Притча о блудном сыне

Федор Николаевич Глинка
(1786-1880)

Блудный сын

I

Он некогда отцу сказал:
«Мне жить с тобою нет охоты,
Мне тяжки сельския работы:
Еще я света не видал.
Отдай наследное именье,
Отдай, отец, мою мне часть!
Я над собой имею власть
И в свете жить найду уменье...»
Он взял и продал свой удел
И полетел на берег Нила;
И скоро чуждый край узрел
И неба чуждаго светила.
И стал себе он господин:
Мечты и страсти заиграли,
Как искры радости сверкали,
И, мнимый сердца властелин,
Он в область ринулся забавы:
И вьется рой друзей лукавых
Кругом безпечнаго в пирах.
Он сладко дремлет на коврах;
И Тирския раскинув ткани,
Он лести собирает дани;
И в страстных тающий огнях,
В кругу красавиц светлооких,
Средь ароматов и сластей
В чертогах кедровых высоких,
Он снял бразды с своих страстей,
И говорит: «Дни кратки наши
Как сон туманный пролетят!
Друзья! смелей напеним чаши
И в благовонный аромат,
От многоценнаго елея,
Власы потопим!.. Не жалея
Я угощаю, други, вас!
Нас обовьют красавиц руки!
Нам розы и свирелей звуки...»
Но вот, как смерть, подкрался час,
Как тать в полунощи незримый,
И обнищалый и гонимый
Бежит, минутной неги сын,
В пустыни дикия один...
 
II

Весна свежит природы вид:
Растут реки священной воды,
И над рядами пирамид
Горят безоблачные своды.
И пальмы клонятся с холмов,
Как девы стройныя рядами;
И дышет и кипит любовь
И в небесах и под водами...
И, как жених, роскошный Нил
Течет лобзать свои долины.
И острозубый крокодил,
Покинув тайныя пучины,
На солнце дремлет меж подруг.
Все нежит взор, ласкает слух!
Но грустный гость чужаго брега
Не зрит красы чужой страны:
Не для него природы нега;
И радости родной весны
В душе проснулися печальной,
Как на долине погребальной
С зарею свежие цветы...
Уж буйной юности мечты
Прошли, как слух о счастьи ложный,
И он, в надеждах осторожный,
Сказал, тоскуя сам с собой:
«Когда гонимый я судьбой,
Когда от жизни оторвуся?»
Но вдруг решась: «Я возвращуся!
К тебе, отец, к тебе хочу!
Перед тобою, друг почтенный,
Страстями странник заблужденный,
Себя в грехах я обличу...
Скажу: суди! Но вид суровый
Смягчив, родитель! дай оковы:
Мне мило будет их носить;
Пускай мои изгложут ноги:
Я буду пастырь твой убогий,
Но только дай с тобою жить!»
 
III

Уж близкий он к местам родным,
Благословляет мысль возврата,
И родины завидел дым:
Он слаще неги аромата...
Бежит знакомый ручеек,
Как юность прежняя светлея;
И ласковым приветом вея,
Пришельца встретил ветерок...
И странник, проясняясь думой,
О счастьи прежнем замечтал.
«Но, мой отец! твой вид угрюмой...
Боюсь...» И весь он трепетал,
И цепенел и колебался...
Но кто над нищим улыбался
И сердцу сердцем говорил?
Кто окропил его слезами
И столь знакомыми руками
В свои объятия стеснил?
Отец!.. Он здесь — и все забыто!
Тиха душа как светлый мир;
И ожил грустию убитой
И зашумел веселый пир.
 
IV

Когда ж и я, дитя неволи,
Из знойных жизни сей степей,
Из сей туманныя юдоли,
Сломив кольцо земных цепей,
К Тебе, Небесный, возвращуся;
И на пути в Твой светлый дом,
Покрытый прахом и стыдом,
Перед Тобою поклонюся,
Благий Господь мой и Отец?
И грусти не сдержав обильной,
Я здесь! воскликну наконец:
Я пред Тобою, Боже сильный!
Я блудный сын, Ты судия!
Средь ангелов Твоих немею
И повесть разсказать не смею
Тебе земнаго бытия!
Но в царстве смерти и порока,
Средь говорящих мертвецов,
Я зрел душей Твой дом высокой;
Я весь был грусть и весь любовь,
И не нашел любви взаимной.
И утомленный от тревог,
Приют страстей покинув дымной,
Вхожу в веселый Твой чертог.
Еще в земной моей печали
Мне о любви Твоей сказали
Твои святыя небеса!
Ах, повели, Отец мой вечный!
Да прирожденный грех сердечный
Омоет горняя роса!
Да совлекут с меня оковы,
Что нажил я в житейской мгле,
Да поживу с Тобой я новый
И позабуду о земле!

Николай Степанович Гумилев
(1886-1921)

Блудный сын

1

Нет дома подобного этому дому!
В нём книги и ладан, цветы и молитвы!
Но, видишь, отец, я томлюсь по иному,
Пусть в мире есть слёзы, но в мире есть битвы.

На то ли, отец, я родился и вырос,
Красивый, могучий и полный здоровья,
Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос
И гул изумлённой толпы — славословья.

Я больше не мальчик, не верю обманам,
Надменность и кротость — два взмаха кадила,
И Пётр не унизится пред Иоанном,
И лев перед агнцем, как в сне Даниила.

Позволь, да твоё приумножу богатство,
Ты плачешь над грешным, а я негодую,
Мечом укреплю я свободу и братство,
Свирепых огнём научу поцелую.

Весь мир для меня открывается внове,
И я буду князем во имя Господне…
О счастье! О пенье бунтующей крови!
Отец, отпусти меня… завтра… сегодня!..

2

Как розов за портиком край небосклона!
Как веселы в пламенном Тибре галеры!
Пускай приведут мне танцовщиц Сидона
И Тира, и Смирны… во имя Венеры.

Цветов и вина, дорогих благовоний…
Я праздную день мой в весёлой столице!
Но где же друзья мои, Цинна, Петроний?..
А, вот они, вот они, salve amici.

Идите скорей, ваше ложе готово,
И розы прекрасны, как женские щёки;
Вы помните верно отцовское слово,
Я послан сюда был исправить пороки…

Но в мире, которым владеет превратность,
Постигнув философов римских науку,
Я вижу один лишь порок — неопрятность,
Одну добродетель — изящную скуку.

Петроний, ты морщишься? Будь я повешен,
Коль ты недоволен моим сиракузским!
Ты, Цинна, смеёшься? Не правда ль, потешен
Тот раб косоглазый и с черепом узким?

3

Я падаль сволок к тростникам отдалённым
И пойло для мулов поставил в их стойла;
Хозяин, я голоден, будь благосклонным,
Позволь, мне так хочется этого пойла.

За ригой есть куча лежалого сена,
Быки не едят его, лошади тоже:
Хозяин, твои я целую колена,
Позволь из него приготовить мне ложе.

Усталость — работнику помощь плохая,
И слепнут глаза от солёного пота,
О, день, только день провести, отдыхая…
Хозяин, не бей! Укажи, где работа.

Ах, в рощах отца моего апельсины,
Как красное золото, полднем бездонным,
Их рвут, их бросают в большие корзины
Красивые девушки с пеньем влюблённым.

И с думой о сыне там бодрствует ночи
Старик величавый с седой бородою,
Он грустен… пойду и скажу ему:
«Отче, Я грешен пред Господом и пред тобою».

4

И в горечи сердце находит усладу:
Вот сад, но к нему подойти я не смею,
Я помню… мне было три года… по саду
Я взапуски бегал с лисицей моею.

Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,
Томили предчувствия, грызла потеря…
Но целое море печали не смоет
Из памяти этого первого зверя.

За садом возносятся гордые своды,
Вот дом — это дедов моих пепелище,
Он, кажется, вырос за долгие годы,
Пока я блуждал, то распутник, то нищий.

Там празднество: звонко грохочет посуда,
Дымятся тельцы и румянится тесто,
Сестра моя вышла, с ней девушка-чудо,
Вся в белом и с розами, словно невеста.

За ними отец… Что скажу, что отвечу,
Иль снова блуждать мне без мысли и цели?
Узнал… догадался… идёт мне навстречу…
И праздник, и эта невеста… не мне ли?!

4 или 13 апреля 1911 г.