Великий князь Сергей и изобразительное искусство

Речь пойдёт о Сергее Александровиче (1857—1905), родном брате императора Александра III.

За его художественным развитием следили с раннего детства, приобщали к творчеству. Помогал живописец А. П. Боголюбов. «Я начал рисовать вид Рима (сепия)»[1], — читаем в дневнике Сергея. Среди тех, кто учил рисовать, — А. Е. Бейдеман и М. К. Клодт. Умение это помогало в жизни. Однажды к Пасхе он «придумал» рисунок для матери — эмблему праздника. Творить к праздникам приходилось регулярно — и в графике, и живописи.

 
Великий Князь Сергей Александрович. 1865 г.

Хотя главные импульсы он испытал в юности. Лекции об изящных искусствах ему читал профессор А. В. Прахов, кто, по словам М. В. Нестерова, «был большим мастером слова»[2]. («Шутовской вид… коротенький и большеголовый, с шапкой волос и рыжей бородой…»[3], — описал его Ф. Ф. Юсупов.)

 
Великий Князь Сергей Александрович. 1866 г. 

Ради художественного роста он долго изучал эрмитажную коллекцию. В 1875 г. вместе с А. П. Боголюбовым осматривал Лувр. А в 1885 г. побывал в Рисовальном училище Петербурга. Мир художественных выставок и музеев становится его миром. Отдыхая в Ильинском, под Москвой, он не раз ездил в усадьбу Юсуповых Архангельское, где знакомился с ценнейшей художественной коллекцией. Антураж восприятия мог быть необычным. После эрмитажных спектаклей, в которых участвовал Сергей, бывал ужин в залах картинной галереи. С. М. Волконский восторгался: «Что за красота! Среди Веласкесов, Тицианов, Веронезов, в этих дивных мрамором лоснящихся залах музея…»[4]. Сергей формировался в исключительных условиях.

 
Рисунок Великого Князя Сергея Александровича. 1867 г.
 
 
Великий Князь Сергей Александрович. 1870 г.  

Он и сам устраивал выставки, прибегая за помощью к авторитетам. В 1889 г., готовя выставку старинных русских портретов, он обращался за советом к А. Б. Лобанову-Ростовскому, неприязнь к которому, однако, не помешала.

 
Рисунок Великого Князя Сергея Александровича. 1875 г.

Постепенно формируется его тонкий вкус: влияние матери императрицы Марии здесь несомненно. По мнению М. Палеолога, у Сергея: «была довольно сильная художественная восприимчивость»[5].

А запросы росли. Выставки в Академии художеств перестали нравиться: «Очень плохо»[6], — отозвался Сергей об одной из них, и это вызвано его эстетическим вкусом, который разделяли видные представители интеллигенции. «Противной брюлловщиной»[7] называл картины «академиков» И. С. Тургенев.

 
Великий Князь Сергей Александрович. 1877 г.

Интересы Сергея влияли на его супругу Елизавету. Художественная коллекция мужа много значила для неё. Восхищаясь ею, вдохновлённая красотой дворцово-парковых ансамблей, Елизавета берётся за кисти, создаёт картину за картиной. Яркие образы России слагаются в её сердце, и оно не оскудевает в желании творить. За работой Елизаветы следит Сергей.

Массу впечатлений они получали и в Ливадии, что тоже влекло к творчеству. Окрестные места дышали девственностью: крутые скалы Ай-Петри, дивные сосняки по откосам гор — всё вызывало восторг. «Мы очень весело препровождаем время»[8], — признавался Сергей. Всё представало необычным и живописным. В лучах слепящего солнца будто росли утесы, встающие над морем. Поодаль, на фоне тёмно-зелёных кипарисов, светились белые мечети. Манили поля цветущих маков…

 
Великий князь Сергей Александрович и Великая княгиня Елизавета

Радовала и усадьба Сергея Нескучное, оправдывая своё название, особенно — замечательным парком. Кроны деревьев, постриженные под шары, составляли прямоугольные боскеты. Растения создавали где-то тоннели, выходы откуда обозначали скульптуры. Удивляли ниши-обманки с искусно написанными на них пейзажами.

Художники всегда были желанны им. Но больше он любил передвижников, кого предпочитали и в царской семье. Однажды после очередного скандала в Академии Александр III заявил: «Надо всех выгнать и пригласить передвижников»[9]. Известно, что, по представлению Сергея, император назначил в 1887 г. пенсию в 1500 руб. вдове и дочери И. Н. Крамского.

Воспитанный в любви ко всему русскому, национальному, он предпочитал В. М. и А. М. Васнецовых, купив ряд их полотен, как работу Виктора Михайловича «Сирин и Алконост. Песнь радости и печали». Старшему из Васнецовых он помог в постройке мастерской в Москве, где художник работал свои последние 20 лет. Виктор Михайлович ждал и моральной поддержки: ведь против него — известного патриота развернули газетную кампанию, на что отозвался И. Э. Грабарь: «Пора перестать травить Васнецова»[10]. И Сергей поддержал изгоя. Не случайно тот говорил о сочувствии великого князя и его добром внимании к родному искусству, огромный вклад в которое внёс сам Васнецов[11]. Мастерская в Москве «и была наградой за его многолетние труды, за то, что он дал своим талантом русскому обществу»[12]. Разработав проект памятника Сергею на месте его гибели, Васнецов явил себя благодарным.

 
«Великий Князь Сергей Александрович, цесаревич Николай Александрович и Великий Князь Павел Александрович в Царском Селе». Конец 1880. 
Дмитриев-Оренбургский Николай

Случалось, он бывал в мастерских передвижников. Вот что сообщил в 1899 г. своему знакомому, издателю газеты, И. И. Левитан: «…сегодня… Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Фёдоровна посетили мою мастерскую на Покровском бульваре. Если найдёте это интересным, — прошу тогда напечатать в Вашей газете»[13]. Если учесть, что Левитан раньше выселялся из Москвы как еврей, то здесь видно желание легализовать своё положение.

Выселение Левитана — история скандальная, но требует комментария. Во-первых, к 1892 г., когда его выселили, Левитан ещё не создал самых известных картин — «Золотая осень», «Над вечным покоем», «Владимирка», и полицейские чины, производившие выселение, понятно, не знали об его заслугах. Во-вторых, выдворенный в сентябре, Левитан вернулся в Москву уже в декабре. И, в-третьих, о многом говорит его сентябрьское письмо: «Поселился я в довольно милой местности (недалеко от Москвы, в с. Болдино. — В. В.) и думаю поработать»[14]. Но чувствительная душа художника страдала. В письме 1899 г. он вспоминал, как семь лет назад ему «едва не пришлось уехать отсюда (из московского края. — В. В.) в силу трудностей, добиться права на жительство! Мне, уже тогда известному художнику!»[15]. И нам понятно, что визит Сергея к Левитану значил не только признание его художнических заслуг, но и желание загладить вину администрации. Хотя уже в декабре 1892 г. Левитан вновь окунулся в московскую жизнь, вошёл в комиссию по присуждению премий Московского общества любителей художеств. В мае 1893 г. он сообщил П. А. Брюллову, что в Москве его не беспокоят — очевидно, по личному указанию Сергея, распорядившегося о возвращении Левитана. Важно вспомнить и о педагогическом труде мастера в Московском училище живописи[16], чьим покровителем был великий князь.

Надписи "Ella" сделаны супругой Сергея Александровича великой княгиней Елизаветой Федоровной
(это ее неофициальное имя)

В. Д. Поленов также был им замечен. «Что за прелестные вещи!..»[17], — отозвался он о работах художника.

Главной помощью передвижникам оставалась покупка их работ. В конце ХIХ в. Сергей приобрёл с выставки рисунок И. И. Шишкина «Пруд»[18].

Не остался без внимания и тяготевший к духовности М. В. Нестеров. В 1896 г. Сергей купил за 500 руб. в Москве на Периодической выставке его картину «Христова невеста».

В том же году он просил В. В. Верещагина продать ряд работ кремлёвского цикла, а также картину «Колонны в Пучуге»[19]. В творчестве Верещагина Сергей ценил не всё: картины о войне 1877—1878 гг. его скорее раздражали. Героизм, благородная роль русской армии Верещагина не интересовала: он оседлал другого конька, живописуя «ужасы войны». Взгляните на картину «Шипко-Шейново. Скобелев под Шипкой»: множество трупов на переднем плане (причём, русских больше), и уже не героем воспринимается М. Д. Скобелев, помещённый на задний план. «Какой-то шалый»[20], — сказал о художнике Сергей. Недаром на Западе «заметили» Верещагина. Но Сергей не отрицал художника целиком: в 1896 г. побывал на его выставке. Умение идти на компромиссы — оно стоит дорогого.

Вспомним и о его глубоком уважении к М. М. Антокольскому. Сергей делал ему заказы, от отсутствия которых скульптор часто страдал.

В поле его зрения попал и художественный «авангард». Он интересовался живописью moderne во Франции, не игнорируя современное искусство других стран. Скажем также о симпатиях к А. Я. Головину и К. А. Коровину. Возможно, он искал «впереди идущих», подтверждая широту своих устремлений.

Самую разную помощь оказал он художникам, включая психологическую. О многом говорит история с К. А. Коровиным, происшедшая в апреле 1901 г. Когда Коровин был театральным художником, его завистники сообщили в Министерство внутренних дел, что импрессионизм, к которому он принадлежал, будто бы сродни социализму. Министерство попросило Коровина о письменном разъяснении. Но в дело вмешался директор императорских театров В. А. Теляковский: повёз художника к Сергею. Вспоминает Коровин: «В зале дома генерал-губернатора к нам вышел великий князь… высокий, бледный, больной. Теляковский говорил с ним по-английски. Великий князь обратился ко мне: "Вы вошли в театр, где было болото интриг, рутина, и, конечно, вызвали зависть прежних. Ничего не отвечайте в министерство"…»[21].

С деятелями искусства он был достаточно прост. В. А. Серов отметил, как однажды Сергей подошёл к нему и поздоровался за руку[22]. Современники видели, что он очаровывает художников ласковым обращением и добротой.

Иные мастера его портретировали. Летом 1903 г. Серов заявил: «В Ильинском пишет портрет Сергея Александровича Богданов-Бельский[23] — кто лучше значит». Точно зависть звучит здесь. Но стоило ли завидовать: Сергей оказал Серову много чести. Сам художник сообщил в 1903 г. из Архангельского: «Завтра приезжает сюда… Сергей Александрович, великая княгиня Елизавета Фёдоровна… И, разумеется, будут милостиво осматривать мои произведения»[24]. Вскоре Серов разъяснил: «Высочайшие гости кушали чай и одобрили мои произведения (портреты Юсуповых. — В. В.). Перед их приездом я спрашивал княгиню (З. Н. Юсупову. — В. В.), что когда, мол, приезжает ревизионная комиссия (намекая на великого князя), и вот Сергей Александрович, обращаясь ко мне, говорит, что ревизионная комиссия одобрила (княгиня изволила передать сию мою шутку»[25].

В своё время Сергей похвалил картину Серова «Государево семейство во время спасения на железной дороге». И в 1894 г. Серов написал для него портрет Александра III. Интерес к Серову подтверждал И. Е. Забелин, замечавший, как Сергей восхищался успехами художника.

Были у Серова и другие поводы вспоминать о вельможе. Именно Сергей устроил его в Училище живописи, директор которого А. Е. Львов сообщил художнику: «Имею честь уведомить Вас, что определением августейшего попечителя Училища (Сергея. — В. В.) от 11 октября 1897 г. вы назначаетесь преподавателем натурного класса… с окладом… 800 руб. и квартирных денег — 400 руб. в год с предоставлением Вам мастерской»[26].

Но из-за сложного характера Серов ёрничал в адрес благодетеля. М. В. Добужинский подчёркивал угрюмость Серова и его склонность к злым карикатурам. Побывав однажды с Л. О. Пастернаком на «рисовальном вечере», где были высокие особы, включая Сергея, Серов сказал при выходе с «едким юмором»[27]: «Ну и вечер!.. Прямо пять рублей за вход можно было бы дать!..»[28]. Своё действительное отношение к Сергею Серов не смог скрыть. Однажды он писал его портрет. После нескольких сеансов вдруг взял под мышку начатый портрет и неожиданно распрощался, объяснив кратко: «Не выходит», на что Сергей только улыбнулся[29]. В 1902 г. дошло до серьезного всплеска чувств. Узнав, что, при участии Сергея, скульптору А. С. Голубкиной, сотрудничавшей с большевиками, не разрешили работать в мастерской Училища, Серов подал заявление об уходе. «Взволнованный, злой»[30], он не успокаивался: «Я настаиваю на своём. Я не могу более остаться в том заведении, где искусством управляет градоначальник…»[31]. Ради Училища Сергей пошёл на компромисс: Голубкиной вернули мастерскую — и Серов продолжил преподавать. А Голубкина всё тяготела к политике: распространяла большевистскую литературу, посещала нелегальный кружок.

Училище живописи Сергей не забывал, и оно развивалось. Наряду с Левитаном и Серовым, пригласили преподавать А. М. Васнецова, К. А. Коровина, Л. О. Пастернака. «Училище… было лучшим… по разнообразию и свободе (курсив мой. — В. В.) художественного образования… по отсутствию казёнщины… И на Западе не было в те времена подобной школы»[32], — вспоминал Л. О. Пастернак. Случалось, перед окончанием курса самых способных учеников приглашали в Ильинское — для отдыха и работы над этюдами. Удачные их работы Сергей покупал, регулярно посещая рождественские выставки.

Переехав в Москву, он бывал на «рисовальных вечерах» у В. М. Голицына на Большой Никитской. Здесь позировали интересные, «с точки зрения портретных задач», женщины — порой в древнерусских костюмах. Вспоминает Л. О. Пастернак: «Как-то случайно, оторвавшись на мгновение от рисунка, я увидел… высокую, худую… фигуру… Сергея Александровича… Через несколько минут я услышал… властные шаги, которые умолкли позади меня. Я продолжал работать… будто не знал, кто стоит за моей спиной… Стоявший… так долго не отходил от меня, что становилось жутко. Видимо, он сверял сходство моего рисунка с самой натурой. На ближайшей Периодической выставке Общества любителей художеств этот рисунок — портрет Юсуповой был куплен Сергеем Александровичем — стало быть, "сверил"»!»[33]. Он купил и другую работу Пастернака — набросок портрета дочери В. М. Голицына, также исполненный с натуры на одном из «рисовальных вечеров». Запомнив на вечере облик Сергея, Пастернак сделал на память его графический портрет, который, походив по рукам, пропал, однако, без вести.

Мнение своё о произведениях искусства Сергей и вправду не спешил выдавать. И. Е. Забелин заметил, что у памятника Александру III скульптора М. А. Чижова он долго курил, прежде чем обвинил художника в бездарности.

Академическую церковную живопись, которая, с его слов, «ничего не даёт православному чувству»[34] он не одобрял. Образцом иконописи считал православно-архаический стиль, восхищаясь строгановской школой. Равнодушие к древностям иных духовных, их стремление всё поновлять красками и золотом его раздражало. Итальянское влияние в иконописи ему не нравилось, хотя он высоко ценил сокровища светской итальянской живописи.

При огромных его заслугах пред искусством не все питали к нему благодарные чувства. В 1905 г. М. В. Добужинский порадовался, что, в ходе революции, выбили окна во дворце Сергея в Петербурге[35].

А он рос как меценат, помогал в сооружении памятников и музеев. В 1898 г. воздвигли монумент Александру II — дань памяти Сергея отцу. Он привлёк лучших художников: П. В. Жуковского и А. М. Опекушина, изваявшего статую.

Когда в Москве, на Волхонке, по инициативе И. В. Цветаева, создавался музей изобразительных искусств, Сергей, будучи московским генерал-губернатором, реально участвовал в деле, сильно интересуясь идеей музея. О важности музея говорили многие, но он возник, со слов П. С. Уваровой, только благодаря великому князю — «его просвещённому отношению к делу и его любви к Москве»[36].

Желая поддержки августейшего, Цветаев направил ему подробный доклад. И дело развернулось. Всё началось с выделения под музей земли, что не обошлось без содействия Сергея. На месте музея планировалось Училище имени Александра II. Но Сергей не сомневался, что училищу с его высокой трубой и фабриками не место в центре Москвы. Городская дума увидела неуважение к памяти императора и настаивала на своём — «началась борьба муниципального комитета с администрацией»[37]. Но победил Сергей, и 17 августа 1898 г. музей был заложен.

Конечно, отцом музея считается Цветаев. Но что бы он сделал без помощи генерал-губернатора? Причём, Сергей не только поддерживал все главные почины Цветаева, но и сам инициировал много ценного (к примеру, предоставление под музей участка в центре города, а не места «на задворках университета»[38]). Говорили, что помощь музею Сергей счёл своим семейным долгом. (Иные подмечали у него «гипертрофированное чувство долга».)

Деньги на музей собирались с трудом: не всегда помогал и авторитет Сергея. Отказались жертвовать богатейшие московские купцы-старообрядцы, выразив тем отношение к Сергею, не любившему старообрядцев. Именно через него идеей музея заинтересовался известнейший богач и общественный деятель Ю. С. Нечаев-Мальцев. Если б не его жертва в 3 500 000 руб., то дело затянулось бы надолго. В числе тех, кто много дал на музей (23 000 руб.), еврейский банкир Лазарь Соломонович Поляков.

Он же, Сергей, поддержал прошение о казённых субсидиях. В дневнике Цветаева за 1898 г. находим: «Ходатайство… о казённой субсидии музею теперь в полном ходу. Министр финансов Витте упирается, не желая давать 300 тысяч рублей… великий князь не желает получить менее, по крайней мере, 200 000… Посмотрим, кто кого осилит… великий князь стоек и силён сознанием… его положения. К тому же, когда захочет, он может осилить собеседника любезностью речи, обращения, чрезвычайно искреннего и как-то женственно наивного»[39]. Сергей добился выделения 200 000. И 12 марта того же года пообещал вести дело музея до конца. (Свои обещания он старательно исполнял. Великая княгиня Мария Павловна называла его человеком «крайне пунктуальным»[40].)

Под председательством Сергея был создан Комитет по сооружению музея. Первое заседание прошло в кабинете Сергея. Цветаев рассказывал: «Встреча членов — учредителей Комитета великим князем была самая любезная. Он встал у входной двери в залу заседания и здесь здоровался со всеми, приглашая и благодаря за прибытие… Когда все разместились… он… застенчивым тоном проговорил: "Высочайше утвержденный Комитет по устройству музея… объявляю открытым"…»[41]. Нечаев-Мальцев пожелал выступить по случаю его назначения товарищем председателя, но великий князь возбранил, точно зная, что Нечаев-Мальцев будет его благодарить. «Что вы тут… за парламент хотите устроить!.. — внушал Сергей. — Мы… выслушаем, в каком положении находится дело, какие у нас… средства… — вот и всё. Нет, нет, Юрий Степанович, вы мне речи не говорите, Будем работать и так…»[42]. Он хотел «деловитости»,[43]  — утверждал Цветаев.

Комитет созывался регулярно. Но одних заседаний было мало. Сергей часто ездил на стройку, вступал в разные деловые связи. В 1904 г. просил правительство Италии разрешить отлив копий скульптур эпохи Возрождения. Контакт дал пользу. Когда на Волхонку привезли Равеннские мозаики, Сергей не скрывал радости. А для переноса в музей древней катакомбы с горы Митридат в Керчи он помог успешному проведению переговоров. П. С. Уварова восторгалась огромным его интересом к музею, настойчивостью, с которой он вызывал музей к жизни[44].

Сергей всё больше вникал в детали. Даже об ограждении ходов к залам Цветаев беседовал с августейшим покровителем[45]. Уварова заметила, что, вместе с  Цветаевым и архитектором Р. И. Клейном, он занялся «планами, расчетами и комбинациями»[46]. Будучи сторонником античного архитектурного стиля, Сергей ратовал за возможную простоту рисунка музейного фасада, видя его пропилейным, за отказ от чрезмерной лепнины, чтобы не скрыть благородство линий. Он не был дилетантом, хорошо разбираясь в архитектурных стилях: древнегреческом, древнеримском и ренессансном. И справедливо, что его вкусы играли решающую роль. Именно он отверг проект музейного здания в «русско-византийском» стиле, предложенный В. М. Васнецовым: архитектура здания, по его мнению, не должна противоречить характеру экспозиции. Когда план музея был готов, Сергей представил его императору. Выбор оказался правильным; здание получилось великолепным; но архитектурная классика была модернизирована.   

Вместе с братом Павлом он оплатил строительство зала Парфенона, дав около 30 000 руб. (Залы музея, считал Сергей, целесообразно раздавать жертвователям, кто, вложив деньги, и осуществит задуманное устроителями.) Современники «отдали должный восторг этому залу дорического стиля, — отметил Цветаев в 1908 г., когда Сергея уже не было. — Это вышел хороший памятник… благодетелю музея»[47]. Профессору вторит его дочь М. И. Цветаева: «Слово музей мы, дети, слышали неизменно в окружении имён: великий князь Сергей Александрович, Нечаев-Мальцев... Первое понятно, ибо великий князь был покровителем искусств...»[48], — находим в её автобиографической прозе.

Цветаев умел быть благодарным, и не случайно круглый зал в центре музея он видел Пантеоном  русской славы в области высшей культуры. Здесь, вокруг статуи Александра III, предполагались бюсты Николая II, императриц Александры Фёдоровны и Марии Фёдоровны, а также Сергея Александровича и Елизаветы Фёдоровны. Но великий князь не хотел увековечивать себя; благодарности не ждал.

После гибели Сергея в музей передали часть его художественной коллекции. Цветаев писал, что «Елизавета Фёдоровна делает музей наследником художественного достояния великого князя…»[49], радуясь, что ему достаётся больше, чем музею Александра III в Петербурге. А получать было что: о богатстве коллекции знали многие. Иностранные вещи преобладали. Цветаев восхищался бронзовой греческой статуэткой, за которую великий князь заплатил 1000 франков, отличной копией Персея Бенвенуто Челлини, прелестными Мадоннами из гостиной Николаевского дворца[50]. По мнению Уваровой, Сергей слыл «знатоком… античных древностей. Особо ценным было его собрание древнегреческой терракоты из Танагры»[51].

Интерес к искусству нёс пользу России. Сергей закупал шедевры за рубежом: и не только для своей коллекции. В 1883 г. привёз из Флоренции для Эрмитажа итальянскую фреску. Признаем правоту С. В. Рахманинова: «Не забывайте, что все художественные сокровища страны, находящиеся в галереях Москвы и Петрограда, были собраны людьми старой России»[52]. Его усилиями создана портретная галерея московских главнокомандующих и генерал-губернаторов. После смерти Сергея собрание пополнилось и его портретом. Заботясь о национальном достоянии, он предотвращал распродажу шедевров искусства. И ясно, что вполне по заслугам его избрали в 1895 г. почётным членом Российской Академии художеств. Он также возглавлял Общество художников исторической живописи и Московское художественное общество. Но в историю вошёл как тонкий ценитель прекрасного и замечательный меценат.
______________
Примечания

[1]. Государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ). Ф. 648. Оп. 1. Д. 20. Л. 6.

[2]. Нестеров М. В. Давние дни. Воспоминания. Очерки. Письма. — Уфа: Башкирское книжное изд-во, 1986. С. 391.

[3]. Юсупов Ф. Ф. Мемуары. — М.: Захаров, 1998. С. 46.

[4]. Волконский С. М. Мои воспоминания. — М.: Искусство, 1992. С. 156.

[5]. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. — М.: Новости, 1991. С. 118.

[6]. ГАРФ. Там же. Л. 80.

[7]. Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах. Письма. Т. 9. 1871—1872. — М. —Л.: Наука, 1965. С. 176.

[8]. ГАРФ. Там же. Л. 22.

[9]. Цит. по: Боханов А. Н. Император Александр III. — М.: Русское слово, 1998. С. 451.

[10]. Грабарь И. Э. Письма. — М.: Наука, 1974. С. 149.

[11]. Виктор Михайлович Васнецов. Письма. Дневники. Воспоминания. Суждения современников. — М.: Искусство, 1987. С. 123.

[12]. Нестеров М. В. Указ. соч. С. 394.

[13]. Левитан И. И. Письма. Документы. Воспоминания. — М.: Искусство, 1956. С. 336.

[14]. Там же. С. 42.

[15]. Там же. С. 98.

[16]. Полное его название — Училище живописи, ваяния и зодчества.

[17]. Великий князь Сергей Александрович Романов: биографические материалы. Кн. 2. 1877—1880. — М.: Новоспасский монастырь, 2007. С. 153.

[18]. Иван Иванович Шишкин. Переписка. Дневники. Современники о художнике. — Л.: Искусство, 1978. С. 330.

[19]. Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова. 1874—1898. — М.: Искусство, 1963. С. 93.

[20]. Великий князь Сергей… С. 64.

[21]. Константин Коровин вспоминает. — М.: Изобразительное искусство, 1971. С. 572.

[22]. Валентин Серов в переписке, документах и интервью. — Л.: Художник РСФСР, 1985. Т. 1. С. 203.

[23]. Н. П. Богданов-Бельский. 1868—1945. Член Товарищества передвижных художественных выставок.

[24]. Валентин Серов… С. 434—435.

[25]. Там же. С. 436.

[26]. Там же. С. 249.

[27]. Пастернак Л. О. Записки разных лет. — М.: Советский художник, 1975. С. 44.

[28]. Там же.

[29]. Ульянов Н. П. Воспоминания о Серове // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. — Л.: Художник РСФСР, 1971. С. 85.

[30]. Там же.

[31]. Там же.

[32]. Пастернак Л. О. Указ. соч. С. 56.

[33]. Там же. С. 43, 44.

[34]. Цит. по: Забелин И. Е. Дневники. Записные книжки. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001.

[35]. Добужинский М. В. Письма. — СПб.: Дмитрий Булавин, 2001. С. 71.

[36]. Уварова П. С. Былое. Давно прошедшие счастливые дни. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2005. С. 145.

[37]. И. В. Цветаев создаёт музей. — М.: Галарт, 1995. С. 99.

[38]. Там же. С. 73.

[39]. Там же. С. 81—82.

[40]. Мария Павловна. Мемуары. — М.: Захаров, 2004 .С. 21.

[41]. И. В. Цветаев создаёт... С. 105.

[42]. Там же. С. 103.

[43]. Там же.

[44]. Уварова П. С. Указ. соч. С. 145.

[45]. И. В. Цветаев создаёт... С. 240.

[46]. Уварова П. С. Указ. соч. С. 146.

[47]. Письма другу. Письма И. В. Цветаева П. С. Уваровой // Родина. — 1997. — № 8. — С. 106.

[48]. Цветаева М. И. Отец и его музей.

[49]. И. В. Цветаев создаёт... С. 284.

[50]. Там же.

[51]. Уварова П. С. Указ. соч. С. 265.

[52]. Рахманинов С. В. Литературное наследие. Т. 1. Воспоминания, статьи, интервью, письма. — М.: Советский композитор, 1978. С. 51. 

Вяткин Валерий Викторович, доцент Пермского института железнодорожного транспорта, кандидат исторических наук, член Союза писателей России.