К.П. Победоносцев
Вербная суббота
Какую радость пробуждает в душе моей звон колокола к торжественной
всенощной нынешнего дня! Сколько светлых воспоминаний! Ребенку, только
что вышедшему из колыбели, только что начинающему ходить, уже знаком,
уже приятен вид вербы. Ее приносила ему в постель от заутрени старая
няня, ею слегка ударяла по одеялу, приговаривая ласковые слова, ее потом
отдавала ему, и, еще лежа в своей постельке, долго играл малютка
гладкими красными прутьями, сдирая с них ароматную кору и любуясь
красивыми бархатными белыми барашками: из них потом целый день составлял
он свое стадо и гонял его по столу в разные стороны.
Потом — в раннем детстве — какое веселое было утро субботы: по улицам
носят раскрашенных и раззолоченных херувимов на вербе, на длинных шестах
носят клетки с певчими птицами, безпрестанно раздаются певучие крики
разносчиков. Весеннее солнце глядит приветливо в окно; оно так и
вызывает выпроситься с няней на гулянье под вербами, где так много детей
и игрушек; да и без гулянья на широком дворе, начинающем уже высыхать,
сколько новых разнообразных удовольствий! Там кудахтают курицы, недавно
еще выпущенные из зимнего заточения, кричит петух, как будто зовет
скорее весну, тепло и зелень; обсохнувшие доски и бревна давно уже манят
мальчика походить и попрыгать по ним через ручьи тающего снега, и
строить мостики, и пускать кораблики…
Приходит вечер. Давно уже мальчик осаждал мать неотступными просьбами
взять его в церковь, где, по ее же словам, всем так хорошо и весело, где
все стоят с вербами и свечами, откуда все возвращаются, встретив
Христа, с улыбкою и песнью. Что-то неведомое и таинственное
представляется в храме юному воображению: как там должно быть хорошо и
светло, как должно быть весело стоять вместе со всеми, держа в руке
горящую свечку на длинной ветке. И вот, наконец, мать, после нескольких
годов упорного отказа, решается взять с собою в церковь дитя свое. Боже
мой — какая радость! „Мама, когда же зажгут свечки?“ — спрашивает
ребенок, и ждет-не дождется желанной минуты. Вот, наконец, пришла она!
Мать сама зажгла ему свечку, налепила на вербу и дала ему в руки, и
стоит он первое время в каком-то смущении, но в то же время гордый тем,
что и он так же, как и все большие, стоит со свечой, и сердце прыгает от
волнения. „Молись, — шепчет ему мать, — Христос идет“. Таинственный
трепет ожидания впервые нападает на душу, и, точно, кажется ребенку, что
здесь Христос, о Котором так много говорила ему мать еще нынешним
утром, и он видит перед собою картину из большой своей книги, как
шествует Христос, сидя на осляти, посреди народа, столпившегося на
улице, облепившего заборы и кровли, как стелют Ему по дороге ковры и
одежды, как матери подносят Ему детей, и дети кричат Ему: „Осанна!“ И
долго после того чудится ребенку торжественная картина, когда на другой
день играет он принесенною из церкви вербою и лепит фигуры из своей
свечки. И на другой год, едва подходит весна, он уже нетерпеливо
спрашивает у матери: скоро ли вербы? скоро ли вербы? скоро ли вербы?
скоро ли пойдем и зажжем опять свечки?
Сладкий трепет чудесного! святое ожидание! безсознательное чувство
радости, обнимающей детскую душу! Знает ли еще вас душа человека, далеко
оставившего за собой детство со всей безсознательностью чистых его
впечатлений? Счастлив тот, на ком хоть отблеск этого детского чувства
отражается поздней порою жизни в церковном празднике Вербного
Воскресенья.
Стану я в церкви, затеплю свечу свою, возьму в руки пушистую вербу:
Боже, зажги святой огонь в душе моей, воскреси в ней юное чувство, как
воскресла жизнь весною в моей молодой вербе! Вот, вокруг меня стоят дети
и бережно держат свои вербы и пристально смотрят на пламя свечи своей.
Посмотрю на них и вспомню, как я был младенцем и младенчески стоял перед
Тобою в детской радости и беззаботно играл перед Тобою в ожидании
твердой мысли и ясного сознания. Посмотрю, и сердце мое растает перед
Тобою, если Ты поможешь мне растопить его, и снова забьется живою верою и
любовью к Тебе, и опять послышится в нем голос матери: „Молись, дитя
мое, вот Христос идет!“ И пусть затем услышу я, как бывало прежде, тихую
поступь осляти и шелест риз Христовых, и робкие голоса детей, и громкие
народные клики: „Осанна Сыну Давидову“, и сам из глубины потрясенного
сердца воскликну вместе с ними: Осанна!
Что же я сделаю? Что принесу Христу Победителю? Мало одного клика,
который сам собою выходит из сердца, — я хочу отдать Ему, — что-то свое…
Отдам Ему одежду, в которой пришел сюда. Отдам Ему заботу обо всем, что
любил и о чем думал целое утро и целый день в житейской тревоге, отдам
все планы, которые строил, все дела, которые делал и задумывал делать,
отдам память о вчерашнем и расчеты на завтрашний день, отдам скорби
прожитых дней и счастье, которое Он посылал мне, отдам Ему похвалу
людскую, которая так срастается с душою, и людское осуждение, которое
так скоро от нее отпадает, отдам сознание достоинства и подвига,
довольство труда, успех самостоятельной мысли, — отдам все, что
вырастила в душе и облекла ее жизнь повседневная, и останусь перед Ним
нагим, как младенец, с простою детскою радостью…
Господи, пошли мне такое чувство на этот час, чтобы я мог встретить
Тебя, как мне хочется, как жаждет душа моя! И пусть оно придет ко мне
опять в ту решительную минуту, когда Ты в последний раз мне явишься —
взять мою душу. Пусть и тогда не останется на мне ни одной одежды,
сотканной земною жизнью, чтобы я мог и тогда детскою радостью встретить
Тебя и сказать с последним дыханием: Осанна! Ей, гряди, Господи Иисусе!