Это — она, Иерусалим!
Давным-давно, где-то в 1990‑х, услышал от одного человека в разговоре: «Был в Иерусалиме!» Далее следовал восторженный рассказ о том, чего и как сподобился турист. «Отцы, — обратился он к нам (а нас за обеденным столом сидело человек пять священников), — рекомендую. Всего-то тысяча баксов». Ухмылки повсплывали на наших лицах, но в сердце моем, я это помню отчетливо, прозвучало: куда тебе до Иерусалима, как жить-то после этого будешь? Сейчас понимаю — от гордости все эти тревоги.
Тайный маршрут
Самостоятельных попыток паломничества я не предпринимал никогда. Утешался в Дивееве, где, по слову преподобного батюшки Серафима, «вам и Афон, и Иерусалим».
И вот август 2010‑го. Звонок из епархии. А я на сцене в Арзамасе — фестиваль проводим. Выхожу за кулисы, мне секретарь по телефону кратко: «Чемодан еще не разобрал? Не торопись, в Иерусалим поедешь». Дальше можно только вспоминать с удовольствием эти приятные хлопоты и радость от, тогда еще казалось, немыслимо фантастического события в жизни.
И вот я на Святой земле. И не просто паломник, а меня прислали служить, нести послушание при Русской духовной миссии. Спросите меня, куда я побежал в первое же утро после Божественной литургии в Троицком соборе? Конечно, на Гроб Господень. Не взяв с собой ни воды, ни денег, ни головного убора. Как был — в белом подряснике. Забегая вперед, скажу, что за это я получил от миссионерских старожилов строгий выговор. Без воды в такую погоду, когда нестерпимо печет солнце, в Израиле не ходят. Опасно. Обезвоживание наступает незаметно, дальше — обморок и крупные неприятности.
Местный монах сказал, что пешком десять минут. Заблудишься — спроси «Агиос Тафос», тебе подскажут. Я ходил три часа. Как там можно заблудиться? Не знаю… Я не просто заблудился, я блуждал. По этим экзотическим торговым рядам, казалось, не совместимыми с ТАКИМ местом, и продавцам было совершенно безразлично состояние моего сердца. Они предлагали свой товар привычно-буднично, и их как-то не вдохновляла уличная табличка на доме напротив — «Via Dolorosa». А меня как пригвоздило: вон ты где стоишь, а до Гроба так и не дошел.
Мои попытки произносить «Агиос Тафос» ни к чему не привели. И только позднее стало понятно, почему. Я стоял в двух шагах от него, и люди просто недоумевали, что мне от них надо. Неоднократно пройдя мимо русских монахинь, что меня заприметили — который раз мимо идет — я услышал вопрос: «Что ищете, батюшка?» Слава Богу, родная речь! Я подробно рассказал. Они прыснули: «Да вон, за углом». И махнули в сторону рукой. Я снова пошел по указанному направлению и уже в который раз увидел перед собой вывеску: «Мечеть Омара». Развернувшись, вновь пошел на поиски.
— Ну как, приложились ко Гробу Господню? — те же русские монахини участливо спрашивали меня спустя еще полчаса моих блужданий по восточному базару. Я опять вышел на инокинь. Увидев мое разочарованное лицо, одна из них подошла ко мне и, взяв за руку, повела, как ребенка.
— Куда вы меня ведете? Я здесь был, это мечеть Омара.
Монахиня засмеялась: «А вы, батюшка, не до конца доходили». И она почти довела уже до металлической калитки мечети Омара, как вдруг сделала резкий поворот влево, за торговую палатку, которая закрывала от меня неширокий проход-коридорчик. Еще пять-шесть шагов, и передо мной открылась небольшая разноголосая площадь с группками людей, та самая, к которой вот уже много лет меня притягивает как магнитом.
Из пустоты
Пока я стоял в очереди с паломниками, искал в своем сердце восторгов и особых переживаний, понял, что ничего в моем сердце нет. Ни молитвы, ни благодарности. Оно пусто. Только слова монахини, как заведенная шарманка, крутились в голове: «А вы, батюшка, не до конца доходили». «Не до конца доходили». «Не до конца…» С ними пришла некая ясность: иди до конца, батюшка. Вот что ты сегодня извлек. Как твой дед… Ах, да! Мой дед, священник, по рассказам отца и теток, тоже ведь был в Иерусалиме у Гроба Господня. Возвратившись оттуда, он и женился, и принял сан, и было ему на тот момент сорок лет.
В очереди стоишь — заняться нечем. Те, кто в группах, громко молятся. Мне уже стыдно. Кто-то сказал: «Священники без очереди проходят». Я отказался и начал простейшие арифметические вычисления: так… дед мой — ровесник Ленина, значит, сорок лет ему стукнуло в… 1910‑м? Стоп! А сейчас какой год? 2010‑й. Август… Сто лет! Ровно сто лет тому назад, на этих отполированных миллионами ног плитах так же стоял мой дед.
Мой дед, который не посмотрел на то, что семеро детей… молодая жена… Пошел, как многие в те благословенные времена, по 58‑й статье части первой УК РСФСР. Почему я называю эти времена благословенными? Да потому что они дали ясную картину: кто есть кто. Как в той притче про засеянные поля, пораженные плевелами. Не время выдергивать — пока не прорастет (Мф 13:36–43). Господь дал прорасти злу, чтобы были явлены миллионы свидетелей Его. И я задаю себе вопрос: а что, мой дед не видел всего того, что творилось? И в миру, и в Церкви. И с прихожанами, и с сослуживцами. Все ли остались верными? Нет, не все. И мы знаем это. А не спрашивал ли он по ночам: «Господи, где Ты? А что будет с моей женой, семерыми детьми?» А не испытывал ли он желание плюнуть на все и пойти в колхозные счетоводы — предложения были — да и примеры отступничества? Нет. До конца. Он прошел свой путь именно так, даже когда его назвали врагом народа, а дети проливали кровь на фронтах Великой Отечественной за свой народ.
…Возвратившись из первой поездки, я мог считать ее и последней. Сказать, что мне хватило, будет неправильно, но как-то не планируешь «на ближайшее время» того, что вот только что произошло. Однако человек предполагает, а Господь располагает, так в народе говорят. И вот я уже во второй раз лечу на Святую землю.
И хоть не согласился жить там постоянно (а предложение о переводе было), можно было бы сказать о чувствах, словно я возвращался. Как возвращаются домой. Второе паломническое послушание было вновь укрепляющим обстоятельством — даже предположить не смог бы тогда, почему. Моя группа наполовину состояла (нас объединили в Москве) из паломников, приехавших с Украины — из Киева, Запорожья, Мариуполя. Сейчас мне это очень помогает, когда на Божественной литургии читаешь молитвенное прошение об умирении вражды среди братского народа.
Первый и второй визиты в Израиль, конечно, отличались. Мне было с чем сравнивать. В первом случае я был относительно свободен. Служу — и в свободное время передвигаюсь беспрепятственно по городу, с соблюдением мер предосторожности, как моему сердцу угодно. Во второй же поездке — жесткая дисциплина и напряженный график.
Такой же бодрый темп нам пришлось выдержать и в третьей дарованной мне Господом паломнической поездке, которая случилась совсем недавно. Перед Великим постом. Каждая из них заслуживает более подробных рассказов, и, даст Бог, появится время на это, но из третьей поездки я вернулся с особым ощущением: каждый раз отрыв от Святой земли все болезненнее и болезненнее. Камни ли притягивают, люди ли? Гроб-то пуст, а Христос везде. И все ж таки сердце сладко вздрагивает от имени: Иерусалим.
И, кстати. Имя Святого града для нас звучит в мужском роде. А для еврейского уха оно женского рода. Толком мне этого никто не объяснил, но Иерусалим — она. Как для нас — Москва.
Протоиерей Сергий Муратов, член Союза писателей России
«Ведомости Нижегородской митрополии» 5 (113)