Афонские встречи Петра Севастьянова: ученые архимандриты П.Успенский и А.Капустин
Фрагмент статьи, опубликованной в журнале «Странник»
Архимандрит Антонин Капустин. С о.Антонином Севастьянова связывали добрые, даже дружеские отношения, преисполненные взаимного уважения, доверия и благодарности за поддержку в трудных ситуациях. В отличие от П.Успенского, архимандрит Антонин не был честолюбив и не ревновал к чужим успехам. Общительный, красивый, не чуждый самоиронии и юмора и в то же время деликатный, он достаточно легко находил общий язык в прямом и переносном смысле даже с такими непростыми собеседниками, как важничающие, но невежественные афонские «воротилы» – словечко из лексикона о.Антонина и Севастьянова. Надо заметить, что все трое ученых, проведя много времени среди духовенства восточных монастырей, были невысокого мнения о нестяжательстве и благочестии их руководящей верхушки.
О Капустине в дореволюционных справочниках и тем более советских энциклопедиях сведений обнаружить не удалось, и собирать их пришлось по крупицам.
Андрей Иванович Капустин (1817-1894) – церковный деятель, археолог, востоковед, знаток древних языков. Так же, как Севастьянов и П.Успенский, он был членом Императорского археологического общества, возглавляемого великим князем Константином Николаевичем. Капустин был выходцем из рода потомственных священников российской северной глубинки (в одном из писем он пошутил по поводу своего «сибирского благодушия»). Существовала легенда о неудачной любви молодого человека, заставившей его после окончания Киевской духовной академии в середине 1840-х гг. принять монашество под именем Антонин. С 1850 по 1860 г. он служил в Греции в качестве архимандрита русской посольской церкви в Афинах.
По-видимому, именно в Афинах, у посланника Озерова, произошло знакомство Севастьянова и о.Антонина. Общий интерес к археологии их моментально сблизил, и тогда же возникла идея совместной поездки на Афон. Первое письмо священника Севастьянову на Афон датировано 15 июля 1858 г. Автор письма просил извинения за то, что не смог сдержать слова и приехать на Святую гору: «Господин посланник не давал паспорт в чужое государство, не снесясь предварительно с Министерством». Не сумел он также найти ни требуемые химикаты, ни фотографов, желающих выехать на Афон для работы с Севастьяновым. Сам о.Антонин тоже увлекся фотографией. В письме он делился опытом использования бумажных негативов и приложил свой снимок с мраморного барельефа «Грехопадение Адама».
Через год Капустин смог осуществить свое заветное желание увидеть Афон. Об этом ярком периоде своей жизни он рассказал в книге «Заметки поклонника Святой горы». Как он пишет, 1 июля 1859 г. его пригласил «почтеннейший П.И. Севастьянов, известный свету и умом, и трудом, и добрым сердцем, и добрым подвигом в пользу науки, честь церкви и во славу отечеству». В ожидании парохода около недели о.Антонин знакомил Севастьянова с памятниками христианства Афин и окрестностей. Они посетили знаменитый храм в Дафни, где в то время начинались работы по расчистке, и вникали в архитектурные и живописные подробности, причем «отыскали, расчистили и разобрали 70 мозаичных изображений, почти наполовину уцелевших, из коих два, наиболее ценные, были даже скалькированы; сделали фотосъемку снаружи и изнутри». Осмотрели также «стенную иконопись» других древних церквей Афин.
В Солуни (Салоники) группа Севастьянова (в нее входил еще архитектор и фотограф, остальные уехали раньше) осмотрела храм Дмитрия Солунского, покровителя великих князей Древней Руси. «Это величайшая из церквей Востока, – написал о.Антонин, – числом колонн и великолепием алтаря превосходит все западные базилики». 19 июля, вечером, группа отбыла пароходом из Солуни на Афон.
Строго говоря, полуостров с двадцатью православными монастырями и несколькими скитами носит название Айон-Орос, что в переводе с греческого и означает «Святая гора». Это восточный выступ большего по размерам полуострова Халкидики. Выступ вдается в Эгейское море на 50 км, ширина около 10 км. В юго-восточной части выступа возвышается пологий конус горы Афон (высотой 2033 м), видимый с моря издалека. Название горы дало второе наименование полуострову. Рельеф местности сложный. Укрепленные монастыри в X-XI вв. возводились в труднодоступных гористых местах или на прибрежных скалах. Связывали их узкие тропинки. На одной из страниц своей книги о.Антонин рассказал, как в пути, после долгой, утомительной тригонометрической съемки обширнейшей панорамы Афона, во избежание несчастного случая он и топографы заночевали прямо на колючих ветках. В другом месте, днем, мул едва не столкнул путников в пропасть.
В книге А.Капустина 380 страниц. По форме она представляет нечто среднее между путевыми очерками и рабочим дневником ученого, вместе с Севастьяновым работавшего с рукописями в монастырских хранилищах и библиотеках. Только вместо сухих деловых записей почти изо дня в день фиксировались очень непосредственные, эмоциональные впечатления от увиденного, раздумья и сомнения исследователя, экскурсы в историческое прошлое монастырей и их прославленных реликвий. Все это написано увлекательно, живым литературным языком. Черновые записи самого Севастьянова делались для себя, нерегулярно, к тому же плохо поддаются прочтению из-за его размашистого, мелкого, неразборчивого почерка. Учитывая это, записки о.Антонина можно считать уникальным источником, позволяющим проследить ход экспедиции на протяжении трех наиболее результативных месяцев.
Вот описание, как теперь говорят, места дислокации экспедиции: «Большой Серай, или дворец патриарший, ныне русский скит Андрея Первозванного. Несколько лет здесь жил замечательный путешественник русский П.И. Севастьянов, известный на Горе под именем «Генерал». Давно уже слышал я в Афинах от святогорцев о чудесах его искусства, о его отшельнической жизни, простоте обращения, благочестии… В скиту он был как бы вторым настоятелем. В экспедиции восемь человек (кроме того, было еще три служителя. – В.С.), им уступлена большая часть юго-западной стороны скита. Сорок ящиков разнородных припасов требовали места, ими наполнились два архондарика (приемные для гостей. – В.С.). Весьма приятно было видеть дружескую работу художников, каждого в своей области искусства и науки… Все продумано и предусмотрено, все запасы, руководства и пособия собраны заботливой рукой. Библиотека, журналы, стереоскопы, микроскопы, камерлюции, электрический телеграф, ручная типография, литографический прибор и прочее»…
Основная часть записей посвящена содержанию библиотек, палеографическому описанию уже известных и еще неизвестных науке рукописных книг и актов, архитектурных и художественных особенностей соборов, иконостасов, фресок, миниатюр. Задачей о.Антонина было выбирать для съемки заслуживающие внимания документы, книги и страницы и комментировать их. Он свободно читал не только старославянские, но и средневековые византийские тексты, объяснял смысл миниатюр, иллюстрирующих книги. Это была самая сложная, трудоемкая и ответственная часть работы.
Приведем несколько отрывков из «Заметок». «Руссиком мы называем монастырь великомученика Пантелеимона, греко-русский по населению, македонский по географии, турецкий по политическому разделению». Следует подробное описание собора, службы, пения. Отмечается, что в церкви Успения Богоматери иконостас новый, недавно доставленный из России, в библиотеке «ветхие на пергамене акты XI и XII веков, коих я рассмотрел шесть… древних рукописных книг кожаных едва ли наберется с десяток». Далее приводятся соображения об особенностях их почерка, языка, датировке. «Предположению снять их фотографически усердно содействует о.архимандрит Герасим».
В библиотеке Иверского монастыря «книги древние навалом на полу, есть евангелия XII-XIII веков на коже… Монастырь уже греческий, а не грузинский».
В монастыре Пантократора настенная живопись, приписываемая знаменитому художнику древности Панселину, а в библиотеке – столь же знаменитое греческое евангелие Иоанна Кущника XII века, фотокопия которого была показана Севастьяновым на выставке. О составе этой рукописи о.Антонин заметил, что в ней извлечения из Нового Завета, «напрасно приписываемые подвижнику, жившему в V веке». Но тем не менее евангелие заслуживало внимания: «замечательно мало, менее 12-й доли листа, очень тонкий пергамент, текст и миниатюры мельчайшего письма, серебряный оклад».
Оценивая внешний облик Ватопедского монастыря, архимандрит Капустин записал: «Громадность, но величия не чувствуется». Среди икон он отличил одну, как оказалось, русскую, имеющую на обороте киноварную надпись славянскими буквами – «царицы и великой княгини Анастасии», дар жены Ивана Грозного. Отметив наличие книжного каталога, о.Антонин подчеркнул: «Драгоценность библиотеки – экземпляр Птолемеевой географии, ставший миру известным в снимках П.И. Севастьянова. Еще несколько лет назад все листы рукописи были целы (знаю, кто вырвал)». К сожалению, до изобретения фотографии хищение листов было распространенным явлением. Вырывались не только образцы текста, но и сохранившиеся чистые листы пергамена для изготовления подделок, вырезались инициалы, пропадали миниатюры. Из географии Птолемея были похищены отдельные карты и так называемый Перипл Арриана, входивший в тот же переплет. П.Успенский в 1840-х годах видел сборник еще в полном составе.
В Ватопеде о.Антонин готов был поверить, что роспись внешнего притвора («одна из лучших на Афоне росписей») принадлежит руке все того же прославленного Панселина. Однако позже, в столице Афона Карее, восхитившись росписью собора («лучше всех остальных виденных»), он уже иронически заметил: «Приписывают мифическому Панселину – пусть!» Вопрос о легендарном художнике оставался спорным и в XX веке. П.Успенский тоже имел на этот счет свое мнение, которое изложил в небольшой брошюре под названием «Письма о пресловутом живописце Панселине к настоятелю церкви нашей в Константинополе архимандриту Антонину» (Киев, 1867). Капустин не стеснялся писать о своих колебаниях: то ему казалось, что фрески Панселина по духу родственны мозаикам X-XI вв. в Дафни, то он находил в них признаки XVI века. Столь же честно он признавался, что, хотя долго и внимательно изучал в Зографском монастыре подлинник глаголического евангелия, о времени его написания судить не берется. Исследования И.И. Срезневского и других ученых показали, что в рукописи XI века есть более поздние вставки и надписи, затрудняющие датировку.
Богатую библиотеку старейшей лавры св.Афанасия, описанную П.Успенским, архимандрит Антонин «оба раза оставлял с помутившимся зрением». С похвалой отзывался он также о составе славянской части библиотек Ксиропотамского, Эсфигменского и Халандарского монастырей, отметив наличие в них русских старопечатных книг, в частности, Острожской библии 1581 г. и книг XVII века московской печати. Описал он и подлинник знаменитого Типикона (общежительного монастырского устава) святителя Саввы Сербского XIII в. – «написан по-славянски на малом свитке из кожи и собственноручно подписан».
Пересказывать содержание книги, как известно, занятие неблагодарное, лучше ее читать. Но, к сожалению, книга А.Капустина давно стала библиографической редкостью, и похвалиться ее наличием могут очень немногие библиотеки.
Пребывание архимандрита на Святой горе заканчивалось. С середины сентября начались дожди и холода. Не прекращая ежедневную интенсивную работу, он с грустью ждал прибытия задерживающегося где-то парохода. В Солунь он вернулся 19 октября и отправился в Афины, где сразу принялся обрабатывать свои записи. «В Греции я девять лет, отвык от русских, был рад встрече с ними» – такими словами заканчивается книга. В конце поставлена дата: «7 ноября 1859 г.».
О том, как высоко ценил Севастьянов помощь архимандрита, свидетельствуют два его письма посланнику А.П.Озерову. «Благодарю за награду, которую Вы мне дали [в лице] достойного сочлена Вашей миссии, – писал он 19 сентября в Афины. – На Афоне меня встретили заботы и хлопоты не совсем приятные, у меня оказались 7 сотрудников, принадлежащих к пяти различным нациям, надо было… согласовать их между собою, а между делом ладить с 20 монашествующими, которые смотрели на меня как на обладающего двумя предметами: калифорнийским кошельком и бланками на проезд в Россию за сбором. Одно утешение в беде я нахожу – отца Антонина, которого и здесь оценили по достоинству. Его пребывание оказало мне большую пользу. Мы объездили 20 монастырей на расстояние 300 верст, и его советы, суждения и замечания останутся лучшим руководством в продолжении работ. С дозволения Вашего, о содействии отца архимандрита буду свидетельствовать перед св.Синодом». Во втором письме, написанном в канун отъезда о.Антонина, говорится: «С архимандритом расстаюсь с большою горестию, но покоряюсь необходимости присутствия его при Вас, когда Вы на служебном своем поприще постоянно окружены завистью, лукавством и предательством. Здесь я имел случаи лучше узнать греков и чувствую всю тяжесть креста, который Вы несете».
В письме обер-прокурору св.Синода А.П.Толстому, говоря о чрезмерной загруженности П.Успенского работой, Севастьянов добавил: «По счастливому случаю, вместе со мной выехал на Св.гору из Греции о.архимандрит Антонин и остановился в том же скиту Андрея Первозванного, где и я. Мы осмотрели большую часть монастырей, и я постоянно пользуюсь его знаниями и советами при оценке догматического значения византийских древностей».
По приезде домой А.Капустин отправил Севастьянову письмо с благодарностью за «добро и тепло» и просил простить, «если не соответствовал идеалу: меня мир занимает и утешает, и привязывает. Если Бог благословит старостию, может быть, изменюсь некогда к лучшему…»
Они переписывались около года, пока продолжалась экспедиция. Сохранилось десять писем о.Антонина и черновики трех писем Севастьянова. Архимандрит писал, что привык к постоянному обществу Петра Ивановича и теперь разговаривает с его портретом, сообщал о своей лихорадке, которую лечит хинином, о прибытии в Пирей фрегата с английским принцем, намерении профессора Петербургского университета М.С.Куторги, эллиниста и археолога, съездить из Афин на Св.гору «доискиваться Ксерксова канала», жаловался на упорное молчание редакции киевского журнала, куда отправил первую статью о Святой горе, извещал о ходе выполнения разнообразных поручений Севастьянова и в свой черед просил выслать то копии византийских актов, то подборку книг из монастырских лавочек для нужд миссии.
Севастьянов писал, что после отъезда о.Антонина были сильные бури с дождями и землетрясение, что железные печи не греют и чадят, все плесневеет, с трех часов уже приходится работать с лампами, внешние топографические и фотографические работы прекратились. «Клягес кончил снимки Ивера, все прекрасно исполнено, с большим вкусом и чрезвычайно занимательно… Иверцы нам не доброжелательствуют. После вашего отъезда прислали узнать, у меня ли «Беседы Фотия». Я должен был показать книгу, чтобы доказать, что она не в Афинах». Севастьянов просил купить дубленый романовский полушубок, лекарства и химикаты, сетовал на скудное питание (оливки и капуста) и радовался забытому ящику с «гречневыми крупами», беспокоился о занедуживших членах экспедиции: «Кашли, насморки, лихорадочные припадки влияют на моральное состояние, люди приуныли, тоскуют и многие просятся домой на родину… Вот мое состояние», – грустно завершается одно из его писем.
В ответ о.Антонин сочувствует, благодарит за присылку снимков, подтверждает правильность истолкования старославянского слова, высказывает соображения о датировке ряда рукописных книг и резного креста, интересуется ходом работ в Хиландарском монастыре: «Все мне видятся во сне и наяву старые иконы, старые хрисовулы (византийские императорские акты с золотыми печатями. – В.С.), старые книги, из коих к последним получил великое пристрастие. Все видится, что на мне лежит долг разобрать их и оценить…» Он мечтает поехать вместе с Севастьяновым в Равенну: «У меня с ума нейдут тамошние мозаики – иконы VI века и в таком множестве. Из этих редкостей первой руки на Св.горе, кроме мощей, ничего нет этой эпохи. Полезнее и сподручнее видеть Вам Равенну, чем Синай, к которому Вы, сколь помню, не были равнодушны».
Однако планы совместного путешествия не осуществились. В Равенну позднее Севастьянов съездил один, а с Капустиным приключилась, по его выражению, «неожиданная напасть». Он был оклеветан близкими к нему людьми и болезненно переживал свалившееся на его голову испытание. Архимандрит излил душу в искреннем и горьком письме от 14 февраля 1860 г. Приведем его, слегка сократив: «Я никогда не обращал внимания на отношение ко мне моих подчиненных, воображая их всегда наилучшими. А между тем уже около года тлела искра вражды в людях, которым я иногда принужден был делать начальнические замечания. В мою бытность на Афоне вражда моих домашних получила характер систематического действования на мою погибель. В течение осени было послано отсюда три или четыре письма в редакцию «Колокола» с самою безбожною клеветою на меня… до того, что сам Искандер не поверил ей. Спасибо ему. Между тем я, ничего не зная, по возвращении в Афины продолжал вести себя по-прежнему простосердечно и дружески ко всем. Но наткнувшись раз на вопиющую нравственную несообразность, допущенную дьяконом церкви нашей, сделал ему келейный выговор. Я наткнулся на главный орган враждебного против меня заговора… Утром 19 января на нескольких улицах появился прибитый к стенам домов пасквиль, обвиняющий меня в самых гнусных пороках. Это безумное и бесстрашное действо проводилось посреди чужого народа, в виду злорадующейся дипломации и враждебных имени православному пропаганд… Петр Иванович, пошлите мне вздох сострадания, человеку совершенно невинному и опозоренному. Вот что такое мы, русские…»
Далее произошло самое неприятное: Герцен все-таки поверил клевете. В номерах «Колокола» от 15 февраля и 15 марта он поместил, не называя, правда, имени, заметки о «неблаговидном поведении афинского архимандрита», который «предается восточным и античным страстям – нам писали об этом четыре раза – а посланник Озеров покровительствует архимандриту и теснит дьякона, находящего православно-несовместными должности послушника и Антиноя» (Антиной – любимец римского императора Адриана. – В.С.). Герцен обращался к министру иностранных дел А.М.Горчакову с запросом о неблаговидности поведения русского духовенства в Афинах.
Зачинщик смуты в русской афинской миссии, по распоряжению посланника, был в феврале отправлен в Константинополь к послу Лобанову-Ростовскому для высылки в духовное ведомство России. Дьякон запросился на Афон, ему отказали, и тогда из Константинополя он сбежал в Англию, к Герцену. «Колокол» известил читателей о прибытии иеродьякона Агапия.
При личном знакомстве Герцен, видимо, засомневался в правдивости гостя, тем более, что из Афин в редакцию «Колокола» пришли два письма в защиту о.Антонина. Одно из них было от профессора Афинского университета П.Ромботи. Герцен опубликовал его в газете от 15 апреля. Профессор писал: «Милостивый государь! Один из немногих в Афинах греков, знающих по-русски, я имел горькую случайность прочесть в №63 от 15 февраля клевету на нашего здесь архимандрита, изумившую всех, знающих его безукоризненную во всех отношениях жизнь. Надобно думать, что писавший Вам о нем потерял рассудок… Мое убеждение в непорочной жизни архимандрита разделяет все афинское общество. Я был свидетелем того негодования, которое произвела в городе попытка опозорить непозоримое. Желаю отечеству нашему как можно больше таких честных, благородных и солидно образованных иереев».
На этом тема была закрыта. Второе письмо в защиту чести архимандрита не было напечатано. Хочется верить, что оно было от Севастьянова, напомнившего Герцену об их недавней встрече. В силу политических обстоятельств письмо не могло быть опубликовано, однако свою роль выполнило. Кстати, материалы архива свидетельствуют, что в 1859-1860 гг. Севастьянов регулярно получал «Колокол» через представителя «Русского общества пароходства и торговли» в Константинополе. Сложными путями газета переправлялась на Афон. Может быть, афинское консульство являлось пересылочным пунктом?
Возможно, не стоило так подробно останавливаться на драматической для А.Капустина истории, но она изменила его дальнейшую судьбу и, кроме того, позволила показать степень распространения «Колокола» и его влияния на круги, казалось бы, весьма отдаленные от Герцена и Огарева как расстоянием, так и мировоззрением.
В письме от 17 апреля огорченный архимандрит сообщил Севастьянову, что МИД России предполагает перевести его в константинопольскую миссию, а тамошнего архимандрита переместить в Афины. Посланника Озерова перевели в Швейцарию.
В Константинополе друзья увиделись снова. Шел сентябрь. Севастьянов отправлял материалы экспедиции в Россию. Они попрощались. Последнее из сохранившихся писем о.Антонина датировано 22 ноября 1860 г. В нем говорится: «С отъезда Вашего нет о Вас ни слуху, ни духу. Я ждал, что Вы напишете из Равенны или о Равенне. Отъезжая, Вы меня утешали, что мне скоро понравится в Константинополе и я перестану сокрушаться об Афинах – это начинает сбываться. Судя по двум месяцам, прожитым в Царьграде, страхи мои были напрасны… Ваша дружеская рекомендация по-видимому расположила здешнее общество ко мне». В письме упоминается француз, участник недавней экспедиции: «Г-н Леборн открыл свое фотографическое заведение. Сегодня приходил видеться со мной и рад, как дитя, встрече со странным знакомым. О Вас вспоминает чуть не со слезами, равно как и о жизни на Св.горе».
Прощаясь, Капустин и Севастьянов не знали, что жизнь разводит их навсегда. Петр Иванович погрузился в новые поездки по музеям Европы и дела по организации отделения христианских древностей при Румянцевском музее, перемещенном из Петербурга в Москву. Он спешил, сопротивляясь начинающейся чахотке. Архимандрит Антонин спокойно работал, возглавляя русскую церковь при посольстве.
В 1865 г., после ряда конфликтных ситуаций в Иерусалиме, возникла срочная необходимость подыскать замену начальнику русской православной иерусалимской миссии архимандриту Леониду (Кавелину). Лучшей кандидатуры, чем А.Капустин, не было. В этой последней должности он прослужил 29 лет, до конца жизни. считается, что это был самый успешный период в истории русского присутствия в Палестине. Служба главы духовной миссии в Иерусалиме была далеко не простой.
Будучи в сущности церковной организацией, одновременно миссия подчинялась Палестинскому комитету МИД России. По-прежнему очень сложными оставались отношения русской православной церкви с иерусалимским греческим патриархом и представителями западных церквей. Кроме того, в 1882 г. по инициативе российской общественности возникло Православное Палестинское общество. У нового общества были серьезные гуманистические и научные цели: изучение истории, языка и культуры народов Ближнего Востока, организация научных экспедиций, популяризация в России знаний об исторических памятниках и христианских святынях Палестины, а также содействие образованию и духовному просвещению арабского народа. Средства на осуществление своей широкой программы члены общества собирали в России по подписке. На эти деньги приобретались небольшие земельные участки для строительства школ. Русская миссия в Иерусалиме была обязана отчислять Палестинскому обществу на церковно-просветительную работу значительные суммы из своих церковных сборов.
На первых порах архимандриту Антонину пришлось нелегко. Но он сумел урегулировать сложную проблему финансирования активно развивающейся деятельности Палестинского общества. В Палестине, Сирии и Ливане к началу ХХ века в общей сложности было организовано около ста русских школ для детей из арабских православных семей. В школах обучалось более 5,5 тысяч мальчиков и свыше 6 тысяч девочек. «Медресе москобийе» – так называло местное население эти школы. В 1908 г., сразу после окончания Петербургского университета, на Ближнем Востоке побывал молодой арабист, будущий советский академик и президент Российского Палестинского общества, автор популярной книги «Над арабскими рукописями» (1945) И.Ю.Крачковский. он уделил внимание не только библиотекам, но и школам. В городах (Бейруте, Триполи, Назарете и др.) в школах преподавали русские учителя. В деревнях учителя-арабы свободно разговаривали с Крачковским на русском языке. Их обучали в двух местных русских семинариях. Ученики тоже говорили с гостем по-русски, но с акцентом. В комнатах учителей Крачковский видел томики сочинений Тургенева и Чехова, комплекты журнала «Нива», сборники «Знание» и даже запрещенную в России литературу. Подводя итоги, он написал: «Велико было значение этих маленьких, часто бедно обставленных школ. Сюда проникали через учительские семинарии великие заветы Пирогова и Ушинского с их высокими идеалами. По своим педагогическим установкам русские школы в Палестине и Сирии часто оказывались выше богато оборудованных учреждений разных западноевропейских или американских миссий. Прикосновение к русской культуре оставляло неизгладимый след на всю жизнь. много интеллигентов и творцов, сказавших свое слово для всего арабского мира, вышло из школ Палестинского общества».
После мировой войны работа русских школ постепенно прекратилась. В начале 1920-х годов правительство советской России связывало с деятельностью Палестинского общества некоторые планы, но английские власти, укрепляясь на Ближнем Востоке, воспрепятствовали работе общества.
Итак, Антонин Капустин достойно справлялся с трудностями. «Человек твердый и добрый, насмешливый и печальный, остроумный и скептик, он был к тому же и дипломатом, – писал о нем биограф. – Суть науки христианской дипломатии, по мнению о.Антонина, заключалась не в лавировании и атаке, а в умении удаляться от зла, пропуская мимо ком злобы, глупости и неудовлетворенных самолюбий с изяществом и, по возможности, с улыбкой». Его терпение и труд с годами принесли результаты. Он пользовался в Иерусалиме всеобщим уважением. Даже турецкие стражники отдавали честь о.Антонину, когда он верхом на ослике появлялся возле Яффских ворот. Там, за чертой города, находились так называемые Русские Постройки, предназначенные для паломников из России. В общей сложности здесь и близ Дамасских ворот предшественниками архимандрита было приобретено свыше 18 тысяч квадратных десятин земли (более 80 га).
Главной заботой архимандрита Антонина стало продолжение покупки земли, что отвечало намеченной правительством Александра II программе «иерусалимского дела». Он сумел проявить настоящую деловую хватку. При нем, среди прочих 70 га, был приобретен участок возле древнего дуба Мамврийского, у которого, по библейскому преданию, Аврааму явилась св.Троица в образе прекрасных юношей.
При всей занятости, оторванный от научных центров России, архимандрит не оставил занятий наукой. Мы уже отметили, что его статьи, написанные после афонской экспедиции, выросли в солидную книгу под скромным названием «Заметки поклонника Святой горы» (Киев, 1864). А между тем, готовя к изданию справочник «Собрание рукописей П.И. Севастьянова» (М., 1881), на книгу А.Капустина как на заслуживающий доверия научный труд постоянно ссылался хранитель рукописей Румянцевского музея А.Е. Викторов. Без участия о.Антонина в афонской экспедиции было бы невозможно зарубежное научное издание полного реестра греческих и славянских рукописей, фотокопированных Севастьяновым. Реестр был опубликован французским ученым Виктором Ланглуа в составе сборника «Geographie de Ptolemee» (Париж, 1867), а также отдельным выпуском. В Иерусалиме Капустин завершил обработку собранных еще в период пребывания в Афинах материалов по церковной археологии, в частности, по эпиграфике. Итогом стала работа «О древних христианских надписях в Афинах» (СПб, 1874). Научный архив священника продолжал расти. Он посетил библиотеки ряда монастырей. Капустин оставался почетным членом Русского археологического общества до конца своих дней. Он умер в 1894 г. и был похоронен в Иерусалиме, в Свято-Вознесенском соборе Елеонской обители.
Наследие ученого изучено пока недостаточно, однако недавно сделан важный шаг для введения в научный оборот его рукописей. Буквально перед сдачей очерка в печать выяснилось, что в 1999 г. в Петербурге, в научном издательстве «Дмитрий Буланин» вышел в свет сборник статей и публикаций под названием «Рукописное наследие русских византинистов в архивах Санкт-Петербурга». В книге представлены результаты обследования личных архивных фондов выдающихся отечественных исследователей греко-византийской археологии, письменности и культуры. В перечне более чем десятка имен первым названо имя архимандрита Антонина Капустина, скромного подвижника науки и церкви.
Странник №3 и 4 2000 г. Начало см. № 3, 2000 г.