Бегство в Египет
Бегство в Египет
Затихни сладкий шум ручьев!
Не пробуждайтеся долины
Вечерней песнью соловьев,
Ни горных горлиц воркованьем!
Оденься в тяжкую печаль,
О дар Иеговы, Палестина!
Какая Мать какого Сына
Несет с собой в чужую даль?!
А вы, небесные светила,
Вы, — звезды, солнце и луна,
Спешите все к разливам Нила:
К его брегам спешит Она!
_________
По утренним зарям,
Когда роса сребрилась по долинам
И ветерки качали ветви пальм,
Шли путники дорогой во Египет.
Был старец сед, но бодр и величав.
В одной руке держал он жезл высокий,
Другой рукою вел осла,
И на осле сидела, как царица,
Святая Мать с Своим Младенцем чудным,
Которому подобного земля
Ни до Него, ни после не видала.
И матери подобной не видали!!.
Какой покой в лице ее светился!
Казалось, все ее свершились думы,
И лучшие надежды уж сбылись;
И ничего ей более не надо:
Все радости и неба и земли,
Богатства все, всё счастье мировое,
Лежали тут, — в коленях, перед ней,
Слиянные в одном ее Младенце,
Который сам — прекрасен так и тих, —
Под легкою светлелся пеленою,
Как звездочка светлеет и горит
Под серебром кристального потока…
В одежды алые жена одета,
Скроенные как будто из зари,
И голубой покров — отрезок неба —
Вился кругом главы ее прекрасной…
Из поэмы «Таинственная капля»
Глинка Федор Николаевич (1786-1880)
Вечер
Но прекрасней светят нам они —
Генуи, в былые дни лукавой,
Мирные торговые огни.
Меркнут гор прибрежные отроги,
Пахнет пылью, морем и вином.
Запоздалый ослик на дороге
Торопливо плещет бубенцом…
Не в такой ли час, когда ночные
Небеса синели надо всем,
На таком же ослике Мария
Покидала тесный Вифлеем?
Топотали частые копыта,
Отставал Иосиф, весь в пыли…
Что еврейке бедной до Египта,
До чужих овец, чужой земли?
Плачет мать. Дитя под черной тальмой
Сонными губами ищет грудь,
А вдали, вдали звезда над пальмой
Беглецам указывает путь.
Владислав Ходасевич
Весна 1913
На пути из Назарета…
Встретил я святую деву.
Каменистая синела
Самария вкруг меня,
Каменистая долина
С юга шла — а по долине
Семенил ушастый ослик
Меж посевов ячменя.
Тот, кто гнал его, был в пыльном
И заплатанном кунбазе,
Стар, с блестящими глазами,
Сизо-черен и курчав.
Он, босой и легконогий,
За хвостом его поджатым
Гнался с палкою, виляя
От колючек сорных трав.
А на нем, на этом дробном,
Убегавшем мелкой рысью
Сером ослике, сидела
Мать с ребенком на руках:
Как спокойно поднялися
Аравийские ресницы
Над глубоким теплым мраком,
Что сиял в ее очах!
Поклонялся я, Мария,
Красоте Твоей небесной
В странах франков, в их капеллах,
Полных золота, огней,
В полумраке величавом
Древних рыцарских соборов,
В полумгле стоцветных окон
Сакристий и алтарей.
Там, под плитами, почиют
Короли, святые, папы,
Имена их полустерты
И в забвении дела.
Там Твой Сын, главой поникший,
Темный ликом, в муках крестных.
Ты же — в юности нетленной:
Ты, и скорбная, светла.
Золотой венец и ризы
Белоснежные — я всюду
Их встречал с восторгом тайным:
При дорогах, на полях,
Над бурунами морскими,
В шуме волн и криках чаек,
В темных каменных пещерах
И на старых кораблях.
Корабли во мраке, в бурях
Лишь Тобой одной хранимы.
Ты — Звезда морей: со скрипом
Зарываясь в пене их
И огни свои качая,
Мачты стойко держат парус,
Ибо кормчему незримо
Светит свет очей Твоих.
Над безумием бурунов
В ясный день, в дыму прибоя,
Ты цветешь цветами радуг,
Ночью, в черных пастях гор,
Озаренная лампадой,
Ты, как лилия, белеешь,
Благодатно и смиренно
Преклонив на четки взор.
И к стопам Твоим пречистым,
На алтарь Твой в бедной нише
При дорогах меж садами,
Всяк свой дар приносим мы:
Сирота-служанка — ленту,
Обрученная — свой перстень,
Мать — свои святые слезы,
Запоньяр — свои псалмы.
Человечество, венчая
Властью божеской тиранов,
Обагряя руки кровью
В жажде злата и раба,
И само еще не знает,
Что оно иного жаждет,
Что еще раз к Назарету
Приведет его судьба!
Иван Бунин
31 июля 1912
Новый завет
Когда Святая Мать с Младенцем почивала:
«Иосиф! Близок день, когда мечи
Перекуют народы на орала.
Как нищая вдова, что плачет в час ночной
О муже и ребенке, как пророки
Мой древний дом оплакали со Мной,
Так проливает мир кровавых слез потоки.
Иосиф! Я расторг с жестокими завет.
Исполни в радости Господнее веленье:
Встань, возвратись в Мой тихий Назарет -
И всей земле яви Мое благоволенье».
Иван Бунин
Рим, 24 марта 1914
Бегство в Египет
Куньей шубкой запахнув Младенца.
Стлалось в небе Божье полотенце,
Чтобы Ей не сбиться, не плутать.
Холодна, морозна ночь была,
Дива дивьи в эту ночь творились:
Волчьи очи зеленью дымились,
По кустам сверкали без числа.
Две седых медведицы в яру,
На дыбах боролись в ярой злобе,
Грызлись, бились и мотались обе,
Тяжело топтались на снегу.
А в дремучих зарослях, впотьмах,
Жались, табунились и дрожали,
Белым паром из ветвей дышали
Звери с бородами и в рогах.
И огнем вставал за лесом меч,
Ангела, летевшего к Сиону,
К золотому Иродову трону,
Чтоб главу на Ироде отсечь.
Иван Бунин
21 октября 1915
***
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра, и меда.
Шелестят вековые деревья пустынного сада,
И звенят колокольчики мимо идущего стада,
И молочный туман проползает по низкой долине…
Этот вечер однажды уже пламенел в Палестине.
Так же небо синело и травы дымились сырые
В час, когда пробиралась с Младенцем в Египет Мария.
Смуглый детский румянец, и ослик, и кисть винограда…
Колокольчики мимо идущего звякали стада.
И на солнце, что гасло, павлиньи уборы отбросив,
Любовался, глаза прикрывая ладонью, Иосиф.
Георгий Иванов
1920
Бегство в Египет
С лампой в комнате сидел.
Он хранил мою обитель,
Где лежал я и болел.
Обессиленный недугом,
От товарищей вдали,
Я дремал. И друг за другом
Предо мной виденья шли.
Снилось мне, что я младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен.
Перед Иродовой бандой
Трепетали мы. Но тут
В белом домике с верандой
Обрели себе приют.
Ослик пасся близ оливы,
Я резвился на песке.
Мать с Иосифом, счастливы,
Хлопотали вдалеке.
Часто я в тени у сфинкса
Отдыхал, и светлый Нил,
Словно выпуклая линза,
Отражал лучи светил.
И в неясном этом свете,
В этом радужном огне
Духи, ангелы и дети
На свирелях пели мне.
Но когда пришла идея
Возвратиться нам домой
И простерла Иудея
Перед нами образ свой -
Нищету свою и злобу,
Нетерпимость, рабский страх,
Где ложилась на трущобу
Тень распятого в горах,-
Вскрикнул я и пробудился…
И у лампы близ огня
Взор твой ангельский светился,
Устремленный на меня.
Николай Заболоцкий
1955 г.
Бегство в Египет
В пустыне, подобранной небом для чуда,
по принципу сходства, случившись ночлегом,
они жгли костер. В заметаемой снегом
пещере, своей не предчувствуя роли,
младенец дремал в золотом ореоле
волос, обретавших стремительно навык
свеченья — не только в державе чернявых,
сейчас, но и вправду подобно звезде,
покуда земля существует: везде.
Иосиф Бродский
25 декабря 1988
Бегство в Египет (2)
Надежней суммы прямых углов!),
в пещере им было тепло втроем;
пахло соломою и тряпьем.
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, вспоминая ее помол,
спросонья ворочались мул и вол.
Мария молилась; костер гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал,
чтоб делать что-то еще, дремал.
Еще один день позади — с его
тревогами, страхами; с «о-го-го»
Ирода, выславшего войска;
и ближе еще на один — века.
Спокойно им было в ту ночь втроем.
Дым устремлялся в дверной проем,
чтоб не тревожить их. Только мул
во сне (или вол) тяжело вздохнул.
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд ее означал,
был Младенец; но Он молчал.
Иосиф Бродский
Декабрь 1995
Легенда
В. В. Комарову
1.
Въ даль устремивъ задумчивыя очи,
Безмолвствуя, пустыней шли они,
Но пѣла ночь, но пѣли звѣзды ночи
И сыпали алмазные огни...
И плылъ туманъ, и колыхались тѣни,
Какъ призраки, блуждающей толпой...
И гордыхъ пальмъ развѣсистыя сѣни
Манили въ тьмѣ на отдыхъ и покой.
2.
Но не для нихъ, преслѣдуемыхъ рокомъ,
Гонимыхъ зломъ въ далекіе края,
Подъ тѣнью пальмъ въ безмолвіи глубокомъ
Ночной покой и сладость забытья!
Кругомъ просторъ унылый и безплодный,
Кругомъ равнинъ нагіе пустыри,
Гдѣ будитъ тишь во тьмѣ шакалъ голодный
И рыщетъ барсъ до утренней зари.
3.
Лютъ дикій звѣрь въ безлюдіи пустыни!—
Въ немъ мощи власть, въ немъ силы торжество!
Но дивный свѣтъ небесной благостыни
Имъ былъ щитомъ отъ ярости его.
Вселяла страхъ одна людская злоба,
Искавшая Младенца, какъ Царя,
Надъ жизнью чьей они дрожали оба.
Огнемъ любви, какъ свѣточемъ, горя.
4.
Хотя — Самъ Богъ — Онъ властью мановенья
Могъ устранить злодѣевъ и враговъ,
Но въ грѣшный міръ пришелъ Онъ для спасенья,
А не для зла, для кары и оковъ.
Рожденіемъ отъ дѣвственной Маріи
Взявъ на Себя людское естество,
Онъ поселилъ въ немъ немощи людскія,
Не поселивъ грѣха лишь одного.
5.
Подверженный позору униженья,
Онъ отложилъ божественную власть,
Давъ скрыть себя отъ бури озлобленья,
Чтобъ средь враговъ ихъ жертвою не пасть.
Злымъ замысломъ для гибели искомый,
И гибели избѣгшій, какъ грѣха,
Затерянный въ пустынѣ незнакомой,
Какъ лучъ во тьмѣ, какъ ландышъ въ листьяхъ мха.
6.
Но, миновавъ пустыню, какъ преддверье
Въ одну изъ странъ, гдѣ болѣе всего
Въ тѣ времена царило суевѣрье
И идоловъ слѣпое торжество,—
Онъ положилъ основы новой вѣры,
Которая предвѣстіемъ была
Убѣжища отшельниковъ въ пещеры
Отъ суеты съ мірскимъ соблазномъ зла.
7.
Исчезла ночь волшебнымъ сновидѣньемъ,
Разсѣяннымъ забрезжившей зарей;
Блеснулъ разсвѣтъ, и жизни пробужденьемъ
Родился день въ пустынѣ голубой.
Сѣдой орелъ — могучій царь пернатыхъ —
Уже парилъ, крыломъ не шевеля,
Но въ пеленахъ тумановъ непомятыхъ
Еще спала и нѣжилась земля...
8.
Свѣтило дня, восходъ свой возвѣщая,
Багрило даль, какъ заревомъ огня;
Шла голубей кружащаяся стая,
Разсыпавъ стонъ и крыльями звеня.
Плылъ гулъ волной, таинственный и странный,
Какъ шумъ глухой невнятныхъ голосовъ,
И вдругъ дрожа, прорвался лучъ румяный
И солнца дискъ сверкнулъ изъ-за холмовъ.
9.
И хлынулъ свѣтъ широкой полосою
И, какъ живой, затрепеталъ вокругъ...
Бодрящій свѣтъ! съ измученныхъ борьбою
Стряхающій усталость, какъ недугъ.
И путникамъ, шагающимъ устало,
Отъ холода и сырости ночной
Закутаннымъ въ плащи, какъ покрывала,
Проникъ въ сердца живительной струей.
10.
И силы далъ, и окрылилъ надежды...
И снизошла къ нимъ мира благодать.
О, счастливъ тотъ, кто можетъ къ небу вѣжды
Съ несокрушимой вѣрою поднять!
Чей кроткій ликъ — хоть давитъ жизнь мученьемъ
И пыткою тяжелаго креста —
И въ дни борьбы сіяетъ умиленьемъ
Безоблачнымъ и яснымъ, какъ мечта.
11.
Торжественно сверкало съ выси синей
Свѣтило дня, струя горячій зной;
Надъ скованной безжизненной пустыней
Царили вновь томленье и покой;
Огнемъ лучей жегъ воздухъ раскаленный,
Мерцала пыль туманомъ золотымъ,
И, въ облака сплотившись, паръ сгущенный,
Окутавъ даль, висѣлъ, какъ сѣрый дымъ.
12.
Суровый путь теперь съ минутой каждой —
За шагомъ шагъ — все дѣлался труднѣй,
И странники, томясь палящей жаждой,
Едва брели подъ пламенемъ лучей.
Ихъ смуглыхъ лицъ черты казались строги,
Взоръ потускнѣлъ, чело увлажилъ потъ;
Сухимъ пескомъ израненныя ноги
Изъѣла пыль, разбилъ далекій ходъ.
13.
Но вотъ вдали какое-то селенье
Оазисомъ мелькнуло... Слабость ногъ
Преодолѣвъ, они спѣшатъ въ волненьи...
Ихъ цѣль близка, ихъ отдыхъ недалекъ...
Но душный зной, зной полднемъ раскаленный,
Сломилъ въ конецъ запасъ послѣднихъ силъ
И, подойдя къ смоковницѣ зеленой,
Поверглись ницъ — и сонъ ихъ охватилъ.
14.
И дерево, подъ вѣтками рѣзными,
Давъ странникамъ божественнымъ пріютъ,
Сквознымъ шатромъ раскинуло надъ ними
Густой листвы блестящій изумрудъ.
А у корней — древеснаго подножья —
Открылась глубь разсѣлиной въ землѣ,
Гдѣ, взоръ смеживъ, съ Младенцемъ Матерь Божья
Нашли покой въ прохладной полумглѣ.
15.
И новое невиданное диво
Свершилось вдругъ; размывъ песокъ сухой,
Изъ нѣдръ земли пробился ключъ шумливо
И полился звенящею струей.
И не изсякъ живой родникъ донынѣ,
Во всей странѣ лишь вѣдомый одинъ,
И въ честь Христа, въ разсѣлинѣ пустыни*
Свѣтясь, горятъ лампады Сарацынъ.
16.
Закатъ погасъ, и вечеръ, мглу набросивъ,
Прохладу несъ, свѣжа лицо и грудь,
Когда опять Марія и Іосифъ,
Младенца взявъ, пустились въ дальній путь.
По небесамъ шли сѣрыхъ тучъ станицы
И путались въ тяжелые узлы,
Гдѣ змѣями зловѣщія зарницы,
Пугая взоръ, свѣтилися изъ мглы.
17.
Таинственно и глухо въ отдаленьи
Какіе-то шептались голоса...
Спускалась ночь, и въ тягостномъ томленьи
Съ землей въ кольцо смыкались небеса.
Теперь кругомъ казалися дорогой
Пустыннѣй глушь, пустыннѣй сѣрый мракъ
И путникамъ, охваченнымъ тревогой,
Страхъ колебалъ замедлившійся шагъ.
18.
Вдругъ шумъ... огни... все ближе, все яснѣе,
Блестятъ ножи... ни скрыться, ни бѣжать...
И, подступивъ къ нимъ, дерзкіе злодѣи
Готовились разить и убивать,—
Но, красотой Младенца пораженный,
Ихъ атаманъ воскликнулъ: "Если-бъ Богъ
Сошелъ съ небесъ на землю воплощенный.
Едва-ль и Онъ прекраснѣе быть могъ!"
19.
И, кинувъ взглядъ, отъ шумнаго движенья
Онъ удержалъ сообщниковъ своихъ,
И слышитъ рѣчь Пречистой въ изумленьи
И голоса въ ней ангеловъ святыхъ:
"Благъ человѣкъ, являющій пощаду,
И беззащитныхъ милуюшій — благъ!
Тебѣ за жизнь великую награду
Младенецъ сей воздастъ на небесахъ".
20.
"Простится зло, простятся гнѣвъ и мщенье
Тому, кто слѣпъ и гибнетъ оттого,
Но не дерзнулъ и въ тайномъ помышленьѣ
Поднять руки на Бога своего!"
Злодѣй былъ тотъ, кому съ креста мученья
Отъ бытія стремясь къ небытію —
Христосъ, какъ Богъ, изрекъ свое прощенье
И обѣщалъ спасеніе въ раю.
21.
Летѣли дни толпой однообразной
И то лучей сверкающимъ огнемъ,
То пылью звѣздъ, какъ розсыпью алмазной,
Сіяла высь въ пространствѣ голубомъ.
То зной пылалъ надъ выжженной пустыней,
То вихрь крутилъ зыбучіе пески,
То плылъ туманъ душистымъ дымомъ скиній,
И сонъ царилъ унынья и тоски.
22.
Но путь — къ концу. Уже въ дали туманной
Рисуются, приковывая взоръ,
Раскинутыя цѣпью многогранной,
Какъ кручи скалъ, зубцы Ливійскихъ горъ.
У ногъ ихъ спитъ Египетъ вдохновенный
Страна чудесъ, страна земныхъ красотъ,
Гдѣ бредитъ страсть, гдѣ катитъ Нилъ священный
Въ пескахъ потокъ величественныхъ водъ.
23.
Гдѣ сфинксы, взоръ слѣпой съ недоумѣньемъ
Вдаль устремивъ, загадочно глядятъ;
Гдѣ фараонамъ служитъ усыпленьемъ
Рядъ пирамидъ — незыблемыхъ громадъ.
Гдѣ солнце, всплывъ на небо яркимъ дискомъ,
Въ пескахъ пустынь рождаетъ знойный день,
Снопы лучей дробя по обелискамъ
И мрамору сверкающихъ ступень...
24.
И вотъ сюда, въ страну чудесъ великихъ,
Въ страну слѣпыхъ безчувственныхъ боговъ,
Съ господствомъ зла, съ господствомъ нравовъ дикихъ,
Жестокости, насилья и оковъ,
Вступалъ Христосъ безъ скиптра и порфиры,
Въ грѣховный мракъ несущій свѣтъ зари,
И падали къ ногамъ Его кумиры,
И, какъ рабы, склонялися цари!..
Леонидъ Афанасьевъ
1899 г., 22 ноября.