Мирликийская церковь и гробница святителя Николая Чудотворца

Наконец после бурного десятидневного плавания из Бейрута, которое, однако, совершилось благополучно, достиг я опять Смирны, где держу теперь карантин на пароходе и с помощью Божией надеюсь быть через неделю в Царьграде, оттоле пошлю Вам это письмо. Но кроме радости возвращения я еще имел одно великое утешение: посетить дорогой Миры Ликийские, и это, можно сказать, чудным устройством самого святителя Николая, как признают все бывшие со мной на корабле, потому что Миры лежат вне пути пароходов и я уже совершенно потерял надежду туда достигнуть. Вам известно, что еще осенью, в октябре, много скорбел я, не доехав до Родоса, на нашем военном брике из Афин, потому что тогда, оставшись на острове, мог бы в промежутке двух пароходов съездить в Миры и опять возвратиться в Родос для дальнейшего пути в Сирию. Когда же в ноябре я посетил Родос, то условился там с нашим консулом, чтобы мне на обратном пути, выдержав на острове карантин, с ним вместе ехать в Миры на купеческом судне, а между тем он должен был собрать для меня все нужные о ней сведения и на всякий случай достать какой-либо кусок мрамора от гробницы великого чудотворца, но Святитель мимо всех наших человеческих расчетов, все устроил по-своему и, разумеется, к лучшему. По необычайным бурям нынешней зимы пароход запоздал на два дня в Бейруте, потом еще три дня на Кипре, потому что невозможно было не только пускаться в море, но даже и сообщаться с берегом.

Потеряв таким образом пять дней и имея еще в виду четырехдневный карантин в Родосе, я уже не предвидел возможности съездить на парусном судне оттуда в Миры, отстоящие на сто морских миль, до времени пришествия другого парохода из Бейрута в Смирну, потому что не довольно было при нынешних бурях пяти дней для столь трудного плавания, а оставаться еще на две недели в Родосе, до третьего парохода, я не мог. Итак, сделав все, что было в моих силах, для посещения гроба святителя, я предоставил прочее на его святую волю и только для успокоения своей совести спросил еще раз на Кипре капитана парохода (Жилиберта, ибо желаю сохранить имя сего доброго человека): «Есть ли возможность посетить Миры?» - «Вы знаете строгость наших правил, запрещающих малейшее отклонение от назначенного пути, - отвечал он, но если случится буря, которой, впрочем, нельзя предвидеть после нынешней, и мне необходимо будет зайти куда-либо в пристань, то я обещаю вам вместо островка Кастель Россо идти в соседнюю Какаву, подле которой лежат Миры. Впрочем, - прибавил он, почти шутя, но без кощунства, потому что сам весьма благочестив, что стоит свт. Николаю послать для вас попутную бурю против Миры, так как вы с доброй целью хотите поклониться его гробу!»

Прояснело, и до рассвета оставили мы негостеприимный берег Кипра, подле которого три дня било нас волнами; целый день плыли мы с ярким солнцем; к вечеру показались тучи, но капитан уверил меня, что на другой день мы непременно будем в Родосе, и сожалел, что не может удовлетворить моему благочестивому желанию; а я с грустным сердцем прочел канон святителю вместе с вечерними молитвами и сказал ему, как бы лицом к лицу, еще весьма далеко, хотя и против его Миры: «Святителю Отче Николае, ты знаешь, как я желал поклониться твоему гробу, дабы, если возможно, восстановить из развалин церковь нового Сиона, тобою там сооруженную; если приемлешь мое усердие, даруй мне и возможность посетить твою бывшую кафедру; если же нет, буди твоя святая воля!» Вскоре поднялся сильный противный ветер и волнение сделалось чрезвычайно сильно, полил дождь и молнии страшно освещали темную зимнюю ночь; около полуночи приутих ветер, но не переставал дождь, однако мы продолжали плавание не теряя направление к Родосу; но с рассветом усилилась опять буря, и до такой степени, что уже невозможно было идти далее. Я оставался в своей каюте, страдая от морской качки, и нарочно не выходил, чтобы не искушать доброй воли капитана услужить мне, потому что за это он мог бы впоследствии отвечать перед своим начальством. Вдруг он входит сам ко мне, и с веселым лицом говорит: «Знаете ли, куда мы идем? В пристань Какавы, потому что сегодня нечего и помышлять о Родосе, видно святой Николай услышал вашу молитву. Мы бы могли зайти в пристань Кастель Россо, но для вас я еду в Какаву, потому что это не сделает мне никакой разницы, а я знаю, что нельзя шутить священными обетами. Святитель Николай есть покровитель всех мореплавателей; пусть и от меня примет сию жертву». Вы можете представить себе мою радость. Сейчас же, в виду острова Кастель Россо, мы поворотили в залив Какавы, отстоящий на 18 миль, и сквозь ограду его утесов взошли в тихую обширную пристань.

Как изволите объяснить такое странное событие, если не особенным устройством Промысла Божия, ходатайством великого чудотворца? Но еще и другие были видимые знамения его покровительства. Мы не могли бы и помыслить взойти в сию неведомую и никем не посещаемую пристань, если бы, по счастью, наш греческий пилот, или кормчий, не посетил ее за 30 лет перед тем, когда еще в молодости заготовлял там дрова для Египта. Без него невозможно было бы плыть и в Миры, отстоявшие еще за 6 миль, потому что мы не могли иметь сообщения с берегом и искать себе провожатых. Правда, древняя крепость Генуэзская высилась пред нами посреди пристани, на скалах Какавы, и у ног ее было рассеяно несколько убогих хижин, но лодка рыбарей, выехавшая нам навстречу, едва лишь показала нам место для якоря и скрылась из виду. Кругом нас были одни утесы, и на них, равно как и на всем берегу, стояли пустынные гробницы древних эллинов, остроконечные, высеченные из одного или двух камней, наподобие наших могильных памятников. Между тем утихла ненастная погода и просияло летнее солнце, так что открылась возможность пуститься в лодке на двухчасовое плавание, сперва довольно безопасное под прикрытием прибрежных утесов и островков Какавы, но далее даже невозможное, если бы не успокоилось море, потому что около трех миль надобно было плыть открытым морем до устья малой речки, на которой лежат Миры. Не без Промысла Божия представились мне и сия нечаянная тишина, и то обстоятельство, что, когда достигли устья реки, мы нашли на самом берегу вооруженного пастуха турецкого, который согласился нас вести до храма свт. Николая, подле которого было его жилище, потому что тут ограничивалось знание нашего кормчего, и мы едва ли могли бы отыскать стезю между развалин до церкви, отстоявшей на полтора часа хода от пустынного поморья.

Было уже за полдень, и признаюсь, когда услышал от пастуха, что еще около двух часов до Миры, я поколебался на минуту: идти ли далее. Рассчитывая, что мы не можем засветло воротиться на пароход, я боялся употребить во зло доверенность доброго капитана, который отпустил со мной своего кормчего, карантинного стража, дабы мы ни с кем не сообщались, одного из офицеров и шесть вооруженных матросов. Что подумает он, если мы не воротимся к вечеру? - рассуждал я сам в себе и, однако, с другой стороны, помыслил также, что совестно оставлять неоконченным столь благое начало и что тот же великий святитель увенчает его успехом. Так мы пустились в путь вслед за нашим диким вожатым по стезе, едва проложенной среди развалин вдоль левого берега речки и залитой дождями. Поляна Миры обратилась в обширное болото, но мы уже не смотрели на воду и все подвигались вперед к священной цели. Чудные развалины из громадных камней встречались нам на пути, потому что, начиная от устья и до самого храма, простирались древние Миры по обеим сторонам своей живописной реки; но нам некогда было останавливаться, чтобы любоваться ими; саму речку прошли мы вброд, и хотя совершенно промокли ноги, однако не приключилось от того никакой болезни, несмотря на то, что человек мой страдал недавно лихорадкой и сам я легко подвергаюсь простуде. Когда нравственное чувство преодолевает физическое, тогда человек господствует лучшей своей природой над худшей. Наконец, увидели мы перед собой на довольно обширной равнине у подошвы горы, увенчанной замком, величественные развалины бывшей обители нового Сиона, основанной дядей великого чудотворца, и где сам он святительствовал столько лет; и сердце наше исполнилось живейшей радости!

Сюда, сюда, в пустынные Миры Ликийские, а не в Калабрийский чуждый нам город Бари, должны стремиться благочестивые православные поклонники, чтобы достойно почтить память великого чудотворца Николая над его гробом. Если в XI веке казалось утешительным, что мощи его перенесены были из страны, уже обладаемой варварами сарацинскими, в землю христианскую, находившуюся еще под областью духовной вселенского патриарха Цареградского, то с тех пор все изменилось; весь берег Италии, именуемый некогда великой Грецией и процветавший Православием, вскоре после того события отделился от Востока и, подпавши самодержавию Рима, отпал вместе с ним и от Православия. И сверх того не более утешения духовного может получить благочестивый поклонник в Бари, нежели в Мирах; потому что, хотя здесь стоят развалины храма над древним гробом, а там великолепная церковь над новым гробом чудотворца, но сокровище мощей его одинаково недоступно и здесь и там, и обе гробницы как бы равно упразднены. По западному обычаю не открывается никому святыня мощей и только под престолом нижней церкви указывают в Бари мраморную раку, хранящую в себе сие сокровище, и то сквозь малое отверстие глубоко под землей, едва видна сия драгоценная рака. В Мирах Ликийских, хотя и упразднен гроб и открыта могила, из коей похищена святыня, но само место освящено долголетними молитвами святителя и, конечно, ближе к его сердцу священная его кафедра, им самим сооруженная, нежели чуждые ему дальние Бари. Да простит он сему моему помыслу!

Остатки обширной ограды, сложенной из массивных камней, свидетельствуют о прежней обширности обители Мир Ликийских; теперь несколько хижин рассеяно на этом пустыре и из них весьма недавно турки соседних селений вытеснили жителей греческих. Не более двух лет как турки овладели всеми землями, принадлежавшими искони обители свт. Николая, и которыми бесспорно владел игумен, назначаемый из Саталы от митрополита Писидийского. Теперь всякую зиму сходят они с соседних гор и остаются до лета в Мирах на самом дворе церковном, сделав положение игумена невыносимым, и это в такое время, когда в прочих пределах державы Оттоманской христиане начали несколько отдыхать от тяжкого ига. Не приспело ли время восстановить и права бывшей кафедры великого святителя Мирликийского, возвратив земли убогой его церкви? Я слышал потом в Родосе, что во время восстания греческого один из здешних турок, доселе еще живущий, отважился сокрушить верхнюю мраморную доску, стоявшую на столбиках над гробом чудотворца, и хотел разорить и всю церковь; но был наказан скоропостижной смертью всех своих близких и впал в крайнее убожество. Этот пример сильно подействовал на прочих турок и остановил их нечестивые замыслы, а святотатец остался доныне для них свидетелем совершившейся над ним казни Божией. К несчастью моему, не было игумена в Мирах во время моего посещения, и один из его служителей, молодой человек по имени Антоний, с большим усердием показал мне всю святыню; но до двадцати вооруженных турок, тут живущих и переехавших с гор, сидело внутри монастырской ограды и на самом дворе церковном; с диким изумлением они на нас смотрели, и наше оружие не было излишним.

С южной стороны сквозь тесные двери жилья игуменского взошел я на двор церковный, украшенный мозаикой из мелких белых и серых камней, но уже отчасти заросший травой. Малая гробовая церковь святителя Николая, тесная и низкая, сложенная сводом из тесаных камней и даже отчасти подземная, представилась первая моим взорам, а за ней величественные развалины нового Сиона, бывшего кафедральным собором чудотворца. Над низкими южными дверями церкви был иссечен крест на мраморной плите с числом 1830 года, и через сию дверь спустился я несколькими ступенями в темное преддверие святилища, отделенное стеной от внутренней его части; глубокий мрак царствовал внутри храма, и когда несколько привыкли к нему глаза наши и зажжены были три убогие лампады перед иконостасом и над самой гробницей, могли мы рассмотреть все горькое убожество и вместе сокровище неоцененное сей церкви. Низкая четырехугольная гробница святителя, обложенная по краям мрамором, хорошо изваянным, но отчасти отбитым, с обширным отверстием посередине, отколе похищена была некогда рака, уцелела еще от буйства времени и людей. Длина ее до восьми четвертей и не более трех ширина, а высота - одна четверть; внутри глубокая яма, наполненная землей, которую, однако, я мог, хотя и с трудом, достать рукой. Как я уже сказал, верхняя доска сей гробницы сокрушена была турками и разбиты поддерживавшие ее малые столбики; но основание одного из сих столбиков и кусок от мрамора гробницы я везу с собой на родину, потому что еще до моего приезда игумен Паисий Мирликийский вручил их для меня тому поверенному, которого посылал консул наш Дукки из Родоса для освидетельствования места; но притом есть у меня письмо игумена, скрепленное тремя свидетелями на самом месте, о подлинности сих священных остатков. Еще не знаю: какой церкви столичной уделить сии сокровища!

Став на колена перед самым гробом, я прочел тропарь святителя: «Правило веры и образ кротости», и молился о его ходатайстве за державного Императора, ему тезоименитого, благочестивую царицу и весь Его Августейший дом, за всех моих близких, особенно за носящих имя святителя; потом осмотрел внимательнее церковь, и признаюсь, грустно было то, что видел: налой стоял перед самым гробом и на нем лежала икона святителя, но не древняя, а древней я не нашел ни одной; тут же висело серебряное кадило, единственная ценная вещь всей церкви; все будто было готово для молебна, но некому было служить. Иконостас кое-как сложен из досок и в нем три иконы греческие: Спасителя, Божией Матери и Святителя, не совсем дурно написанные, но уже новейшие; недостаток других заменили несколько русских печатных образов, какие продаются у Спасской башни Кремля; видно, небогатый поклонник, отклонившийся от пути палестинского, занес их сюда. В алтаре все обнажено; несколько малых икон лежало на каменном престоле, прислоненном к стене, где совершается ежедневная литургия, когда бывает игумен. Митрополит же Писидийский, пребывающий большей частью на острове Кастель Россо, служит тут только однажды в год, в день Угодника Божия, и тогда бывает большое стечение народное со всех окрестных мест и даже ярмарка в пустынных Мирах. Да будет Вам известно, Владыко святый, что к утруждению Вашему, хотя уже обременял Вас многими иными просьбами, я еще обещал и здесь устроить по возможности благолепие сей церкви, и так как заказан мною иконостас новый в Родосе, то прошу Вас велеть написать четыре небольшие иконы (в аршин длины и ширины) Спасителя, Божией Матери, Святителя и Предтечи на золотом поле. Необходимы для них четыре серебряные лампады и еще малое Евангелие и крест с нужной утварью, чашей и дискосом, покровом для престола, занавесом и ризами для священника и диакона. Нужна еще аналойная икона святителя в серебряной ризе, чтобы с ней ходить по окрестным селе ниям по старому обычаю. Мне не совестно утруждать тем обитель святителя Николая на Перерве, дабы она поделилась своим достоянием с гробовою церковью того, во имя коего она осенена благословением свыше; более совестно мне видеть, как доселе мы, русские, за были нашего покровителя! Но этим малым частным пожертвованием не должно окончиться усердие наше; нет, я хочу призвать всю Россию для восстановления падшей обители Мирликийской и прошу Вас огласить письмо мое печатью в журнале Вашем: «Творения св. отцов» и отдельными книжицами.

Когда я поклонился еще раз гробу святителя и вышел из его церкви, молодой послушник или служитель Антоний сказал мне: «Что бы вы ни дали для сей церкви, ближе будет нашему сердцу, если восстановите нам соборную св. Сиона, и неужели вы, русские, сего не сделаете?» Тогда он провел меня к развалинам сего нового Сиона, прилегающим с северной стороны к гробовой церкви, и, пройдя под низкими сводами бокового придела, взошли мы во внутренность бывшего великолепного храма, достойного великого святителя. Еще сохранилась вся нижняя часть его до мраморного кар низа, идущего вокруг всего здания и изящно изваянного цветами; но помост засыпан землей; и из нее выходят до половины три белые мраморные колонны, еще стоящие, обозначавшие иконостас, вероятно, открытый как у св. Софии Царьграда; четвертая колонна лежит тут же на своем месте, и другие четыре малых столба стоят на месте священной трапезы, как бы ожидая только мраморной плиты для совершения богослужения, прер ванного уже столько веков. Еще цело и все полукружие Горнего места, вероятно, с сопрестолием и кафедрой, засыпанными землей, и даже полукупол над сей частью алтаря сохранился, но не устоит при обновлении, и только нижняя часть храма до карниза может оставаться в прежнем виде. Катихумены с северной стороны, или верхняя часть хор, также сохранились отчасти, и тут устроен престол во имя св. Георгия, а под ними была церковь свв. Апостолов; сам же собор, как и все, так называемые Сионы в Грузии, праздновал Успение Божией Матери, потому что к сему дню соединился собор всех Апостолов на Сионе Иерусалимском. Но нижняя часть верхних катихумен и западная совершенно обрушились, и когда изнутри церкви посмотрел я кверху, то увидел, что весь карниз кругом унизан народом: турки и греки, женщины и дети, все собрались и безмолвно смотрели на посетителей, как бы в чаянии чего-либо необычайного. Да исполнится сие чаяние верных и неверных, ибо и они уважают память святителя, хотя и теснят его достояние! По моему соображению, при сохранении нижней части храма и при искусстве местных греков класть купола, не более 50000 рублей ассигнациями потребуется для довершения полуобрушенного храма. Неужели не станет стольких денег на Руси для чести и памяти Чудотворца, ежедневно призываемого в молитвах? Впрочем, я просил нашего консула съездить весной вместе с архитектором из Родоса в Миры, снять верный план всего здания и прислать мне смету издержкам, необходимым для восстановления храма. В мае надеюсь получить эту смету и тогда уже деятельнее приступить к делу, но между тем полезно и приготовить сердца к сему благому делу, которое благоприятно чести имени русского, так же, как и благочестию каждого.

Тронул меня ревностный Антоний. Когда мы вышли из ограды, чтобы идти в обратный путь, потому что время уже не позволяло медлить, он еще долго шел за мной и все повторял: «Неужели вы не обновите храма? Неужели и вы только посетили его, не имея другой цели? Другие нам обещали восстановить и не исполнили. Ради великого чудотворца не забудьте нас; если бы игумен был здесь и он просил бы вас о том же. Ах, как будет он жалеть! Ради Бога не забудьте и обновить храм!» Как нищий бежал он за нами, умолял нас, Христа ради, подать милостыню, кому же? - великому Чудотворцу Николаю, от которого многие неоднократно получали помощь! Не трогательна ли для нас такая ревность неведомого юноши на развалинах Мир Ликийских? И неужели мы, русские, и особенно носящие имя святителя, откажем в сей милостыне, собираемой во имя его? Нет, сердце мое говорит мне и за других, что не откажем и что не пройдет и двух лет, когда величественно восстановится новый Сион на развалинах древнего! Не напрасно и святитель столь чудным образом открыл мне бурей путь к своей древней кафедре! Теперь я как бы обязан стараться всеми средствами к восстановлению его храма и уповаю твердо, что восстановится. С сей надеждой в сердце окинул я взором в последний раз величественные развалины, уже от меня скрывавшиеся в отдалении посреди других роскошных обломков и окрестных гор, увенчанных башнями, и поспешил другой каменистой стезей к морю по правому берегу реки, чтобы избежать болот левого берега. На каждом шагу тут еще более встречались мне или чудные здания, или гробницы с надписями, подобные тем, что в Какаве, но мысль моя была занята одной великой гробницей святителя Николая.

Доскажу Вам остаток моего странствия мирликийского. С трудом могли мы взойти в лодку с прибрежных утесов от морского прибоя волн; как и прежде, надобно было опять вброд переходить устье речки, на уже на сей раз перенесли меня на плечах добрые матросы-иллирийцы, которым родное славянское наречие приятно было слышать на берегах Ликии. Оставалось не более часа до захождения солнца, и уже море начинало волноваться северным свежим ветром, который однако, по счастью дул от земли и оттого не так велики были валы. Переплыв открытое пространство моря не без усилий, мы поспешили укрыться между утесов и уже спокойнее могли продолжать плавание внутренними каналами, которые хорошо были известны нашему опытному кормчему. Совершенно почти смерклось, когда увидели издали огни парохода. Радость доброго капитана еще превосходила нашу, потому что он в чрезвычайном страхе ожидал возвращения лодки и ради своей ответственности и по участию ко мне. В месте столь диком могли быть морские разбойники, которыми довольно богаты пределы Оттоманские. Уже он высылал нам навстречу другую вооруженную лодку до захождения солнца; но солнце село, лодка воротилась, а нас еще не было; он начинал приходить в отчаяние, и вот внезапно как черная точка показалась лодка наша из-за утеса Какавы, и он, не веря сам глазам своим, распознал наконец, что это действительно мы. В радостном восторге умножил он огни на пароходе и начал палить из пушек в честь счастливого окончания нашего трудного плавания и чтобы почтить память свт. Николая, столь уважаемого славянскими благочестивыми моряками. Дружески обнялись мы и поздравляли друг друга с радостным событием, которое сделалось общим для всех.

Рано утром на другой день снялись мы с якоря и поплыли в Родос мимо островка Кастель Россо. Там недавно сооружена прекрасная церковь св. равноапостольных Константина и Елены и украшена колоннами весьма роскошными, которые взяты из развалин Мир Ликийских и соседней Патары, между коими лежит сей остров. Итак, кафедра и родина святителя послужили для сооружения храма во имя современного ему императора, внявшего некогда его предостерегающему гласу! И мимо пустынной, еще более разоренной Патары лежит морской путь наш: там почти не видно и следа обломков; но мне утешительно было хотя издали поклониться родине великого чудотворца; мимоходом прочел я канон святителю, чего не успел сделать в Мирах над его гробом. Какое малое пространство отделяет место рождения святителя Николая от места его долгого священнослужения и блаженной кончины и какое необъятное пространство вселенной объемлет он своим покровом, ибо к нему все притекают, особенно в пределах восточных, не только христиане, но и неверные! Такова особенная благодать, ему данная свыше.

До захождения солнца мы уже были в Родосе и чрезвычайно удивился наш усердный консул, услышав, что я уже посетил Миры. Между тем в ожидании моего прибытия он приготовил для меня особенный дом для выдержания карантина и, пользуясь своим влиянием у паши Родосского, который есть генерал-губернатор всех островов турецкого архипелага, испросил У него пароход для скорейшего совершения предполагаемого нами плавания. Все сие оказалось уже излишним, но тем не менее я остался ему чрезвычайно благодарным за все его старания, и это служит хорошим ручательством для будущего, что в нем мы можем найти человека верного и с весом у местного правительства для исполнения нашей благой цели: восстановить церковь нового Сиона в Мирах Ликийских. По счастью, есть и хороший архитектор в Родосе, так как этот остров сделался теперь центром управления Архипелага, и следовательно, нужны только добрая воля и пособие со стороны России для успешного окончания доброго начала. Да совершится оно молитвами великого святителя и чудотворца! Консул доставил мне письмо игумена Паисия, которым он умоляет меня сжалиться над бедствующими Мирами, кафедрой великого святителя, и я в свою очередь умоляю Вас и всех православных ревнителей Церкви разделить со мной сие сострадание действенным оказанием помощи. В Родосе получил я и драгоценный дар игумена Паисия: основание одной малой колонны, поддерживавшей верхнюю доску гроба чудотворца, и часть от мрамора сей гробницы, и когда с помощью Божией достигну я, как уповаю, первопрестольной столицы к весеннему празднику святителя Николая, совершаемому Вами на Перерве, Вы мне скажете сами, где поставить это сокровище Мирликийское.

Муравьев А.Н.

Смирна: па пароходе «Эрцгерцог Иоанн» 5 февраля 1850 года.