Искаженные библейские сюжеты в русской литературе

Библейские сюжеты, наряду с сюжетами античной мифологии, составляют фундамент европейской культуры, они легли в основу огромного числа произведений от Нового времени до наших дней, по ним написаны романы, поэмы, оперы, балеты, созданы живописные полотна. Библия оказалась той великой неисчерпаемой книгой, которая содержит все вопросы, тревожащие человечество, и ответы на них, и потому остается актуальной во все времена, ее страницы волнуют людей и сегодня.

Чаще библейские сюжеты входят в художественные произведения в своем оригинальном виде, либо в виде некой скрытой идеи. Но иногда случается так, что гений художника, творческое начало заставляет автора изменять ту или иную исходную библейскую нить, вносить в повествование изменения, соответствующие собственному замыслу. Причины этого могут быть разные. Иногда изменение сюжета служит тому, чтобы подчеркнуть авторскую идею, довести ее до нравственного апофеоза. В других случаях библейский сюжет является лишь интересным мотивом, допускающим толкования и интерпретации, авторская фантазия дополняет его, вносит в историю недостающие в первоисточнике детали, которые помогают ярче и полнее раскрыть характеры библейских героев.

Отношение к подобным попыткам «дописать» или «переписать» библейские страницы тоже сильно разнится: от жесткой критики, от объявления подобных произведений вредной и искажающей смысл Священного писания ересью, до восторженного отношения поклонников. Мы полагаем, что поскольку художественное произведение не является теологическим или богословским изысканием, автор вправе представить на суд читателя подобное произведение, если только оно не содержит откровенные попытки изменить основы христианства. Успех же подобного произведения целиком зависит от мастерства художника.

Русская литература особенно богата христианскими мотивами, без них она немыслима, в ней они прослеживаются яснее, чем в литературе других народов. Библейские мотивы отчетливо выделяются в творчестве многих русских писателей: Гоголя, Достоевского Толстого, Лескова, Тургенева, Чехова, Андреева, Куприна, Бунина, Булгакова. В их текстах встречаются прямые и косвенные цитаты из Священного Писания, аллюзии, реминисценции. Этические принципы даже советской литературы времён эпохи соцреализма, на наш взгляд, проистекают из христианства, представляют собой модернизированные христианские заповеди. Современная русская литература в этом смысле тоже является преемницей классической русской литературы, основанной на православии (А. Солженицын).

Произведения, содержащие искаженные библейские сюжеты, созданы лучшими, талантливейшими писателями, писателями-новаторами: А. Куприным, Л. Андреевым, М. Булгаковым. В завуалированном, скрытом виде определенное переосмысление евангельских сюжетов содержатся и в произведениях Ф. Достоевского.

Литературоведческих работ, посвященных исследованиям искажений библейских сюжетов в русской литературе, практически нет, о чём свидетельствует проведённый нами библиографический поиск не только критических и литературоведческих изданий, но и диссертационного фонда. Особенность советского литературоведения, скованного идеологическими и атеистическими рамками, привела к тому, что до последнего времени практически отсутствовали российские исследования даже христианских мотивов в творчестве Достоевского, признаваемого всем миром величайшим православным писателем. Первое последовательное изучение значения библейских источников для творчества писателя предпринято итальянкой С. Сильвестроне. Что касается М. Булгакова, то в многочисленных исследованиях он представляется как социальный писатель, сатирик, фантаст, но не религиозно-этический мыслитель. Единственной перспективной работой представляется исследование С. С. Кулько, но оно, к сожалению, оказалось для нас недоступным. Поэтому данная работа представляется оригинальной, авторской, содержит собственное исследование работ Л. Андреева, А. Куприна, М. Булгакова.

Цель данной работы – выявить искажения библейских и евангельских сюжетов в русской литературе, проследить их особенности, выявить причины использования искажений.

Анализ позволяет выявить пять типов «искажений» библейских сюжетов, существующие в русской литературе:

1. Существенно искажается сама фабула библейского или евангельского повествования, изменяется развитие действия в целом, меняются отдельные события, герои, их характеры, переосмысливаются этические основания их поступков (М. Булгаков).
2. Сам сюжет не искажается, но пересматриваются смыслы и этические основания поступков библейских героев, дается авторская интерпретация мотивов их поведения, героям приписываются иные намерения (Л. Андреев).
3. Сюжет не искажается, но дополняется несуществующими в Библии деталями, сюжетными линиями и героями (А. Куприн).
4. Скрытые искажения, попытки «вочеловечить» библейского героя в современных автору условиях (Ф. Достоевский).
5. Создание собственных богословских произведений, содержащих ревизию ортодоксального христианства (Л. Толстой).

В нашей работе мы рассмотрим только три первых типа искажений, поскольку тема осмысления и переосмысления христианства в творчестве Достоевского столь обширна, что требует отдельного исследования, а последний тип искажений наблюдается не в художественных, а философско-богословских произведениях. Мы начнем с самых «безобидных», на наш взгляд, искажений, ранжируя их по силе и значимости.

А. Куприн и Л. Андреев обратились к библейским сюжетам почти одновременно, в начале двадцатого века. «Смутное» время в России, дарование русскому народу демократических свобод, ослабление позиций православной церкви, распространение идей мистицизма позволили этим великим писателям написать нетривиальные художественные произведения на библейские и евангельские темы, «переделать» канонические истории, что еще в конце девятнадцатого века представлялось невозможным. А. Куприн «всего лишь» дописывает великую библейскую «Песнь песней», Л. Андреев переосмысливает поступок самого великого из грешников Иуды, посягает на этические основ православия.

Повесть «Суламифь» впервые напечатана в 1908 г. в альманахе «Земля». Сам Куприн назвал ее «… не то исторической поэмой, не то легендой о любви Соломона и Суламифи». В основу вошла библейская «Песнь песней», повествующая о любви великого израильского царя Соломона, мудрейшего из людей, и Суламифи, дщери израилевой, нищей девушке из виноградника. История этой любви входит в анналы мировой любовной лирики, по праву считается одной из самых прекрасных и значимых любовных историй. Сюжет ее очень прост: царь Соломон, мудрейший из людей, полюбил юную сельскую девушку из своего виноградника в Ваал-Гамоне, где любил уединяться в часы великих размышлений, прекраснейшую из женщин, а потом покинул ее. Страдающая Суламифь ищет своего возлюбленного, страдает от ревности и неразделенной любви, затем влюбленные воссоединяются, Соломон берет девушку в свой дворец. История Соломона и Суламифи остается незавершенной, недосказанной, легкой, оставляет ощущение загадки, предполагает домысливание. Из текста «Песни песней» непонятно, осталась ли Суламифь возлюбленной царя, смерть ее, тем более, не обсуждается.

Великолепие библейского текста, самой древней и знаменитой истории любви, чудесная поэзия, обогатили литературу вечными метафорами, живописующими женскую красоту: «Как прекрасна ты, подруга моя, как ты прекрасна! Глаза твои – голуби! Волосы твои как стадо коз, что сбегает с гор Гилъада, зубы твои, как стадо стриженных овец, что вышли из купальни. Как алая нить губы твои, и уста твои милы, как дольки гранатов виски твои. Шея твоя подобна башне Давидовой, которой все любуются. Две груди твои как два олененка, как двойня газели, что пасутся среди лилий. Вся ты прекрасна, подруга моя, и нет в тебе изъяну». Слова «Песни песней» раскрывают всю силу любви и ревности: "Положи меня печатью на сердце твое, печатью на руку твою, ибо сильна, как смерть, любовь, как преисподняя – люта ревность! Стрелы ее – стрелы огненные – пламень Господень! Многие воды не смогут погасить любовь и реки не зальют ее ". И. Куприна, великого знатока и певца любви, автора «Гранатового браслета» и «Олеси», не могла не привлечь красота и сила этой истории. Ему предстояла непростая задача: создать текст, не уступающий по красоте библейскому. Повесть написана густой, сочной прозой, расцвеченной яркими деталями и красками, в своем тексте Куприн щедро использует библейские стихи, вводя их в диалоги Суламифи и Соломона, что значительно украшает его произведение.

Делая из поэмы повесть, Куприн обязательно должен был изменить сюжет, наполнить его деталями, усложнить простую историю, драматизировать ее, закончить. Он делает это, привлекая другие книги Библии, например, «Притчи Соломоновы», позволившие ему выписать образ царя. Куприн не отходит от библейских оценок в описании знаменитого царя, четко следует им, используя библейский текст, допускает прямые заимствования из книг библии. Он описывает его мудрость, его богатство, благоволение к нему Бога: «За то, что ты не просил долгой жизни себе, не просил себе душ врагов, не просил себе богатства, но просил мудрости… даю я тебе сердце мудрое и разумное. Так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе.» Кроме того, он использует богатый исторический материал, позволивший ему описать Иерусалим, дворец Соломона, храмы, сосуществующие наряду с иудейским другие религиозные культы. Известно, что он долго и тщательно собирал его.

Сюжет «Песни песней» оказывается слишком незамысловатым для прозы, поэтому Куприн решил сделать из поэмы любовную трагедию. Для этого он утяжеляет повествование, заканчивает действие смертью главной героини и вводит в сюжет несуществующий персонаж, египетскую царицу Астис, жрицу богини Исиды, сладострастную злодейку, безумно влюбленную в Соломона и отравившую Суламифь из ревности. Суламифь умирает, оставляя Соломона в великой печали. В результате появляется любовная трагедия по мотивам библейской истории, однозначная, завершенная, полностью высказанная, несмотря на все мастерство Куприна, значительно уступающая оригиналу.

Можно только гадать, что заставило Куприна взяться за переписывание «Песни песней». Возможно, красота последней, заворожившая писателя. Возможно, желание популяризировать прекрасную любовную историю. А может быть и желание получить некоторые авторские дивиденды, используя столь известный неподражаемый текст, позволивший автору украсить собственную прозу неповторимыми отрывками из «Песни песней». В любом случае, его произведение следует признать значительным и красивым.

Удивительно, но к повести, которая всего лишь развивала известную библейскую историю, резко отрицательно отнеслись и «левые», и «правые». Последовательные христиане увидели в произведении Куприна излишний эротизм, попытки «приземлить» теологические символы, согласно которым Соломон есть образ Божественной мудрости, Суламифь тождественна человеческому началу, а их брак означает единение Бога и людей. Либералы и социалисты, напротив, упрекали Куприна в распространении ортодоксальных христианских идей. Повесть осталась «во втором эшелоне» прозы Куприна и до сих пор не очень популярна.

Произведение Л. Андреева написано почти одновременно с повестью Куприна, в 1907 г. Искажения, внесенные в евангельскую историю предательства Иисуса Христа в повести Андреева оказались столь значительными и шокирующими, столь ревизионистскими по отношению к тексту евангелий, что она была сурово встречена критикой. Если Куприн лишь разнообразит библейский сюжет, не внося в повествование никакой явной крамолы, Андреев решается на пересмотр обоснования поступка самого великого грешника, предателя Иуды, практически на ересь, изменяя тем самым этические основания и смыслы христианства.

Вечная тема предательства осмысляется писателем совершенно непривычным для христианства, неканоническим образом. Иуда, заклейменный в евангелиях как предатель, облекший мессию на смерть, предстает в повести Андреева мятущимся и любящим человеком, приносящим ради спасения Христа страшную жертву. Он осознанно идет на грех, на предательство, дабы осуществление библейского пророчества, распятие и последующее воскрешение Спасителя, а следовательно, и спасение всех людей от первородного греха, стало возможным. По версии Андреева, именно Иуда, а не другие апостолы, истинно любит Христа, любит так сильно, что готов ради Спасителя заклеймить свое имя вечным позором, а душу обречь на вечные муки.

По замыслу Творца, должен существовать кто-то, кто предаст Спасителя, и Иуда уже своим рождением обречен на предательство, предназначен для него, наделен соответствующей внешностью. «Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягивая вперед свою безобразную бугроватую голову…» «Он чувствовал на свету свой странный череп» В описаниях Андреева Иуды предстает таким жалким уродом, что вызывает не отвращение, а сочувствие. Андреев не просто откровенно возвеличивает Иуду, а позволяет читателю понять, как сложен и противоречив его герой, как сильно он отличается от своего евангельского прототипа. Мастер портрета, Андреев показывает неоднозначность персонажа деталями описания его внешности: «Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глапзом, была живая, подвижная, охотно собирающаяся в мелкие морщинки. На другой же не было морщин, и она была мертвенно гладкая, плоская и застывшая… казалась огромной из-за широко открытого слепого глаза».

Повести Андреева присущ тонкий психологизм, соответствующий постоянному внутреннему напряжению Иуды. Понимая, что на него возложена страшная миссия предательства и что кроме него чудовищный поступок совершить некому, Иуда, все же колеблется, мечется и раздваивается в намерениях: «Одной рукой предавая Христа, другой рукой Иуда тщательно искал способы расстроить свои собственные планы». Двойственны и его чувства: «Свершились ужас и мечты». После ареста Христа только Иуда неотступно следует за ним, в то время как другие апостолы трусливо прячутся. Ему, решившемуся на подобный поступок, уже нечего бояться, ничего более страшного с ним уже не может произойти. Не вынеся гнета свершенного, андреевский Иуда, так же, как и евангельский, заканчивает жизнь самоубийством. Душевное, мятущееся, иррациональное побеждает здравый смысл: несчастный может понять умом, что поступил правильно, но сердце не справляется с тяжестью обрушившегося на него самого испытания. Испытание Спасителя становится испытанием Иуды, они оба и почти одновременно умирают, спасая человечество, без Иуды не было бы жертвы Христа, они делят груз мировой боли, мирового греха на двоих, Иуда почти ипостась Христа – вот основная мысль произведения Андреева, еретичная и крамольная с точки зрения христианства, небесспорная, но допустимая для художника.

Известно, что идея оправдать поступок Иуды не является новой. Так, в период патристики в христианстве существовала т. н. секта Иуды, объявленная ортодоксальными христианами ересью, члены которой поклонялись Иуде как человеку, осуществившему планы Творца и помогшему Спасителю избавить человечество от первородного греха. Упоминание об этой секте содержится, например, в романе Г. Флобера «Искушение Святого Антония», изобилующего сведениями из истории раннего христианства. Существует и неканоническое «Евангелие от Иуды», признанное еретическим. Такой же вредной ересью воспринимается православием и сюжет Андреева.

И в этом случае можно лишь предположить мотивы написания подобного произведения. Возможно, это попытка доказать читателю, что любой, даже вечный, сюжет может быть переосмыслен, рассмотрен под совершенно новым углом зрения. Возможно, это просто желание автора эпатировать публику, привлечь ее внимание к собственной персоне. Может быть, некоторое, выполненное в художественном ключе, подражание Толстому, осмелившемуся написать собственное еретическое евангелие. Или данность личность, толкающая некоторых людей на нравственный бунт. А может быть, просто намерение попробовать себя в совершенно новом художественном жанре. Однако произведение получилось весьма заметным, в свое время привело в восторг М. Горького, пользовалось успехом даже в советские годы, оставило заметный след в творчестве Андреева.

Творчество Булгакова тоже в значительной степени основано на осмыслении и переосмыслении евангельских и библейских идей и сюжетов. В первую очередь, это касается романа «Мастер и Маргарита». С точки зрения ортодоксального христианства булгаковские интерпретации евангельских сюжетов являются прямой ересью, ибо целиком меняют сюжет канонических евангелий, характеры героев и мотивы их поступков. Анализ булгаковских текстов позволяет выявить их явные расхождения с текстом Нового Завета, что с литературной точки зрения, безусловно, позволено художнику, а с точки зрения христианского канона не позволено христианину.

Самый известный роман Булгакова «Мастер и Маргарита» посвящен развитию темы борьбы метафизического, вселенского добра и зла. Сам роман представляет собой гипертекст, значительную часть которого составляет текст в тексте – роман Мастера, представляющий собой фантазию на тему жизни и смерти Иисуса Христа. В период написания романа Булгаков изучил не только текст Евангелий, но и многочисленные исторические источники об Иудее начала эры, иврит, неканонические толкования. Булгаков называет одну главу своего великого романа «Евангелие от Сатаны», но, по сути, пишет свое собственное «Евангелие от Булгакова», еретичное с точки зрения следования христианским догматам, зато безупречное по художественной форме. Автор сознательно отступает от евангельского сюжета, лишает Иисуса привычного апостольского окружения, учеников, использует не привычные евангельские, а еврейские имена и названия.

Самый спорный с точки зрения христианства образ романа – это образ Иешуа. Булгаковский Христос – не богочеловек, а человек, временами слабый, даже жалкий, чрезвычайно одинокий, но великий своим духом и всепобеждающей добротой. Он проповедует не все христианские догматы, а лишь идеи добра, значительные для христианства, но не составляющие всего христианского учения. От него нельзя услышать о будущем Царствии Божием, о Спасении грешников, о загробном воздаянии праведным и грешным. Булгаковский Спаситель земной, и ищет добро здесь, на грешной земле. В отличие от евангельского Иисуса, у Иешуа только один ученик, Левий Матвей, поскольку Булгаков полагает, что и одного человека в поколении, воспринявшего некую идею, достаточно, чтобы идея эта жила в веках.

Другой центральный образ романа – Воланд, дьявол, сатана, также очень далек от классического образа «духа тьмы» Священного Писания. Если в христианском толковании сатана – олицетворение зла, то у Булгакова он «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Здесь Булгаков явно следует гётевским оценкам Мефистофеля. Однако более глубокое знакомство с богословием позволяет понять, что эпиграф к роману – не просто литературный образ, а важнейший теологический постулат, заимствованный Булгаковым у иудейских религиозных мыслителей и средневековых каббалистов. Согласно традиции иудаизма, в мире не существует абсолютного зла, все в конечном счете есть добро. Булгаков многократно подчеркивает значимость и очистительную силу зла. «Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что делало бы твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?» – спрашивает Воланд Левия Матвея.

Другой важной темой романа является тема предательства, влекущего за собой «ад в душе». Человек сам наказывает себя своими деяниями, и это наказание самое страшное, вечное, перед которым смерть кажется желанной. Булгаков обсуждает два предательства: предательство «глупого и жадного», предательство Иуды, и предательство «трусливого», Понтия Пилата. Грех второго гораздо страшнее, наказание за него неизмеримо тяжелее. Пилат Булгакова является сложным образом, в некотором смысле, восприемником андреевского Иуды. Он мечется, не находит себе покоя и, чтобы хоть как-то искупить предательство, убивает Иуду.

Представления о рае и аде в «Мастере и Маргарите» сильно отличается от канонических христианских. В отличие от Достоевского, считавшего возможным существование «рая на земле», рай и ад по Булгакову не достижимы в земной жизни, а даются человеку лишь после смерти. Помимо рая («света») и ада («тьмы»), существуют и другие состояния: вечный покой и небытие — это тоже в духе каббалистических, а не христианских традиций. Иешуа через Левия Матвея просит Воланда, чтобы он наградил Мастера и Маргариту покоем: «Он не заслужил света, он заслужил покой». Воланд говорит мертвому Берлиозу: «Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. … Впрочем, все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне будет радостно из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие». Смерть по Булгакову относительна. «Разве для того, чтобы считать себя живым, необходимо сидеть в подвале, иметь на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно».

Несмотря на это, отступления от православной традиции в романе «Мастер и Маргарита» не просто велики, они принципиальны. С этой точки зрения Булгакова, конечно же, нельзя назвать истинным православным. Человек, осмелившийся не просто на написание своего собственного евангелия, как это сделал Л. Толстой, а на создание «Евангелия от сатаны», с точки зрения православной церкви — великий грешник. Но художнику позволено то, что не позволено религиозному мыслителю – отступить от любых канонов, осмыслить все с точки зрения своего гения.

И есть нечто, что оправдывает Булгакова даже с точки зрения православия и сближает его с Достоевским,— это прямое отрицание неверия, безбожия, атеизма. «Простите мою назойливость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? … Вы – атеисты?!» – с ужасом спрашивает Воланд Берлиоза и Бездомного. Дальнейшее развитие событий показывает, что даже с точки зрения сатаны безбожие – самый страшный грех, и Бездомный, и Берлиоз за него жестоко наказаны, первый – безумием, второй – небытием. Бездомного от небытия спасает то, что он, по-видимому, с детства воспитан в православии, подсознательно верит в Бога. Об этом свидетельствует и его поэма, где Христос получился живым и существующим, и то факт, что он первым понял, что столкнулся с дьяволом. Даже капли веры позволили ему спастись и очиститься.

Вера в любых богов по Булгакову предпочтительнее атеизма. Рефреном по роману идет восклицание: «О боги, вы боги!», свидетельствующие о множественности человеческих представлений о божественном, которая Булгаковым вовсе не осуждается. Для Булгакова христианство – лишь одна из возможностей духовных исканий человечества. Защищая веру в любой форме и ополчаясь против атеизма, он искажает евангелие, зато использует и идеи иудаизма, и идеи буддизма, и идеи единой вселенской церкви В. Соловьева. Однако писатель отчетливо осознает значимость христианства как прекраснейшей этической доктрины, являющейся воплощением Любви и Всепрощения. Осмеливаясь отойти от евангельского канона в изложении истории Иисуса Христа, Булгаков вовсе не умаляет этого образа, а лишь по-своему читает его, что так свойственно гению.

И, несмотря на явные ревизии евангельского текста, Булгаков традиционен в осознании столь значимых для христианства гармонии мира, любви и милосердии, правящих в мире. Тема христианской любви, христианского всепрощения является для него одной из самых важных. Эпизод с Фридой, когда Маргарита, забыв о себе говорит ей: «Тебя прощают, больше не будут подавать платок», – стала для всего мира символом милосердия.

Итак, роман «Мастер и Маргарита» содержит самые явные и последовательные искажения библейских канонов, проявляющиеся и в изменении канвы произведения, характеров героев, этических оснований поступков. Он обладает такой убедительностью, стал настолько культовым, что в сознании целых поколений россиян практически заменяет истинное евангелие, искажает канонические представления о Спасителе и Спасении. Булгакову удалось сделать то, что не удалось сделать Андрееву и Толстому: дать людям превосходный и популярный суррогат евангелия. С точки зрения христианской доктрины, написание подобного произведения, по-видимому, является грехом, с точки зрения художественного слова – огромной победой.

В адрес автора романа «Мастер и Маргарита» со стороны истинно верующих христиан, священнослужителей, теологов звучат многочисленные обвинения в искажении христианского учения, в проповеди идей массонства и даже сатанизма. В самом деле, М. Булгаков при написании этого произведения следовал не только традициям западноевропейской литературы, в частности, В. Гете, но и традиции гностизизма, мистического учения 2 в. н.э., и некоторым идеям эзотерического учения иудаизма, т. н. каббалы, и некоторым положениям массонства. Известно, что, готовясь к написанию романа, он штудировал произведения мистиков, гностиков и каббалистов, усердно собирал необходимые материалы. Так, например, для гностиков знание исходит не из веры в Бога, как у христиан, а из веры человека в самого себя, в собственный разум, только человеку дано разобраться в том, что есть добро, а что зло, это знание дано ему не изначально, не является божественным, а формируется в процессе постижения истины. В мистическом учении каббалы, вообще отрицается существование зла как отдельной независимой силы, существующей в мире, все в итоге служит добру. Зло есть лишь умаление света, тень, исходящая от божественного источника; зло неотделимо от добра, необходимо; то, что человеку может показаться злом, «с высока», с позиции высшего разума, замыслы которого скрыты от человека, является добром – эти кабаллистические постулаты как нельзя лучше отражают идеи романа Булгакова.

Прямые обвинения Булгакова в сатанизме и массонстве основаны на том, что многие сцены романа содержат явные описания ритуальных сцен: кража отрезанной головы Берлиоза, питье крови только что убитого барона Майгеля из чаши-черепа, бал, как две капли воды напоминающий черную мессу. Роман содержит многочисленные описания дьявольских действ, метаморфоз, превращений, героями его являются сам сатана, демоны его свиты, ведьмы, вампиры, оборотни и т. д. Однако обвинения в адрес Булгакова в апологии сатанизма, мирового зла, в последние годы звучащие со страниц религиозных изданий, кажутся нам неверными, не отражающими сути его творчества. Ведь речь идет не о теологическом трактате, не о каноническом религиозном произведении, которое по закону жанра не должно содержать никаких отступлений от принятых догматоа веры, речь идет о художественном, даже философском произведении, призванном будить мысль, дать читателю возможность самостоятельно разобраться в том, что есть зло, и что есть благо. И если кредо религии выражается лозунгом «Верю!», то кредо литературы и философии звучит как «Сомневаюсь!» Именно сомнение является тем стимулом, который будит мысль, направляет человека на поиск истины, а истина в человеческом восприятии множится, она разная для разных людей, народов, эпох, религий. Булгаков выступает в роли синтетического, а не христианского мыслителя, пытающегося обобщить взгляды различных этических учений, и это неотъемлемое право любого творца. Нельзя относиться к литературному произведению как к катехизису или газетной передовице, оно может и должно содержать непривычные взгляды, парадоксальные идеи, иллюстрировать моральный поиск самого автора и его героев. Но как великий художник, Булгаков неизбежно приходит к осознанию великой силы нравственности, гармонии и справедливости, царящих в мире. Мысли о силе добра, о вторичности и подчиненности ему зла, о совершенстве жизни во всех ее проявлениях не просто звучат, а кричат со страниц булгаковской прозы: «Все будет правильно, на этом построен мир». Можно ли автору подобных строк предъявлять хоть какие-нибудь обвинения? Можно ли обвинять в безбожии человека, осмелившегося в сталинском Советском Союзе написать роман о вреде атеизма, о скудости человека неверящего?

Еще один переосмысленный библейский мотив определил тему других произведений Булгакова. Это тема творения. Человеческая гордыня порой толкает людей сделать то, что положено лишь Богу: взять на себя функции творца, сотворить себе подобных или преобразовать мир животных. Практически отождествить себя с Творцом, встать на одну с ним ступень пытаются и герои произведений Булгакова. Но в этом случае Булгаков использует собственные версии библейского сюжета о творении как последовательный христианин, желая предупредить людей о недопустимости подобного поведения. В «Роковых яйцах» человеческое творение привело к невиданной катастрофе: отвратительные гады наводнили страну, сделав мир апокалиптически ужасающим. В «Собачьем сердце», стремясь избавить человечество от старения и болезней, профессор Преображенский увлекается и, подобно Фаусту, пытается сотворить человека. Итог этого печальный: отвратительный гомункул Шариков становится опасным, мнит себя не только равным человеку, но и превосходящим его. Ужаснувшись содеянному, Преображенский решается практически на убийство, уничтожая эту псевдоличность и терпя духовный крах и страдание. «Роковые яйца» и «Собачье сердце» – пророческие антиутопии, которые могут реализоваться уже в недалеком будущем и которые должны послужить человечеству предостережением.

Помимо традиционного для мировой литературы использования христианских идей, русская литература подарила читателям и произведения, содержащие искаженные христианские идеи и искаженные библейские сюжеты. Помимо дополнений библейских текстов, в ней встречаются искаженные этические мотивы, переосмысления замыслов и поступков, изменения в канонических сюжетов. Гений Куприна, Андреева, Булгакова делает использованные в их произведениях библейские и евангельские образы необычайно яркими, живыми, понятными, а в искажения заставляет поверить – такова художественная сила их произведений.

В контексте данной работы можно было бы, помимо перечисленных произведений, исследовать и «Соединение, перевод и исследование четырех евангелий» Л. Н. Толстого, но невысокие художественные достоинства этой книги, невозможность причислить ее к жанру художественной литературы, не дают возможности поставить ее в один ряд с затронутыми нами великолепными произведениями. Упомянем лишь, что, на наш взгляд, Толстой своей дерзостью открыл дорогу ревизии христианства в русской литературе, по которой позднее пошли и Л. Андреев, и М. Булгаков, и многие современные писатели.

Конечно, стоило бы остановиться и на скрытых искажениях библейских текстов, встречающихся у Ф. Достоевского. Достоевский числится самым ревностным защитником православия в русской литературе, но гений творца непременно толкает писателя на переосмысление даже общепринятого и лично почитаемого. Так, концепция «Мышкин — Христос», выдвинутая самим Достоевским при написании «Идиота», кажется нам не менее еретичной, чем андреевский тезис «Иуда — герой», поскольку приписывает реальному человеку те качества, что свойственны лишь Спасителю. Но эту весьма сложную тему мы оставим для наших будущих изысканий.

Мы полагаем, что даже искаженные библейские сюжеты не перестают быть библейскими, а значит, несут людям добро. Несмотря на внесенные в евангельские тексты искажения, и произведения Куприна, и произведения Андреева, и произведения Булгакова заставляют задуматься о Божественном даже атеистов, дают представление о беспредельной сложности бытия, существовании духовного мира, окунуться в то сложное, что великий русский философ С. Франк – непостижимым.

Андреев Л. Н. Иуда Искариот. М., 1989.
Вулис А. З. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита». М., 1991.
Достоевский Ф. М. Письма. М., 1959.
Новый Завет.
Кулько С. С. Эзотерические коды романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Тарту, 1998.
Куприн А. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. 4. М., 1958.
Песнь песней.
Сильвестроне С Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. СПб, 2001.
Соколов Б. В. Булгаков: энциклопедия. М., 2003.
В. Соловьев. Каббала / Энциклопедический словарь Ф. Брокгауза и И. Ефрона. Т. 26. СПб, 1891. С 782.
Творчество М. Булгакова. Исследования и материалы. СПб, 1994.
Толстой Л. Н. «Соединение, перевод и исследование четырех евангелий». В 3-х т. М., 1907.

Афанасьева Вера Владимировна, кандидат физико-математических наук, доктор философских наук, профессор философского факультета Саратовского государственного университета.