Служение святителя Феофана Затворника (Вышенского) в Палестине в первом составе Русской Духовной Миссии (1847-1853 гг.)
Часть 3
Еще весной 1849 года в переписке русских дипломатов на Ближнем Востоке упоминалось «о глазном недуге архимандрита Порфирия», из-за которого он был вынужден «слишком ограничивать свои занятия, как ученые, так и по духовной жизни и по церковным своим обязанностям»[1]. Очевидно, болезнь прогрессировала, поскольку с самого начала 1851 года глава миссии был уже не в состоянии самостоятельно вести официальную переписку. Сохранились письма, которые иеромонах Феофан писал в Бейрут российскому генеральному консулу К.М. Базили от имени архимандрита Порфирия[2]. В этих письмах изложен широкий спектр вопросов церковной политики на Ближнем Востоке. В частности, в них сообщалось о представительстве Эфиопской церкви при храме Святого Гроба, о православных учебных заведениях для арабов, об оказании помощи митрополиту Алеппскому и монастырю святой Феклы в Сирии, о согласии Иерусалимской Патриархии прислушаться к советам Русской миссии в деле «о восстановлении гробницы Готфрида и Болдуина и о мире с армянами», опровергались распространяемые в Константинополе слухи, связанные с действиями православных в Иерусалиме, и осуждалось намерение опубликовать жизнеописание всех бывших в Антиохии патриархов, «ибо весьма многие из сих патриархов были еретики»[3].
В течение следующих месяцев здоровье архимандрита Порфирия существенно ухудшилось. За это время он «два раза страдал жестоко, в январе и феврале, от сильного развития давнего недуга, и в июне, июле и августе – от внезапного ушиба»[4]. Во время путешествия из Иерусалима в Яффу для отправки на лечение его ногу сильно поранил камень, отлетевший из-под копыта лошади с такой силой, что пробил голенище сапога и два слоя одежды.
В начале октября 1851 года архимандрит Порфирий был вынужден выехать на лечение в Россию[5], и на основании предписания обер-прокурора Святейшего Синода управление миссией было поручено иеромонаху Феофану[6]. Это нисколько не изменило скромного подвижника. Проходящему лечение архимандриту Порфирию иеромонах Феофан писал по-прежнему как подчиненный начальнику, подчеркивая отсутствие каких-либо изменений. В первом письме он сообщает, что «наши дела текут обычно», и словами «ничего нового-важного» начинает рассказ о новостях церковной жизни Иерусалима.
Под руководством иеромонаха Феофана в отсутствие архимандрита Порфирия в Русской духовной миссии сохранялись все правила, установленные в ней изначально. Это касалось и внутреннего распорядка, и ученых занятий, и изучения языков. Изменения происходили только в частностях. Так, в миссию прибыл новый учитель греческого языка «из Халкинского училища»[7].
Характеризуя внутреннюю ситуацию в миссии, будущий святитель пишет кратко и емко: «Мы благодушествуем»[8]. В этих словах, с одной стороны, отражены глубокое смирение, безропотное приятие всех жизненных обстоятельств, а с другой стороны, они указывают на то, что эти обстоятельства не были легкими и удобоприемлемыми для самого иеромонаха Феофана. В реальности отсутствие архимандрита Порфирия сильно осложнило его служение на Святой Земле.
Помимо исполнения своих постоянных обязанностей иеромонаху Феофану приходилось представлять Русскую Церковь на общеправославных мероприятиях и ощущать на себе двойственное отношение греческого священноначалия, заинтересованного в укреплении позиций православия да и в щедрых пожертвованиях из России, но опасавшегося усиления русского присутствия в Палестине. Со свойственной ему мягкостью будущий святитель писал архимандриту Порфирию:
«Вчера был праздник здешний – Св. Иакова, брата Божия. Я ходил в церковь и на поздравление. На меня только Св. Петр (митрополит Петры Аравийской Мелетий – прим. авт.) добре смотрел, другие крепко косо. И о Вас спрашивали – примаргивая. Чудной народ! Но немощному и это больно»[9].
В декабре 1851 иеромонах Феофан сообщал, подразумевая под «нашими» представителей Иерусалимского Патриархата: «Между нашими и армянами разлад. Подрались гефсиманские канделайты (возжигатели свечей – прим. авт.). И еще: в Вифлееме склали где-то стену наши. Армяне с католиками восстали и довели до того, что ее разорили»[10]. За весь период отсутствия архимандрита Порфирия в Иерусалиме протестантское и католическое присутствие в Палестине заметно усилилось[11].
Замещение главы миссии также возлагало на будущего святителя обязанности по внутреннему устроению и развитию миссии. В ноябре 1851 года иеромонах Феофан с радостью сообщал архимандриту Порфирию, что в монастыре Святой Екатерины были оборудованы палаты для оказания врачебной помощи паломникам. По тем временам это была настоящая «больница со всеми удобствами, на манер публичных. Чисто – и кровати с приборами, и пища, и лекарства»[12]. За больными ухаживали несколько медсестер под руководством смотрительницы. Но из-за конфликтов с медиком вскоре это начинание расстроилось, и 18 декабря 1851 года иеромонах Феофан с горечью писал: «Больница, открытая было в Екатерининском, закрыта»[13]. Одной из причин своего возвращения в Иерусалим архимандрит Порфирий считал необходимость возобновления больницы путем «сметливого уравновешения обязанностей местного врача и русских посиделок у одра болящих»[14].
Другой важной причиной он считал продолжение устройства православного училища для арабских девушек в Иерусалиме. Эта школа была устроена по благословению Иерусалимского Патриарха, который определил наставницу для девушек, и при содействии Русской духовной миссии на пожертвования русского генерал-адъютанта Е.В. Путятина[15]. По сообщениям иеромонаха Феофана, сначала школа не могла начать работу из-за отсутствия подготовленного помещения и болезни прибывшей в Иерусалим учительницы[16]. Когда же в январе 1852 года занятия начались с первыми девушками (их первоначально было примерно двенадцать человек), наставница проявила неуважение к традициям местных арабов, потребовав от учениц, «чтобы они ходили без покрывал своих обычных и в дороге, по улице»[17]. Это нововведение отталкивало от учебы даже тех немногих, кто был настроен посещать русскую школу, и будущий святитель был вынужден прибегнуть к помощи русских дипломатов для разрешения возникшего конфликта, грозившего уничтожить благое начинание, тем более полезное «при возрастающих усилиях миссионеров католических и протестантских распространить и на девиц иерусалимских проселитическое свое воспитание»[18].
Так, российский консул в Сирии и Палестине К.М. Базили выражал просьбу русскому посланнику в Константинополе В.П. Титову, «чтобы Патриарх Кирилл вник бы в сие дело <…> и повелел бы от своего имени выбранной Его Блаженством наставнице, чтобы она приняла иное направление <...>, ограничиваясь обучением вверенных ей девиц разным рукоделиям, приличию и скромности»[19]. Архимандрит Порфирий, хотя и находился на лечении, но продолжал заботиться о созданном училище для арабских девушек и хотел наладить его работу. Для чего, по его словам, было необходимо «словом и делом заохотить арабские семейства посылать в оное девочек»[20].
При еще большей занятости будущий святитель не оставлял забот о поиске рукописных памятников христианских подвижников. Так, он писал архимандриту Порфирию в Киев, что новый учитель греческого языка видел в Смирне (современный город Измир, Турция) древние рукописи. Предполагая, что автором их может быть преподобный Симеон Дивногорец, иеромонах Феофан просил отца архимандрита посмотреть их на обратном пути из России[21].
За период отсутствия архимандрита Порфирия иеромонаху Феофану пришлось претерпеть весьма неприятный инцидент, связанный с пересылкой в миссию денежных средств по дипломатическим каналам. В середине декабря 1851 года русский посланник в Константинополе В.П. Титов сообщил иеромонаху Феофану о направлении в его адрес через посредство российского консульства в Бейруте 700 серебряных рублей от митрополита Московского Филарета (Дроздова) на поминовение усопшего раба Божия Герасима. Из данной суммы 500 рублей предназначались на снабжение утварью арабских церквей в Палестине и 200 рублей – для передачи в лавру Саввы Освященного[22]. При этом посланник упоминал, что за вычетом почтовых расходов на доставку денег из Санкт-Петербурга в Константинополь (всего 1 рубль 75 копеек) высылаемые суммы составляли 498 рублей 75 копеек и 199 рублей 50 копеек соответственно.
Полтора месяца спустя 29 января 1852 года иеромонах Феофан сообщал архимандриту Порфирию о получении пожертвований в турецкой золотой монете, что помимо почтовых расходов значительно уменьшило изначально высланные суммы. В ходе пересылки из российского консульства в Бейруте серебряные рубли переводились по местному невыгодному курсу: сначала в пиастры[23], а затем в турецкие золотые[24], причем «такие золотые, кои не выдерживают веса»[25]. В то время русские серебряные рубли свободно обменивались в Иерусалиме, и, если бы пожертвования не переводили в турецкую монету, то, по мнению иеромонаха Феофана, «прибавка против русского курса» могла бы компенсировать даже почтовые расходы. Но денежные суммы поступили в распоряжение будущего святителя, по его словам, «обгрызенные – и довольно безжалостно»[26]. Так что даже было стыдно их выдавать.
Более того, начальнику духовной миссии предстояло дать письменный отчет в их употреблении[27], в то время как иеромонах Феофан уже выслал расписки о получении пожертвований до их поступления в миссию, указав полные суммы: 500 и 200 рублей[28]. Таков был общий порядок получения денег всеми членами духовной миссии через российское консульство в Бейруте, в том числе и магистерского оклада иеромонаха Феофана, назначенного ему Санкт-Петербургской духовной академией. И прежде, и в последствии иеромонах Феофан получал от К.М. Базили уведомление о поступлении в консульство предназначавшегося ему оклада и направлял расписку об их получении[29]. Только затем деньги из Бейрута высылались или передавались с оказией в Иерусалим[30].
Когда дело касалось лично иеромонаха Феофана, он не принимал во внимание, что его оклад сокращался при доставке. Но на этот раз в результате перевода чужих денег сумма уменьшилась весьма значительно – почти на 1000 пиастров по сравнению с указанной им в расписке о получении, и это глубоко ранило честную душу иеромонаха Феофана. «Завязал бы глаза и бежал»[31], – писал он, передавая свое состояние.
Из переписки с архимандритом Порфирием и русским посланником в Константинополе В.П. Титовым можно заключить, что иеромонах Феофан чувствовал свою неготовность исполнять обязанности начальника миссии. «При отправлении меня на настоящее место, – сообщал он посланнику, – его превосходительство господин Сербинович лично говорил мне, что я назначаюсь в Иерусалим за тем, чтобы прожив при о. архимандрите определенный срок, присмотреться к ходу дел и после занять его место. Между тем, с самого почти начала я пришел к мысли, что не могу достойно занять место о. архимандрита»[32]. Иеромонах Феофан считал себя неспособным к исполнению любой начальственной должности и писал в Киев архимандриту Порфирию: «Не стыжусь объявить о своем бессилии, ибо это не порок; и притом известно, что не у всех есть правительственный дух. Можно иметь смысл, любить труд и трудиться, – но не уметь управлять делами», – и просил перевести его либо в Академию, либо в монастырь[33].
Его желание устраниться от управления миссией было продиктовано отнюдь не эгоистическими побуждениями, но, напротив, стремлением к упрочению дела, начатого архимандритом Порфирием. Переживая за судьбу миссии более, чем за свою репутацию, иеромонах Феофан в октябре 1851 года, сразу же после отъезда архимандрита Порфирия, предлагал ему найти в России кандидата, способного возглавить миссию:
«Не лучше ли Вам при настоящем удобном случае попещись о будущем Миссии, избрав себе другого преемника вместо меня. Ему непременно надобно пробыть несколько времени под Вами, чтоб свыкнуться с ходом дел, лицами и отношениями. Судя по тому, что у меня теперь в мысли, я непременно откажусь. Пришлют нового – не бывалого здесь; кажется, это нехорошо. Так изберите – и привезите с собою»[34].
Но сам архимандрит не видел на своем месте никого лучше добросовестного, бескорыстного и нечестолюбивого иеромонаха Феофана. Весной 1852 года архимандрит Порфирий вернулся в Иерусалим, что было принято с радостью иеромонахом Феофаном. Жизнь Русской духовной миссии вошла в привычное русло.
На следующий год, 8 апреля 1853, сотрудники миссии, а также русские паломники, отправились на Иордан в район города Иерихон, где было совершено таинство Крещения над местным жителем, абиссинцем. Ему было 13 лет, и он воспитывался при миссии. Новокрещенному было дано имя Фрументий. Таинство совершил иеромонах Феофан, а восприемником стал архимандрит Порфирий[35]. После Иордана участники миссии направились в интересующие архимандрита Порфирия «места, мало кем посещаемые»: источники Эйн-Хаджла, Эйн-Фешка и Эйн-Жегаир[36], и исследовали остатки древнего монастыря преподобного Герасима Иорданского[37]. Завершая пребывание в районе Иерихона, они взошли на гору Искушения (Сорокадневная гора). С вершины горы, по описанию архимандрита Порфирия, открывалась «панорама широкая, обширная и увлекательная при многих и многих библейских и исторических воспоминаниях»[38].
Следует упомянуть, что, находясь вдали от родных, будущий святитель не забывал об их нуждах и находил способы оказывать материальную помощь тем, кто более всего в ней нуждался. Подтверждение этому можно найти в частном письме иеромонаха Феофана своему однокурснику по академии С.А. Серафимову[39],[40]. Из содержания этого письма следует, что он оказывал помощь некоторым русским дамам, посещавшим Иерусалим для паломничества и «случайно понуждавшихся в деньгах». Будучи состоятельными особами, они обязались вернуть взятые в долг суммы Серафимову, который проживал в Одессе. И иеромонах Феофан просил своего друга переправить эти деньги овдовевшей двоюродной сестре по матери Александре Ефимовне Щеголевой.
Судя по письму, иеромонах Феофан вполне примирился со своим положением, был полон надежд и настроен на продолжение ученых занятий:
«Все идет порядком обычным. Строят нам новый дом, что довольно утешительно после пятилетнего житья в конурах – и тесных, и сырых, и темных. Верно, и Вы слышали о сумятицах по случаю вмешательства католического преобладания в местах поклонных. Много беспокоились; но, слава Богу, на днях получено известие, что все кончилось удовлетворительно. Поклонники отъехали. Иерусалим пуст. Все тихо. Сиди, умствуй, работай!»[41].
Однако это спокойствие оказалось обманчивым, и вскоре для миссии наступили тяжелые времена.
____________________
Примечания к части 3
[1] Донесение К.М. Базили В.П. Титову от 13 апреля 1849 г. // АВПРИ. Ф. 161. II–9. Оп. 46. Д. 20. Ч. 2. Л. 9об.; Донесение К.М. Базили В.П. Титову от 13 апреля 1849 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 742. Л. 99–99об.
[2] См. Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к К.М. Базили от 3 января 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 51об.–53об.; Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к К.М. Базили от 10 января 1861 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр 46. Л. 53 об.–55об.
[3] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к К.М. Базили от 3 января 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 51об.–53об.;
[4] Отчет об ученых занятиях членов Русской Духовной Миссии в Иерусалиме за 1851 г. // РГИА. Ф. 796. Оп. 128. Ед. хр. 326. Л. 585.; Безобразов П.В. Материалы для биографии еп. Порфирия (Успенского). Т. Ι. – СПб., 1910. С.682.
[5] Письмо архимандрита Порфирия (Успенского) к В.П. Титову от 24 сентября 1851 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3609. Л. 12.
[6] См. Черновик письма русского посланника в Константинополе В.П. Титова из Буюкдере архимандриту Порфирию от 1 сентября 1851 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3609. Л. 19–19об.; Письмо министра иностранных дел Российской империи К.В. Нессельроде к обер-прокурору Святейшего Синода Н.А. Протасову от 23 ноября 1851 г. // РГИА. Ф. 797. Оп. 11. Ед. хр. 28809-б. Л. 279–279об.
[7] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 7 ноября 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 132.
[8] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 24 октября 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1, № 41. Л. 130–131.
[9] Там же. Л. 131.
[10] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 18 декабря 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 134.
[11] См. Письмо архимандрита Порфирия (Успенского) к В.П. Титову от 19 февраля 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3610. Л. 4.
[12] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 7 ноября 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 132об.
[13] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 18 декабря 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 134.
[14] Письмо архимандрита Порфирия (Успенского) к В.П. Титову от 19 февраля 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3610. Л. 3об.–4.
[15] См. Письмо К.М. Базили к В.П. Титову от 6 февраля 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 745. Л. 60.
[16] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 24 октября 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 131.
[17] Письмо иеромонаха Говорова к К.М. Базили от 16 января 1852 г. // АВПРИ. Ф. 208. Оп. 819. Д. 13. Л. 69.
[18] Письмо К.М. Базили к В.П. Титову от 6 февраля 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 745. Л. 60.
[19] Там же. Л. 60об.—61.
[20] Письмо архимандрита Порфирия (Успенского) к В.П. Титову от 19 февраля 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3610. Л. 4.
[21] См. Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 7 ноября 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 133.
[22] Письмо В.П. Титова к иеромонаху Феофану (Говорову) от 15 декабря 1851 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3609. Л. 34; Письмо В.П. Титова к иеромонаху Феофану (Говорову) от 15 декабря 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 54. Л. 149.
[23] См. Письмо К.М. Базили к иеромонаху Феофану (Говорову) от 9 января 1852 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 54. Л. 150–151; Письмо К.М. Базили к иеромонаху Феофану (Говорову) от 9 января 1852 г. // АВПРИ. Ф. 208. Оп. 819. Д. 14. Л. 26–26об.
[24] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к К.М. Базили от 30 января 1852 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 74–74 об.; Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к К.М. Базили от 30 января 1852 г. // АВПРИ. Ф. 208. Оп. 819. Д. 13. Л. 88.
[25] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 29 января 1859 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 136об.
[26] Там же. Л. 136.
[27] См. Письмо К.М. Базили к В.П. Титову от 22 января 1852 г. // АВПРИ.Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 745. Л. 52–52 об.; Письмо К.М. Базили к А.Н. Муравьеву // НИОР РГБ. Ф. 188. К. 4. Ед. хр. 30. Л. 68—68об.
[28] См. Письмо К.М. Базили к В.П. Титову от 22 января 1852 г. // АВПРИ.Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 745. Л. 52–5об.
[29] См. Расписка иеромонаха Феофана (Говорова) о получении денег // АВП РИ.Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 745. Л. 41.
[30] См. Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) К.М. Базили от 18 декабря 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 72–73.
[31] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 29 января 1852 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 136–137об.
[32] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к В.П. Титову от 9 января 1852 г. // АВПРИ. Ф.161. II-9. Оп. 46. Д. 26. Л. II, 17.; Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к В.П. Титову от 9 января 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3610. Л. 5.
[33] См. Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) из Иерусалима в Киев архимандриту Порфирию (Успенскому) от 24 октября 1851 г. // СПбФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 130–131, Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) из Иерусалима в Киев архимандриту Порфирию (Успенскому) от 18 декабря 1851 г. // Там же. С. 134–135, Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) из Иерусалима в Киев архимандриту Порфирию (Успенскому) от 9 января 1852 г. // Там же. С. 140–141; Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к русскому посланнику в Константинополе В.П. Титову от 9 января 1852 г. // АВПРИ. Ф.161. II-9. Оп. 46. Д. 26. Л. II, 17–18 об.; Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) из Иерусалима в Киев архимандриту Порфирию (Успенскому) от 9 января 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3610. Л. 3–4, Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к русскому посланнику в Константинополе В.П. Титову от 9 января 1852 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3610. Л. 5–6об.
[34] Письмо иеромонаха Феофана (Говорова) к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 24 октября 1851 г. // СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1, № 41. Л. 130–130об.
[35] Порфирий (Успенский), епископ. Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. Ч. V. СПб., 1899. С. 2–13, 44.
[36] Там же. С. 44, 46.
[37] Там же. С. 19.
[38] Там же. С. 51.
[39] Серафим Антонович Серафимов (+1884) – преподаватель, священник, духовный писатель; после окончания Киевской духовной академии в 1841 году был оставлен в Академии преподавателем русской словесности, в 1845 году переехал в Одессу, где принял священный сан.
[40] Феофан (Говоров) еп. Собрание писем. Из неопубликованного. М., 2001. С. 333–334.
[41] Там же.
Часть 4
Причиной осложнения положения Русской духовной миссии в Иерусалиме явилась упомянутая прежде активность западных христиан, направленная на усиление влияния на Ближнем Востоке. Вопрос о праве на христианские святыни Палестины, имеющий многовековую историю, в 1850-е годы стал для западных политиков делом национальной чести. Попытки оттоманского правительства одновременно соблюсти интересы православных и католиков путем негарантированных обещаний и России, и Франции, которая представляла Римско-Католическую Церковь, только обострили положение дел.
В феврале 1853 года в Константинополь на фрегате «Громоносец» прибыл российский чрезвычайный посол, князь Александр Сергеевич Меньшиков, с принципиальными требованиями признать гражданские права и преимущества православных христиан наравне с другими вероисповеданиями в Турции и урегулировать вопросы владения святыми местами в соответствии с данными русскому правительству обещаниями[i].
В частности, предполагалось строительство в Иерусалиме «русского храма, странноприимного дома и госпиталя»[ii]. Также речь шла о капитальном ремонте под надзором патриарха Иерусалимского купола храма Гроба Господня[iii] и о ликвидации проделанных в нем окон турецких жилищ[iv]. Архимандрит Порфирий сообщал консулу К.М. Базили, «что чрезвычайное посольство князя Меншикова в Константинополь ободрило наших»[v], то есть духовенство Иерусалимского Патриархата.
Однако обнадеженная заверениями в поддержке со стороны Великобритании Турция в мае 1853 года отвергла принципиальные требования русского императорского посольства, что привело к разрыву дипломатических отношений c Россией. Русское посольство в Константинополе прекратило свою деятельность, и это негативно сказалось на судьбе членов духовной миссии в Иерусалиме. В первую очередь миссия начала испытывать материальные затруднения, поскольку ее финансирование осуществлялось последовательно через дипломатические представительства России в Константинополе и Бейруте. Попытки наладить финансовое обеспечение миссии по другим каналам оказались безрезультатными, и в июле 1853 года в дипломатической переписке сообщалось о «крайности, в коей находится наш Архимандрит о. Порфирий в хозяйственном отношении, давно не получая ни причитающегося ему жалования, ни всяких сумм на содержание состоящих при нем лиц»[vi]. Вместе с тем осложнилась связь миссии с Петербургом, ибо вся ее официальная переписка проходила также через посольство в турецкой столице[vii].
Еще более ухудшилось положение членов миссии после объявления Турцией войны России 4 октября 1853 года. Три недели спустя глава миссии сообщал в Синод, что их состояние характеризуется «тягостнейшим безденежьем, ибо в настоящих обстоятельствах никто не дает и не даст мне ни одной полушки в долг»[viii]. Турецкие гражданские власти в Иерусалиме относились к русским священникам с недоверием, и это происходило, по предположению архимандрита Порфирия, от «неблагоприятного нам наушничества здесь латинских монахов и английской духовной миссии»[ix].
Дальнейшее пребывание на территории государства, находящегося в состоянии войны с Россией, отягчалось «и страхом от врагов, и мучительностью от прерыва сношений с начальством»[x]. Все русские подданные в Палестине практически лишились дипломатической защиты, ибо ввиду начала войны все российские консульства на территории Турции прекратили свою деятельность. По договоренности с австрийским генеральным консулом, временно оказывать покровительство членам Русской духовной миссии согласилось австрийское консульство в Иерусалиме.
Перед выездом из страны К.М. Базили в письме от 10 октября 1853 года советовал главе духовной миссии покинуть Иерусалим и провести зиму «под непосредственным покровительством австрийского генерального консула»[xi] в Бейруте, где существовала возможность при первой необходимости отправиться на пароходе в Грецию. Но архимандрит Порфирий усомнился в этом предложении, посчитав, что это его «своеличное мнение»[xii], и 24 октября направил письмо директору канцелярии Святейшего Синода К.С. Сербиновичу. В нем глава миссии сообщал, что, несмотря на все опасности пребывания в пределах враждебной Османской империи, члены миссии остаются в Иерусалиме, не имея средств на дорогу домой и четких указаний из Санкт-Петербурга на свой счет. В сложившейся непростой ситуации архимандрит Порфирий запрашивал мнение, как поступить в дальнейшем, потому что должен «по правилам и по обету моего звания ничего не предпринимать без воли начальства»[xiii].
Решение «высшего правительства» о судьбе находившейся в Иерусалиме духовной миссии, принятое в столице, имело двойственный характер: с одной стороны, вопрос о выделении проездных денег для возвращения духовной миссии на родину был принципиально решен положительно, но с другой стороны, главе миссии было предписано «чтобы он, с состоящими при нем мужами, оставался в Иерусалиме, доколе обстоятельства не вынудят его к выезду»[xiv].
Официальный ответ архимандриту Порфирию был направлен 10 декабря 1853 года за подписью директора Азиатского департамента министерства иностранных дел Н.И. Любимова. В нем одобрялось нахождение миссии в Палестине и говорилось, что «пребывание Ваше в означенном месте может еще иметь свою полезную сторону; а что касается до каких-либо могущих последовать притеснений со стороны местных турецких властей, то для ограждения себя от оных Вы имеете право прибегнуть под защиту австрийского консульства»[xv]. Последняя фраза показывает, что в столице, осознавая опасность для членов миссии оставаться на территории враждебного государства, видели и пользу от пребывания ее там. Окончательное принятие решения оставалось за членами миссии, и они понимали, что дальнейшее пребывание в Святой Земле требовало мужества и твердого упования на Божие заступничество.
Кроме того, Любимов сообщал, что вскоре им будут ассигнованы средства на содержание миссии и «достаточная сумма денег для совершения сего обратного пути в Россию»[xvi], причем было рекомендовано возвращаться не через Афины, а через австрийский Триест. Задержка в отправке полагавшихся миссии денег была объяснена отсутствием сведений о надежном канале для их передачи. Теперь же их жалованье, суммы на проживание и питание предполагалось отправить через австрийскую дипломатическую службу.
Указание правительства оставаться «в Иерусалиме до последней возможности» и покинуть город, лишь «когда решительно нельзя Вам будет долее там находиться»[xvii], архимандрит Порфирий выполнял неукоснительно. Вместе с ним по-прежнему находились иеромонах Феофан и студент Петр Соловьев, с 13 января 1854 года каждый «на своем содержании»[xviii]. Между тем, антироссийская коалиция сложилась и в Европе. В середине марта войну России объявили Англия и Франция, а 28 марта вместе с ними общеевропейский союз против России заключили Пруссия и Австрия. Вскоре после этого, 1 апреля 1854 года, австрийский консул официально объявил архимандриту Порфирию, что они могут проживать в Иерусалиме «до 17 апреля, а с пересрочкою – до 5 мая»[xix].
Однако члены духовной миссии покинули Иерусалим только 8 мая 1854 года из-за известия о заговоре местных арабо-католиков, собиравшихся ограбить русских путников по дороге в Яффу. Пришлось через австрийского консула хлопотать о выделении конной вооруженной охраны у турецких властей, что заняло три дня. Примечательно, что предупреждение о грозившем нападении поступило от делопроизводителя в магометанском суде. И это было не единственным выражением поддержки и признательности со стороны палестинских жителей.
Выезжавших из Иерусалима на утренней заре членов русской миссии сопровождал игумен монастыря Саввы Освященного старец Иоасаф, который верхом на ослике следовал с ними до Яффы, откуда они должны были продолжить свой путь на пароходе. А также «нас проводили недалеко одни немногие арабки православные, закутанные в белые простыни, так что и лиц их нельзя было видеть, – записал архимандрит Порфирий. – Я догадался, что это были матери тех девочек, для которых устроена мною школа, и тех юношей, для которых я выхлопотал у патриарха месячное жалованье, только бы они ходили в патриаршее училище»[xx]. Так началось возвращение иеромонаха Феофана со Святой Земли в Россию через нейтральные страны Западной Европы.
Шестилетнее пребывание святителя Феофана в составе Русской духовной миссии в Иерусалиме было временем его духовного возрастания через постижение и применение на практике опыта святых подвижников Древнего Востока. На Святой Земле святитель Феофан долгое время имел возможность не только проникаться духом священных мест библейской истории, посещать древние монастыри и знаменитые места древнехристианского подвижничества, изучать древние восточные и современные европейские языки, исследовать малоизвестные рукописи из сокровищницы святоотеческой литературы, но и деятельно помогать нуждавшимся в помощи собратьям по вере, а также учиться послушанию и великодушному перенесению скорбей и нелегких условий жизни. Все это в итоге вызывало к нему искреннее расположение и уважение начальства, местных жителей и паломников.
Труды Первой русской духовной миссии в Палестине нередко были сопряжены для ее членов с нахождением во враждебной среде, с иными религиозными и культурными обычаями, а в последние полгода – на территории военного противника России. Но иеромонах Феофан проявлял себя как настоящий монах-подвижник, служил добрым примером православным христианам из разных стран, а перед инославным окружением самой своей жизнью свидетельствовал об истинности православной веры и жизненности восточных аскетических традиций.
_____________________
Примечания к части 4
[i] Подробно см. Зайончковский А.М. Восточная война 1853–1856. СПб.: Полигон, 2002. С. 348–382.
[ii] Зайончковский А.М. С. 371.
[iii] Об этом упоминал еще А.Н. Муравьев (Письма с Востока в 1849–50 годах. Ч. II. Спб., 1851.. С. 293).
[iv] Об этом подробно говорилось в «Записке о гареме у купола храма Воскресения», представленная архимандритом Порфирием генеральному консулу в Сирии и Палестине К.М. Базили 31 октября 1850 года (Материалы для биографии еп. Порфирия. С. 338–349).
[v] Письмо архимандрита Порфирия (Успенского) к К.М. Базили от 11 марта 1853 г. // АВПРИ. Ф. 208. Оп. 819. Д. 15. Л. 275об.
[vi] См. Письмо генерального консула России в Сирии и Палестине К.М. Базили к исполняющему обязанности посланника в Константинополе П.Н. Пизани от 9 июля 1853 г. // АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 746. Л. 125, 127–127об.
[vii] См. Письмо из посольства России в Константинополе русскому вице-консулу в Яффе Н.С. Марабути от 17 июня 1848 г. // АВПРИ. Ф. 208. Оп. 819. Д. 320. Т. 7. Л. 14–15об. и др.
[viii] Запрос архимандрита Порфирия (Успенского) к К.С. Сербиновичу о действиях Русской духовной миссии в связи с началом войны // РГИА. Ф. 797. Оп. 11. Ед. хр. 28809б. Л. 385об.
[ix] Там же.
[x] Там же.
[xi] Там же. Л. 385.
[xii] Там же.
[xiii] Запрос архимандрита Порфирия Успенского директору Канцелярии обер-прокурора Св. Синода К.С. Сербиновичу о действиях Русской духовной миссии в связи с началом Русско-турецкой войны от 24 октября 1853 г. // РГИА. Ф. 797. Оп. 11. Ед. хр. 28809б. Л. 385–386 об.
[xiv] Письмо государственного канцлера К.В. Нессельроде к обер-прокурору Св. Синода Н.А. Протасову от 7 декабря 1853 г. // РГИА. Ф. 796. Оп. 128. Ед. хр. 326. Л. 634–635.
[xv] Письмо Н.И. Любимова к архимандриту Порфирию (Успенскому) от 10 декабря 1853 г. // АВПРИ. Ф. 161. II-9. Оп. 46. Д. 20. Ч. 8. Л. 5об.–6.
[xvi] Там же. Л. 6об.
[xvii] Там же. Л. 7об.
[xviii] Порфирий (Успенский), епископ. Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. Ч. V. СПб., 1899. С. 212.
[xix] Там же.
[xx] Там же. С. 212–213.