Мариино стояние
В полумраке церковной службы, под шепот свеч, раз в году постоять и послушать, потупив глаза, житие великой блудницы, превзошедшей развратом всех живших до нее и святостью, в покаянии, всех нынешних и грядущих… «Мариино стояние» — так называли в народе эту уникальную по своей пронзительности и лиризму службу.
Слишком многие представляют себе односторонне христианство как отрицание красоты и плоти. Многим мнится, что красота духовная и телесная — разные «правды», почти что и несовместимые, как гений и злодейство. И Христос сказал: Если око твое соблазняет тебя (Мф. 18, 9)
Афанасию Фету принадлежит чудное стихотворение о Венере Милосской:
И целомудренно, и смело,
До чрезл сияя наготой,
Цветет божественное тело
Неувядаемой красой.
Послушайте только — слова какие: целомудренно, сияя, цветет, божественное, неувядаемой красой… Урания — Афродита Небесная…
Древние предания свидетельствуют, что скульпторы и живописцы Эллады писали и ваяли богинь — с натуры, с известных афинских гетер. Более того, в театрализованных мистериях именно они, Фрины и Таисы, «целомудренно и смело» являли народу «неувядаемую красу» Божественного. Именно — являли. Незримая красота делалась зримой — чрез них и в них. Они как бы были в тот миг таинственно — причастницы и носительницы божества. А натурщицы Ренессанса? С которых сегодня писали Венеру, завтра — библейскую Юдифь, послезавтра — Пресвятую Деву? То есть тоже пытались видеть в них — и Афродиту, и Мадонну. Синтез не удавался. Какой тонкой чувствительностью проникнуты Мадонны и Магдалины Боттичелли! Тут уже не «гармония»: греховным флером «идеала содомского» подернут «идеал Мадонны». Недаром, говорят, под влиянием аскета-фанатика Савонаролы художник сам бросал в костер свои прежние, грешные картоны. (Слава Богу, не все)
Но мы сказали — аскет-фанатик. Это опять крайность, католическое уклонение: экстаз плоти и экстаз враждования на плоть — флагелланты, самобичеватели. Это — неправославно. Мы знаем другое отношение: святой старец заплакал, увидев красивую женщину. И на вопросы ответил: «Я плачу от радости: какой красотой почтил эту женщину Творец».
В России в XIX веке о Константине Леонтьеве рассказывали: когда он жил в Оптиной пустыни и встречал в Шамордине игумению Софию, прежнюю петербургскую красавицу, он не мог удержаться от привычных комплиментов. На что матушка, потупив очи, отвечала с достоинством: «Все во славу Божию».
Все — во славу Божию… Ведь не грех же, в самом деле, обожествляли греки? Не возникает же ощущения греховности при созерцании Красоты Милосской? В ней нет греха. Грех — в нас, нечистом сердце и несытом взгляде. Если око твое соблазняет тебя, вырви его,— да, так учил Господь. Но не тронь женщину, не оскверни ее ни мыслью, ни делом, ни взглядом. Не она, око твое соблазняет тебя, ты сам соблазняешь себя. В этом смысле и неосуждения блудницы в восьмой главе от Иоанна: Кто сам без греха, пусть первый бросит в нее камень. И когда никто не бросил, сказал: И я не осуждаю тебя. И добавил: Иди и не греши.
Кто осудит тех, кого не осудил Господь? И, с другой стороны, кто их научит теперь, безбожниц, идти и не грешить?
…В одном из древних палестинских монастырей жил в начале VI века преподобный инок Зосима. С ранней юности возложил он на себя иноческие обеты, много лет и десятилетий предавался посту и молитве, и на пятьдесят третьем году коснулся его души горделивый помысл: «Есть ли где-нибудь, хоть и в самой дальней пустыне, святой муж, превзошедший меня в труде и подвиге?» И лишь только подумал, явился старцу Ангел и сказал: «Ты, Зосима, по человеческой мере неплохо подвизался. Но, чтобы ты уразумел, сколько есть еще иных и высших образом спасения, иди в монастырь на Иордан, живи там». Так Божия воля привела инока в обитель Иоанна Предтечи, при Иордане, близ места, где крестился Христос. Здесь видел он старцев, подвигом и святостью подлинно просиявших, «духом горевших и Христу себя сораспявших». Но «высший образ спасения» ждал его впереди.
Наступил Великий пост. По прощеном воскресении, испросив прощение у настоятеля и друг у друга, расходились монахи из обители за Иордан в пустыню, подальше от людей, чтоб никто не видел их потаенных покаянных молитв.
Эти пустыни и сейчас смотрятся безжизненным инопланетным ландшафтом. Ни цветка, ни деревца, ни тени не скользнет хоть бы от пролетающей птицы. Голодные жаждущие камни, дыхание Мертвого моря, солнце и марево, в котором утонул окружающий мир… И ночная стужа и пыльный ветер, от которых тоже никуда не скрыться. Так проводили великий пост иноки древних обителей Палестины.
Дальше всех зашел, кажется, в тот год вглубь пустыни старец Зосима. Настало преполовение четыредесятницы (сорокадневного поста),— двадцать дней, как вышел он из монастыря.
И он хорошо помнил этот день. В шестом часу (это наш полдень) он увидел идущего по пустыне человека, обнаженного, черного от зноя, и лишь с белыми, выгоревшими на солнце волосами. Увидев приближающегося Зосиму, пустынник пустился бежать.
Когда наш старец с трудом догнал его, неизвестный, не оборачиваясь, крикнул:
«Прости, авва Зосима, не могу, обратившись, явиться лицу твоему: я женщина, и нет на мне никакой одежды. Но если хочешь помолиться обо мне, брось мне плащ — тогда смогу подойти к тебе под благословение».
Так, в наброшенном на нагое тело плаще, и изображается на иконах преподобная Мария Египетская.
Ее вспоминает церковь дважды в году: непереходящая память 1 апреля и переходящая — в пятое воскресенье Великого поста. Но есть еще, на той же пятой неделе, одно из любимых народом богослужений — «Мариино стояние». В этот день (в четверг, на утрени) читается Великий покаянный канон Андрея Критского и передним — Житие преподобной Марии. И сам канон, который назвали великим не только за объем, но и за высоту богословия и за глубину и поэтичность выраженного в нем чувства покаяния,— сам канон непосредственно связан с памятью Марии Египетской.
«Ты мне дай светозарную благодать от Божественного свыше промышления,— говорит святой Андрей,— избежать страстей омрачения и петь усердную твоего, Мария, жития красные исправления».
Это первый из числа тропарей, обращенных в каноне к Марии. В другом автор обращается к святой, почти как обращаются к Богородице: спаси.
Содержим есмь бурею и треволнением согрешений.
Но сама мя, мати, ныне спаси
И к пристанищу
Божественного покаяния возведи.
Кто же она, эта таинственная женщина, которой дана Христом власть спасать и приводить к покаянию бурей грехов одержимые людские души?
Зосима при первой встрече так и не узнал имени подвижницы. Она прозорливо угадала его имя (Зосима, по-гречески, «жизненный», «несущий жизнь»), но своего не открыла.
И старец сказал: «Умоляю тебя Христом Богом, не таи от меня своей жизни, но расскажи ее всю, ибо верую, для того и привел меня Бог в эту пустыню, чтобы святые подвиги твои явить миру».
И святая ответила: «Смущаюсь, отче, рассказывать о бесстыдных моих делах…»
Она родилась в Египте, в христианской семье, и еще при жизни родителей, двенадцати лет, ушла от них в Александрию. Этот город, носящий имя Македонца, извечно славился святостью подвижников и изыском разврата, шумом базаров и мудростью ученых. Филон и Ориген, Афанасий и Эратосфен, Александрийская библиотека, наконец… Ничего этого не нужно было девушке. С двенадцати лет лишившись целомудрия и предавшись разврату, она не искала других радостей.
Лучшие годы молодой и разгульной жизни провела здесь преподобная Мария, которую после встретит в Иорданской пустыне старец Зосима. Семнадцать лет она отдавала свое неутолимое тело, и «совершала всебезвозмездно». «Я не брала денег не потому, что была богата. Я жила в нищете и зарабатывала пряжей. Просто в любви и упоении страсти видела я весь смысл жизни».
И однажды, вмешавшись в толпу людей, шедших к пристани плыть в Иерусалим, на праздник Воздвижения Креста Господня, женщина взошла с ними на корабль и отплыла. «Не ради Иерусалима и не ради праздника,— с горечью признается она Зосиме,— но чтобы побольше было с кем предаваться разврату».
Так судьба, не ее нелепым намерениям следуя, вела ее к Гробу Господню. Бог при необходимости всегда дает волю случайности…
«Прибыла я в Иерусалим,— продолжала святая,— и сколько дней ждали мы праздника, занималась своими скверными делами. И когда наступил святой праздник, и я видела, как очень рано пошли все в церковь, пошла и я с ними. Но едва ступили мы на порог — все люди вошли, меня же, как будто, какая сила остановила, не давая войти, и отбросила от дверей. Опять вмешавшись в толпу, локтями растолкала народ и протиснулась к двери — и опять не могла войти. Вижу: всех принимает церковь, никому не возбраняет, а меня, окаянную, не принимает».
Все чувства и мысли перевернуло в Марии столь явное прещение видеть Животворящее Древо Креста Господня.
«И начала я тогда плакать и рыдать в раскаянии. И вознеся воздыхания, увидела перед собою икону Пресвятой Богородицы и обратилась к ней с молитвой: „Дева, Владычица, Богородица, праведно мне, блуднице ненавидимой, быть отвергнутой от твоей чистоты. Но помоги мне, да будет мне позволено войти в церковь, не возбрани увидеть Древо, на котором был распят Господь и пролил Кровь и за меня, грешную, за избавление моего греха“.
И Мария дала обет перед иконой тотчас отречься от мира и идти, куда укажет ей Небесная Наставница.
„Я вдруг почувствовала, что молитва моя услышана. И никто не мешал мне войти и видеть Животворящий Крест“. Выйдя из храма, женщина вновь склонилась пред чудотворным образом: „Теперь, Владычица, направь меня на путь покаяния“.
„Душа моя, душа моя, восстань, что спишь?“ — Шелест свечи, продолжается Мариино стояние — Великий канон.— „Конец приближается, и должна будешь смутиться: воспрянь же, да пощадит тя Христос“.
„Покаяния время: прихожу к Тебе, Создателю моему: возьми бремя от меня тяжкое греховное, и яко благомилости, дай слезы умиления“.
„Простерла руки твои к щедрому Богу, Мария, в бездне зол погружаемая…“
„Великих пороков во глубину низведена была, но они не удержали тебя: помыслом лучшим взошла к такой добродетели, что и ангелы удивились тебе“.
Икона Божией Матери, перед которой совершилось чудо покаяния, нового крещения слезами, Марии Египетской, долгое время после этого находилась на прежнем месте, в притворе храма Гроба Господня. „Эту икону мы видели во святом городе Христа Бога нашего и часто лобызали ее“,— говорит Иоанн Дамаскин в слове, читанном на VII Вселенском соборе (787 год), то есть приводит житие Марии как одно из доказательств чудотворности святых икон и необходимости их почитания. Позже, как думают, при Патриархе Мефодии (842–846 гг.), икона была перенесена в Константинополь и находилась в Софийском соборе. Русский паломник иеродиакон Зосима в 1420 году, незадолго до гибели Царьграда и разграблении Софии турками, „видел образ Пречистой, что из Иерусалима, от которого был голос к Марии Египетской“. Впрочем, может быть, это был один из чтимых списков. Другой показывают в Иерусалиме и сейчас — в церкви святого Иакова, слева от входа в храм Гроба Господня.
…И был от иконы голос к Марии: „Если перейдешь Иордан — обретешь добрый покой“.
У нее оставалось три медных монеты, она купила себе на них три хлеба. На закате следующего дня она дошла до храма Крестителя близ Иордана. Там она умылась святой водой, причастилась в храме Святых Таин и в малом челне переправилась на другой берег. Больше мир не видел ее, и она не видела мира.
На вопрос Зосимы — „сколь же лет, мать моя, прошло с того времени, как ты поселилась в пустыне“,— „думаю,— отвечала она,— сорок семь лет прошло, как вышла я из Святого Града“.
Путь к великой добродетели и духовному покою не прост, не близок. Мы сказали уже о „прелестях“ заиорданской пустыни. Но хуже и злее испытания от грешных желаний.
„Первые годы, рассказывала преподобная Мария, провела я, словно с лютыми зверями, борясь со своими помыслами… Вкушала пищу (сперва — окаменевшие хлебы, после — коренья),— приходил помысел о мясе и рыбе, к которым я привыкла в Египте. Хотелось и вожделенного питья, потому что много вина я пила, когда была в миру“. Голубоватая „травка Марии Египетской“ и сегодня считается единственным съедобным растением пустыни…
И еще была напасть: овладевало желание веселых любодейных песен — будто они слышались ей со всех сторон, смущая сердце и слух. А блудные помыслы…
„Тотчас тогда, плача и бия себя в грудь, вспоминала я обеты, которые дала, уходя в пустыню. Повернусь на землю и вижу: стоит предо мною Сама Пресвятая Поручительница и судит меня, преступившую обещание. И когда, в меру молитвы и плача, совершалось покаяние, видела свет, отовсюду сиявший мне, и обступала меня вместо бури великая тишина“.
Платье, которое было на мне, как перешла Иордан, давно издралось и истлело. Под солнцем и ветром бродила она, обнаженная, сгорая на солнце и бедствуя от холода в зимние ночи. „Но с того времени и до днешнего дня сила Божия невидимо и многообразно сохраняла мою грешную душу и скверную плоть“.
Редкий опыт покаяния и борьбы с искушениями, обычно о таком не говорят, являет собой исповедь палестинской подвижницы.
Кончив рассказ, святая просила Зосиму будущим годом, в Великий четверг, принести ей на берег Иордана, к краю пустыни, в святом сосуде Животворящих Тайн — причастия. Все эти долгие годы в пустыне она далека была от мира и от храма.
Минул год, наступил день Тайной Вечери. Поздно вечером пришла преподобная, и стала на той стороне Иордана. В Зосиме шевельнулось сомнение, как сможет она, без лодки и переправы, переплыть реку. Вдруг видит, как она крестным знамением осенила реку,— ночь тогда, говорили старцы, была светлая, лунная — и тотчас сошла на воды и быстро прошла по ним.
Причастившись Святых Тайн, Мария простерла к небу благодарные руки и возгласила, чуть изменяя, молитву Симеона Богоприимца:
Ныне отпущаеши
Рабу Твою, Владыко,
По глаголу Твоему с миром…
И ушла, как прежде, осенив Иордан, и растворилась в пустыне. Только взяла со старца Зосимы обещание — прийти на следующее лето к тому пересохшему ручью, где они встретились в первый раз. Но когда через год старец вновь пришел на сказанное место, он нашел лишь тело святой подвижницы. И надпись у изголовья: „Погреби, авва, на сем месте тело убогой Марии. Воздай землю земле“.
Она умерла на другой день по приобщении Святых Даров, в страстную пятницу 1 апреля 522 года. Так она хотела — умереть в один день с Христом.
Вот и вся история…
Старец рассказал ее, возвратившись, игумену и монахам Предтечева монастыря. Они хранили ее многие годы, передавая благоговейно от наставников к ученикам. „Я же,— говорит Святитель Софроний, Патриарх Иерусалимский,— что приял в свой черед неписанным от святых отцов, все дерзнул, с благословления их, предать письменному изложению в назидание всякой христианской душе“.
Авва Зосима еще долго жил в монастыре, он умер почти в столетнем возрасте, что-нибудь в 560-х годах. А Святитель Софроний обходил палестинские обители со своим учителем Иоанном Мосхом (они писали тогда знаменитый „Лимонарь“ — „Луг духовный“) уже в 570 −580-е годы, то есть слышал о Марии от старцев, еще лично знавших Зосиму. Что касается святого Андрея, епископа Критского, он жил чуть позже (умер в 712 году), а пострижение принял в Иерусалиме (поэтому называется иногда в церковных службах Иерусалимским), где и узнал удивительную историю Марии. Много было в ней общего с его собственной жизнью. „Повесть об Андрее Критском“, широко известная в русской церковной книжности с „грозновского“, шестнадцатого столетия, так же представляет собой „житие великого грешника“ – с грехом кровосмешения, с почти точно повторенной судьбой древнего Эдипа. И слагая Великий Канон („школой покаяния“ называют его монахи), Андрей навеки запечатлел в нем и свой мучительный опыт, и ее, Марии, высокий и светлый образ:
Безстрастие небесное стяжала еси
Крайним на земле житием, мати.
Тем же тебе поющим
Страстей избавитися молитвами твоими
Молися.
На Руси почитание Марии Египетской установилось с древнейших времен. В начале XII века игумен Даниил в „Хождении в Святую Землю“, рассказывал, как был в Иерусалиме и видел „двери великие, и к тем дверям приходила Мария Египетская“, видел место в притворе, где стояла икона Богоматери. Был он и у „ветхого монастыря Иоанна Предтечи“, и на том месте на Иордане, где Мария прошла по водам к отцу Зосиме.
В „Мстиславовом Евангелии“ (1117 год) на память Марии Египтяныни положено чтение из Луки — о добром пастыре, оставляющем девяносто девять овец и спешащем к одной, погибающей. "И прийдя домой, созывает друзей и соседей своих, говоря: „Радуйтесь со мною, ибо нашел овцу мою погибшую“. Такая же радость, говорит Господь, будет на небесах о едином кающемся грешнике.
Житие Марии читается под 1 апреля в „Великих Минеях Четьях“ митрополита Макария (1552 год), в „Книге житий святых“ святого Димитрия Ростовского и, в пересказе, в книге „Святые подвижницы Восточной Церкви“ архиепископа Филарета Гумилевского.
Была в Москве церковь святой Марии Египетской — на Лубянке, на Кучковом поле, в пределах Сретенского монастыря. Впервые храм, еще деревянный, упоминается в 1385 году. При Иване III на его месте построен каменный, который сломали в 1930 году — „мешал движению“. В нем находилась с 1707 года часть мощей (стопа) преподобной Марии, переданная посланнику Петра Великого Иерусалимским Патриархом Досифеем…
„Мариино стояние“… „Удивила еси всех странным житием твоим“,— слышатся строки Покаянного канона.
…Так почему же не удался Ренессанс? Автор милосского мрамора ваял не тело — душу. Увидишь в нем тело — и все, иллюзия исчезла: „голая баба“, „стыд и срам“.
Нет греха в античной статуе, нет и в нагой красоте плоти. Но источник красоты, „живая вода“, таинственный нерв ее — жизнь души, явленной или не явленной в человеке. Грех, поражая душу, сам по себе, сразу, не лишает людей внешней красоты. Но душа, перестав быть источником красоты и внутренней радости, она делает тело источником греха и тлена. „Душа изнасиловала тело“, и вот этого уже не скроешь. Это и есть „нимб“ чувственности, окружающий святых блудниц и грешных мадонн Боттичелли. Так они и идут дальше, в обнимку,— к распаду и аду: блазнящее тело и тленная душа. („Душе тленных мя пакостей избави“,— молимся мы Царице Небесной).
Но Мария Египетская, постом и зноем изнурив душу, могла не скрывать от Бога своего тела. Она одна, кажется, из святых женщин изображается на православных иконах полуобнаженной, в накинутом на плечи плаще Зосимы. Стыд наготы пришел к человеку, пришел с первородным грехом. Адам, после грехопадения, спрятался от Бога: „наг есмь, Господи“. Мария, сначала доведя в себе грех до крайних пределов, а затем, одолев и истребив его, не ощущала более нужды в одежде.
И еще одно сравнение напрашивается почти невольно. Когда-то Иосиф Прекрасный в Библии, спасаясь от страстной жены египетского вельможи, бежал нагишом, оставив в руках у нее одежду. Так и Мария, которую ловил и не поймал мир, блуд, грех,— бежала от него, роняя внешние узорчатые одежды, и так и ушла, нагая,— в пустыню, в житие, в икону.
Отрясая земное — к Красоте Небесной…