего Правительствующего Синода от чистого сердца и глубокого убеждения внушенное нам ходатайство, не признано ли будет возможным умиротворенную и приведенную в порядок здешнюю церковную Русскую Миссию поручить окончательно разумному и опытному управлению и настоятельству архимандрита кир Антонина, да таким образом радость наша навсегда исполнится и справедливая наша к Вашему Высокопреосвященству и прочим членам Святейшего Богохранимого Синода признательность навеки останется неизменною.

Ныне же, воздевая молебные руки к воскресшему тридневно из Богоприемного Гроба Спасителю нашему, да сохранит Ваше Высокопреосвященство до глубочайшей и бодрой старости славным и именитым в духовном управлении вверенным Вам свыше словесным стадом, прочим же членам Святейшего Синода, купно со всем священным русским клиром, да дарует безболезненное здравие и лета мафусаиловы и да ниспошлет из Всесвятого и Живоприемного Гроба Господня благодать и благословение благочестивейшему и державному Императорскому Дому, великодушному Сионской Церкви защитнику со всем остальным Христоименитым русским народом, мы заключаем слово, испрашивая всем вам от Бога всего полезного и спасительного для тела и души.

Во Святом Граде Иерусалиме 1868 года июля 16. Вашего Высокопреосвященства во Христе возлюбленный Брат Патриарх Иерусалимский Кирилл» 204.

По получении приведенной нами грамоты, согласно выраженному в ней ходатайству Патриарха Иерусалимского Кирилла, Святейший Синод, ознакомившись с ней через Новгородского Митрополита Исидора, который представил его грамоту при рапорте от 23 августа того же года, указами своими от 19 апреля и 27 мая 1869 года за № 709, известил, что «в должности настоятеля Миссии нашей в Иерусалиме утвержден находящийся ныне в Иерусалиме, по особому распоряжению Святейшего Синода, настоятель Миссии нашей в Константинополе архимандрит Антонин», «а настоятеля нашей Миссии в Иерусалиме, временно оставленного в Константинополе, архимандрита Леонида переместить на должность ставропигального [529] Воскресенского, «Новый Иерусалим» монастыря», причем обер-прокурору Святейшего Синода предоставлялось о переменах в составе наших Миссий в Иерусалиме и Константинополе довести до сведения Министерства иностранных дел «для зависящих со стороны Министерства распоряжений», а первенствующему члену Святейшего Синода митрополиту Исидору «на послание Патриарха Иерусалимского ответствовать грамотой, каковую, по подписании оной Преосвященным Митрополитом Исидором, передать в Канцелярию обер-прокурора для доставления по назначению» 205.

Во исполнение постановления Святейшего Синода от 27 мая Митрополит Новгородский отправил в Иерусалим следующего содержания послание:

«Блаженнейшему Кириллу, Патриарху Иерусалимскому здравия, мира и о Господе радоватися.

Святейший Правительствующий Синод Православной Всероссийской Церкви, братское о Христе целование посылая, приветствует Ваше Блаженство и поспешает уведомить Вас, досточтимого Брата и Сослужителя во Христе, что мы признали полезным утвердить ныне пребывающего в Иерусалиме архимандрита нашего Антонина в должности настоятеля Православной Русской Миссии при автокефальном Престоле Вашего Блаженства. Святейший Всероссийский Синод радуется, что таковое назначение согласно с желанием и Вашей мерности, изъясненным в боголюбезнейшем послании Вашего Блаженства, а с тем вместе прося святых и действенных Ваших к Богу молитв о Церкви Всероссийской, хранит несомненное упование, что Ваша превожделенная нам во Христе любовь не откажет в благопотребном содействии архимандриту Антонину к тому, чтобы он достойно проходил вверенное ему служение ко славе и возвеличению святой православной веры и в тщательном соблюдении единения духа в союзе мира и любви Церквей Иерусалимской и Всероссийской.

Мысленно целуя Вас целованием святым в единомысленной к Вам о Господе любви, пребываю Вашего Блаженства благожелательнейший Всероссийского Правительствующего Синода первоприсутствующий член Исидор, митрополит Новгородский и С. Петербургский.

СПб. 1869 г. 4 июня» 206.

Хотя указ Святейшего Синода удерживал терминологию послания Патриарха Кирилла, тем не менее архимандрит Антонин, получив указ Святейшего Синода с утверждением его в настоятельстве якобы «нежданно-негаданно», как он писал отцу архимандриту Леониду 207, остался им весьма недоволен и выразил это энергично в своем дневнике. Его обидело выражение «настоятель» вместо более [530] лестного для него «начальник», с одной стороны; и с другой — полное умолчание о денежном пособии (в указе говорится о прогонах только для отца архимандрита Леонида) на путевые издержки из Константинополя в Иерусалим, о чем ходатайствовал перед Министерством иностранных дел и посол Н. П. Игнатьев.

В письме к отцу архимандриту Леониду по поводу этого своего назначения в Иерусалиме отец Антонин излил свои чувства в более пространной и пластичной форме.

«Святейший Синод, — пишет архимандрит Антонин, — прислал через консульство грамоту Патриарху о моем назначении «Настоятелем Российской Православной Миссии при автокефальном Престоле» Его Блаженства. Итак, уже в Миссии нет начальника и она уже перестает быть Духовной. Что это? Описка или нововведение? Решить не могу, ибо еще не получил ни указа, ни какого бы то ни было уведомления ниоткуда. В грамоте просят Патриарха «оказывать мне благопотребное содействие к тому, чтобы я достойно проходил свое служение». Точно вчера выступил на службу и при всяком поводе удобном окажусь недостойным своего звания. А ведь уже 25 лет служу Святейшему Синоду. Ничего. Что же делать? Терпение, говорил блаженной памяти «Св. Петр». 208

Так закончились дни служения на православном Востоке русскому делу злополучного третьего начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, и официально открывалась плодотворная, энергичная и многополезная деятельность четвертого начальника той же Миссии арх. Антонина, начавшаяся в Святой Земле фактически несколькими годами раньше, и для личности отца архимандрита Антонина не такая чуждая терний и скорбей...

Комментарии

174. Русск. Архив. 1913 г. Кн. 3-4. С. 587.

175. Назначение этих лиц на диаконские вакансии состоялось даже вопреки аттестации арх. Петра, настоятеля Афинской Миссии, который писал о них 1 февраля 1866 года обер-прокурору Святейшего Синода графу Толстому следующим образом: «Певчие нашего хора, монахи: Виссарион и Мартирий, по своей необразованности и соединенным с нею нравственным недостаткам, по милости только терпимые в хоре и в качестве певчих, отнюдь недостойны занять диаконские места при церквах заграничных, где от каждого члена причта, дня чести духовенства Российского, требуется своего рода представительность: т. е. приличное образование и жизнь не только честная, но и нравственно искусная» (дело Архива Св. Синода № 232, отд. II, № 212. Л. 98). Отцы Мартирий и Виссарион поступили потом на штатное место иеродиаконов в Иерусалимскую Духовную Миссию, причем отец Виссарион пользовался здесь все время отличною репутациею среди русских паломников и был деятельным и преданным сотрудником отца архимандрита Антонина до последних дней своей жизни, оконченной в Иерусалиме.

176. Молдаванин по происхождению, добившийся из обер-офицерских детей иеромонашеского сана на Афоне (1842 г.), будучи зачислен в 1840 году в число братства малороссийского Ильинского скита, отец Вениамин некоторое время служил во время осады в Севастополе при Крестовоздвиженской общине; в 1861 году, по представлению епископа Кирилла, был определен членом Миссии и состоял в этом звании до 1863 года, когда был уволен из ее состава. Увольнение это последовало после отзыва о нем нового начальника Миссии архимандрита Леонида, который аттестовал его так: «Не касаясь его нравственных качеств, по отношению к делу должен сказать, что неразвитость и ограниченность как для внешних служений по делам Миссии, так и для внутренних на пользу своей малой общине (напр., по части хозяйственной), делает это лицо вовсе несоответствующим своему назначению старшего члена Миссии заграничной». При увольнении ему назначено было единовременное пособие в 100 рублей и предоставлено самому заботиться дальнейшим своим устройством. В 1864 году архимандрит Леонид жаловался в Святейший Синод, что отец Вениамин не уехал на Афон и продолжал жить в Иерусалиме, пытаясь «набросить тень на наших новых членов Миссии и посеять подозрения против них и их намерений в греческом духовенстве. Не ограничиваясь этим, из корыстных видов принимает к себе поклонниц для исповеди и беседы и, встречая поклонников, убеждает их не останавливаться в русских зданиях, стращая строгостью правил, там заведенных». К прежней своей характеристике отца Вениамина архимандрит Леонид прибавил нечто новое: «Это человек, предавшийся на служение мамоне, т. е. собиранию денег и приобретению наград окольными путями». В характеристике архимандрита Леонида значительная доля истины. Таким по крайней мере этот деятель нашей Миссии известен был и нам на закате дней своей жизни, в конце 80-х годов прошлого столетия, но он имел себе горячих защитников в лице посла Н. П. Игнатьева, который характеризовал отца Вениамина человеком «незловредным, а только оклеветанным», имеющим полное право оставаться в Иерусалиме, в городе, в котором всякий ищет спасения души, и отца Антонина, рекомендовавшего его на должность члена Миссии, в таких выражениях: «долг справедливости требует возвратить человеку без вины отнятое у него место» (дело Арх. Св. Синода № 232, отд. II, № 212. Л. 2. С. 4-6). Отец Вениамин окончил дни своей жизни в Иерусалиме, оставив по себе незабвенную память среди престарелых русских паломниц, доживающих здесь свой век, пожертвованием довольно обширного приюта для бесплатных квартир для них. Приют этот передан отцом Вениамином в Православное Палестинское Общество и носит наименование «Вениаминовского подворья».

177. При назначении духовно-начальствующих лиц на места с политическим значением и разнообразными мирскими отношениями не было бы найдено терпимым жертвовать некоторым образом достоинствами строгого иноческого подвижничества в пользу практической мудрости жизни.

178. Арх. Савва. Собр. мнений и отзывов митрополита Филарета по делам православной Церкви на Востоке. С. 445-446.

179. Там же. С. 456.

180. Там же. С. 454.

181. Арх. Св. Синода.

182. Там же.

183. Из письма Н. П. Игнатьева к отцу Антонину от 9 марта 1866 г.

184. Дело Архива Св. Синода № 232, отд. II, № 2120. Л. 78-79.

185. Письмо Н. П. Игнатьева к архимандриту Антонину от 3/15 мая 1866 г.

186. Арх. Св. Синода, № 1356.

187. Дело Арх. Св. Синода № 232. Л. 150-151.

188. Арх. Савва. Собр. мн. и отз. м. моек. Филарета по дел. правосл. церкви на Востоке. С. 457-458.

189. Из бумаг м. Филарета в Арх. Св. Синода.

190. Арх. Савва. Собр. мнен. и отзыв, митроп. Филарета. С. 458-460.

191. Арх. Савва. Собрн. мнений и отзывов митрополита Филарета. С. 463.

192. Из бумаг М. Моск. Филарета.

193. Мысль о закрытии Иерусалимской Миссии или о преобразовании ее в «подворье» или в монастырь высказывал потом и посол Н. П. Игнатьев. «Надлежало бы для прекращения неопределенного положения, в котором находится наша Духовная Миссия в Иерусалиме, — писал Н. П. Игнатьев от 28 мая 1868 г., № 165 в Азиатск. деп., — преобразовать оную в монастырь наподобие существующих в России греческих подворий, или же вовсе упразднить, назначив к странноприимным заведениям нашим, находящимся близ Святого Града, иеромонаха и иеродиакона для исполнения треб наших там — консульства и поклонников. В сем последнем случае эти духовные лица, оставаясь в стороне от управления и административных забот о странноприимных заведениях, могли бы находиться в том же положении, в каком состоят настоятели и причты Посольских и Консульских церквей наших за границею. В случае же, если Святейший Синод предполагает образовать при странноприимных заведениях наших в Иерусалиме Русский монастырь, можно бы поручить архимандриту Антонину войти в соглашение с нашим Консулом, кол. советн. Кожевниковым, для совместного представления подробного проекта» (Арх. Св. Синода № 1976/377. Л. 20)...

«В Палестине надо нам, — писал в то же время Н. П. Игнатьев, — или устроить Русский монастырь, отделив, разумеется, строения, нужные для Консульства, или же оставить (по мысли Карцева) иеромонаха или священника с подлежащим причтом для совершения треб. Иначе недоразумений и столкновений между Духовной Миссией, Консульством и Патриархом не оберешься» (Арх. Св. Синода № 232, отд. II, № 212. Л. 210).

194. Арх. Св. Синода, оп. № 13, док. № 43-44.

195. Из письма Н. П. Игнатьева к отцу Антонину от 7/19 окт. 1866 года. «Желаю Вам, — писал Н. П. Игнатьев А. Н. Карцеву от 18/30 января 1867 г. уже по случаю назначения его в Корфу, — лучшего на новый год. Пожелать ли Вам окончательного избавления от плена... иерусалимского и скорейшего перенесения в рай земной — Корфу (Русск. арх. 1913 г. Кн. 3-4. С. 622).

196. «Блаженнейший заботится, чтобы Карцев был оставлен непременно в Иерусалиме, пока перестройка купола не окончена будет и все последствия этого предприятия не выяснятся. По всей вероятности, подобное решение не соответствует желанию самого А. Н. Карцева, желающего выбраться поскорее из Палестины. Подобно Патриарху, и я опасаюсь будущих козней французского консула и латинского духовенства. Нужно нам ухо остро держать, чтобы избегнуть подкопов» (Письмо графа Н. П. Игнатьева к архимандриту Антонину от 17/29 января 1867 г.). «Знаете ли, — писал Игнатьев А. Н. Карцеву от 29 декабря 1865 г., — о существующем предположении назначить Вас в Корфу? Как ни жалко будет мне расстаться с таким консулом иерусалимским, как Вы, но, очевидно, оставлять Вас вечно в Святом Граде значило бы мешать Вашей карьере. Состоится ли это предположение или нет, но я убежден, что Вы увенчаете славным окончанием мудреного купольного вопроса пребывание Ваше в Иерусалиме» (Русск. Арх. 1913 г. Кн. 3-4, С. 603).

«Верить не хочу, — восторженно писал ему Игнатьев от 2 марта 1866 г., — чтобы Вам не удалось достигнуть всего» (Там же. С. 610). «Я уверен, что мне было бы достаточно намекнуть на эту мысль (вопрос о святогробском куполе и французских проектах), чтобы Вы постигли все ее значение в дальнейших переговорах и навели на все ловким образом, Вам свойственным, Патриарха Кирилла» (Там же. С. 589). К Карцеву посылает Николай Павлович Кожевникова учиться у него уму-разуму» и направлению на «надлежащий путь» (Письмо его же к отцу Антонину от 7/19 октября 1866 г.).

197. В судьбе отца архимандрита Леонида и в примирении Российского Святейшего Синода с Иерусалимским Патриархом Кириллом в свое время приняли горячее участие наши известные паломники-писатели А. Н. Муравьев и A. C. Норов. Вмешательство их в «Иерусалимский вопрос» не понравилось ни Патриарху Кириллу, ни константинопольскому послу Н. П. Игнатьеву. Последний вмешательство эпитропа Святого Гроба А. Н. Муравьева назвал «неуместным» и сообщил архимандриту Антонину, что Патриарх оставил его письмо «без ответа» (Письмо Н. П. Игнатьева от 29 декабря 1865 г. к архимандриту Антонину). По поводу «вмешательства» A. C. Норова мы имеем сведения в письме отца архимандрита Антонина к обер-прокурору Святейшего Синода графу Толстому от 26 марта 1866 г. Письмо A. C. Норова, по словам архимандрита Антонина, «по-видимому, глубоко оскорбило Патриарха. Он не признавал за писавшим права учить его, хотя и отдавал полную справедливость его ревности ко благу Церкви. Ему показалось весьма обидным выражение «увлекшись, поступили запальчиво, опрометчиво», а заключающаяся в конце письма угроза Патриарху прекратить присылку из России приношений Святому Гробу вызвала у него совершенно равнодушное замечание, что он оставляет г. Норову свободно делать, что ему угодно и восставить против Иерусалимского Престола всю Россию, если силен сделать это; что г. Норову естественно защищать отца Леонида, который ловко воспользовался слабою стороною человека, наговорив ему тысячу вещей о своей присной молитве о его усопшей супруге и пр. Воспользовавшись случаем, Патриарх сказал, что относительно архимандрита Леонида он действовал не по влечению, но с полною и холодною обдуманностию и что в свое время оповещал о происшедшем и Министерство (вероятно, раздел нашего посланника в Константинополе), и Святейший Синод. В доказательство слов своих он тут же велел своему секретарю принести кодекс Патриарших грамот, из которого и было прочитано вслух нам письмо Его Блаженства г. Игнатьеву в Константинополь. Патриарх отозвался при этом, что неприличные поступки отца архимандрита Леонида побудили его не желать видеть такого иерея в своей церкви и в служении с собою» (дело Арх. Синода, отд. II, № 212. Л. 102-104). Об А. Н. Муравьеве писал Н. П. Игнатьев от 21 мая 1866 года вице-канцлеру князю A. C. Горчакову: «Дело с Иерусалимским Патриархом устраивается. Если он, как я надеюсь, — говорит Игнатьев, — напишет, то Святейшему Синоду не следовало бы уже продолжать поддаваться внушениям А. Н. Муравьева — обижаться тем, что Патриарх Иерусалимский не хочет признавать его попечительства самозванного над Восточною Церковью. Полагаю, что лучший исход, самое верное предостережение от будущих столкновений, самое экономическое средство, — это соединить обе Духовные Миссии, по моему расчету, под одно начало, как я предполагал. Очень жаль будет, если отца Антонина захотят оставить в Иерусалиме. Пусть лучше оставят его нам в Константинополе. Жаль будет расстаться с таким почтенным и отличным человеком» (там же. Л. 114).

198. Данная сноска не имеет соответствия в тексте. — H. Л.

199. Из письма графа Н. П. Игнатьева от 10/22 апреля 1868 г.

200. Из письма гр. Н. П. Игнатьева от 18/30 июня 1868 г.

201. Дело Архива Св. Синода № 1563/435. Л. 220.

202. Архив Св. Синода.

203. Дело Архива Св. Синода № 1563/435. Л. 227. Июнь 1868 г.

204. Там же. Л. 226-228.

205. Дело Арх. Св. Синода № 232, отд. II, № 212. Л. 21-23.

206. Там же. Л. 234-235.

207. Написано это письмо в Константинополь к архимандриту Леониду от 13 апреля 1869 года: «Дожил я, — пишет архимандрит Антонин, — здесь нежданно-негаданно и до третьей Пасхи и даже вот-вот пережил ее. Чудные, право, на свете вещи совершаются. Никаким умом-разумом не поймешь, что там делается и о чем рассуждается. Сидя у моря, Вы уже перестали ждать погоды. Так гласит почтенное письмо Ваше. А я что скажу? Даже у моря не сидится. Я уже перестал верить во всякую погоду и думаю, что совсем ее и нет на свете» (из письма к арх. Леониду от 13 апреля 1869 г.).

208. Письмо арх. Антонина к арх. Леониду, июль 1869 г.

Россия в Святой Земле. Документы и материалы: В 2 т. Т.2: М. Международные отношения. 2000.  С.495-530.

Восточная литература