Не славен в братиях измлада,
Юнейший у отца я был,
Пастух родительского стада;
И се! внезапно богу сил
Орга?н мои создали руки,
Псалтырь устроили персты.
О! кто до горней высоты
Ко господу воскрилит звуки!
Услышал сам господь творец!
Шлет ангела: и светлозрачный
С высот летит на долы злачны;
Взял от родительских овец;
Елеем благости небесной
Меня помазал. — Что ж сии
Велики братии мои?
Кичливы крепостью телесной!
Но в них дух божий, бога сил,
Господень дух не препочил!
Иноплеменнику не с ними,
Далече страх я отженя,
Во сретенье исшел: меня
Он проклял идолми своими;
Но я мечом над ним взыграл,
Сразил его и обезглавил
И стыд отечества отъял,
Сынов Израеля прославил!

1823

Автограф стихотворения Грибоедова «Давид» был до сих пор неизвестен, равно как неизвестна дата его написания. Во всех собраниях сочинений Грибоедова стихотворение печаталось по первопечатному тексту («Мнемозина», часть 1, М., 1824, стр. 24—25). Найденный среди бумаг В. К. Кюхельбекера автограф стихотворения позволяет точно установить текст Грибоедова, очистив его от редакторских изменений, с которыми он до сих пор печатался, а находящееся на том же листке письмо Грибоедова к сестре позволяет уточнить дату его написания.

Автограф представляет собой четвертку белой бумаги (19х23 сантиметра) с водяными знаками А. Б. Ф. 1822 года. На первой и второй страницах тщательно, каллиграфически написанный Грибоедовым беловой текст стихотворения с размашистой концовкой. В автографе имеется ряд карандашных поправок Кюхельбекера. Его же рукой проставлена под стихотворением подпись А. Грибоедов. Листок был сложен вчетверо и на первой верхней доле 4-й страницы имеется сопроводительное письмо Грибоедова сестре Марии Сергеевне, с просьбой переслать стихотворение Кюхельбекеру. Там же — следы карандашной записи адреса рукой Кюхельбекера: «В доме Алексеева», в Садовой, возле…»

«Давид» Грибоедова был стихотворением, которым открывалась «Мнемозина». Но не только по своему положению это стихотворение было программным. Здесь было важно не обращение к «библеической» тематике, осуществившее требование «высоких» тем в лирике. В гораздо большей степени оно было программным по образу героя — лирического воинствующего «певца-пророка». Этот образ был связан с позицией группы поэтов, которую возглавлял Грибоедов и к которой с 21-го года ревностно примкнул его друг и последователь Кюхельбекер. Этим отменялся долго владычествовавший в поэзии образ беспечного и бездейственного поэта-ленивца, мудреца-эпикурейца. Как сразу был принят и конкретно понят грибоедовский образ, можно судить хотя бы по тому, как быстро его воспринял в систему своих образов Пушкин.

Первая часть «Мнемозины» с «Давидом» Грибоедова вышла в свет зимою 1824 года (цензурное разрешение —17 января), а уже к лету[1] 1824 года относится эпиграмма Пушкина, в которой, с обычной конкретностью, он свои отношения к графу Воронцову, отношения поэта и вельможи сравнивает с образами Давида и Голиафа:

Певец Давид был ростом мал,
Но повалил же Голиафа,
Который был и генерал,
И положеньем выше графа.

Следует заметить, что это чуть не единственный, у Пушкина «библеический» образ в эпиграммах, где он обычно использует античный материал. Этим еще более подчеркивается связь эпиграммы со стихотворением Грибоедова.

Этот образ поэта-пророка, несомненно, повлиял на пушкинского «Пророка», который является самостоятельным углублением и дальнейшим развитием образа, причем черты грибоедовского пророка-бойца, поющего богу сил, сражающегося с иноплеменниками, сменены у Пушкина чертами пророка-проповедника. Позднее в «Пророке» Лермонтова главным стал конфликт поэта-пророка с толпой. Как бы то ни было, образ поэта-пророка введен был в лирику 20-х годов Грибоедовым.

Грибоедов дал Кюхельбекеру совет развить тему «Давида» в поэме. Эту тему Кюхельбекер кладет в основу своей работы в крепостном заключении. На эту тему Кюхельбекером создана монументальная поэма «Давид», оконченная 13 декабря 1829 года в Динабургской крепости. О том, что заглавие поэмы внушил ему Грибоедов, Кюхельбекер свидетельствует, посвятив поэму своему другу, а позднее — и его памяти, и неоднократно упоминает о нем в лирических отступлениях поэмы.

Приводим автограф стихотворения Грибоедова:

ДАВИД

Неславен в братии измлада,
Юнейший у отца я был,
Пастух родительского стада;
И се! внезапно богу сил
Орга?н мои созда?ли руки,
Псалтырь устроили персты.
О кто до горней высоты
Ко Господу воскрилит звуки?..

Услышал сам Господь Творец,
Шлет Ангела; и светлозрачный
С высот летит на долы злачны,
Взял от родительских овец,
Елеем благости небесной
Меня помазал.

Что ж сии
Велики братия мои!..
Кичливы крепостью телесной!
Но в них Дух божий, бога сил,
Господень Дух не препочил.

Иноплеменнику не с ними,
Далече страх я оженя,
Во сретенье исшел: меня
Он проклял идолми своими:

Но я мечем над ним взыграл,
Сразил его и обезглавил.
И стыд Отечества отъял,
Сынов Израиля избавил?
прославил?

В строке 21 слово «оженя» получилось при исправлении слова отгоня и является опиской (вместо: «отженя»), устраненной Кюхельбекером.

В строке 22 «исшел» — первоначально «пошел».

Наконец, в последнем стихе волнистой скобкой объединены слова: «прославил» и «избавил», причем «избавил» является вариантом, написанным над строкой. Вопросительные знаки к обоим словам — несомненно, апелляция к редакторской воле Кюхельбекера, который выбрал из двух предлагаемых вариантов первоначальное «прославил», зачеркнув карандашом надписанный над строкой вариант.

Эта деталь позволяет установить важный факт из литературных отношений друзей: Грибоедов настолько доверяет вкусу Кюхельбекера, что предоставляет ему выбор стиха из двух вариантов. Таким образом, в окончательном тексте и должен быть принят вариант, выбранный Кюхельбекером.

Редакторское изменение Кюхельбекера коснулось одного слова первой строки:

Неславен в братии измлада

изменено на

Неславен в братиях измлада.

как и печатается во всех собраниях сочинений Грибоедова. [2]

Нетрудно догадаться, что изменение вызвано зиянием: «в братии измлада», причем Кюхельбекер, исправляя безупречную форму «братии» на «братиях», очевидно руководствовался примером самого Грибоедова:

Велики братия мои!

Приводим автограф записки Грибоедова на 4-й странице, публикуемый впервые:

«Chere Marie, j'ai passe une nuit de souffrances. Veuillez envoyer cette production de mon insomnie a Kuchelbecker.

Pour le livre vous le renderez a qui il appartient. C'est une pauvrete».

Перевод:

«Милая Маша, я провел мучительную ночь. Пожалуйста, пошли этот плод моей бессонницы Кюхельбекеру.

Что касается книги, возврати ее тому, кому она принадлежит. Это убожество».

Какая книга вызвала резкий отзыв Грибоедова, установить трудно: по запискам к Одоевскому того же периода мы знаем, как много и жадно он читал в ту пору. В одной записке он просит Одоевского прислать ему «Памятники древн. Росс. словесности» Калайдовича, Арцыбашева («О первобытной России и ее жителях», 1808), «Теорию музыки» Гесса де-Кальве, «Русские древности из частной жизни россиян» Успенского.

Записка позволяет уточнить дату стихотворения, до сих пор колебавшуюся между 1821 и 1824 годами. [3]

Стихотворение написано в сентябре — декабре 1823 года.

Кюхельбекер приехал в Москву 30 июля 1823 года.

5 августа он пишет матери: «Il y a une semaine, que je suis a Moscou». («Уже неделя, как я в Москве».)

В письме от 3 августа он сообщает матери: «Griboyedoff etait parti de Moscou la veille de mon arrivee: j'ai du malheur». («Грибоедов уехал из Москвы накануне моего приезда: мне не везет».)

С 29 июля по конец сентября месяца 1823 года Грибоедов провел в деревне у Бегичева, где работал над 3 и 4 актами «Горя от ума».

19 сентября Кюхельбекер пишет матери: «Griboyedow ist noch nicht hier: ich zweifle, ob er kommen wird». («Грибоедова еще нет: сомневаюсь, приедет ли он»).

В конце сентября Грибоедов вернулся в Москву и жил в доме у Бегичева. Кюхельбекер же жил в одном доме с родителями Пушкина (la famille de Pouchkin), как пишет он в письме к матери, — на Старой Басманной. [4]

Записка и посылка стихов Кюхельбекеру через сестру Марию Сергеевну и относится к осени 1823 года, что и является временем написания «Давида». Кюхельбекер дружил с сестрой Грибоедова. Еще до приезда Грибоедова он побывал у нее. 13 августа он пишет своей сестре, Юлии Карловне Кюхельбекер: «Вчера я обедал у Марии Сергеевны Грибоедовой: ее матери нет в Москве; она где-то в Костромской деревне...»