Возвращение на Святую землю
Интервью с археологом Леонидом Беляевым
Беляев Леонид Андреевич – заведующий Отделом
археологии Московской Руси Института археологии Российской
академии наук, доктор исторических наук, член-корреспондент
РАН
- Насколько линия развития археологии отличается от путей развития других наук?
- Вопрос неожиданный, но я попробую ответить. Дело в том, что
археология довольно старая наука. Она сопровождает человечество
со времен появления знания как такового. В истории Древнего
Вавилона и Древнего Египта мы находим сведения о попытках
получить информацию от более ранних памятников. Это очень точно
отражено в стихотворении Киплинга:
«Каменщик был и Король я - и, знание свое ценя,
Как Мастер, решил построить Дворец, достойный меня.
Когда разрыли поверхность, то под землей нашли
Дворец, как умеют строить только одни Короли».
(Редьярд Киплинг)
И это не выдумка Киплинга. Это воздействие на него литературы того времени, в которой уже описывались случаи, когда правитель, скажем, одного из государств Ближнего Востока при строительстве своего дворца или храма находил предметы более ранних эпох и даже пытался их атрибутировать. Поэтому, если говорить об археологии как попытке получить знания от старинных объектов, то археология ровесница астрономии.
Ученые Древнего Рима и Древней Греции пытались исследовать и описывать древности, связанные с религиозным поклонением. Само слово археология появится в текстах греческих авторов в значении знания о прошлом.
А в Древнем Риме древностями торговали антикварии. Существовала практика разграбления древних городов с целью найти старинные предметы, чтобы потом их продать. В этих условиях появились первые подделки. Поэтому нужна была атрибуция.
Великий сатирик Марциал написал замечательное двустишье:
«Всё, что подделал не ты,
Думаешь древняя вещь»?
Эта фраза уже в то время была очевидной – нужно разбираться в древностях, чтобы их собирать. Так возникла археология.
В средние века археология имела своеобразную форму, но не менее интересную. В те времена ценилась святость предметов − реликвий. Под реликвиями понимали, прежде всего, останки мучеников, для поиска которых проводились раскопки. Первым археологам попадались не только священные предметы, но и по-настоящему древние вещи, вызывающие интерес.
Истинная наука начинается тогда, когда мы задумываемся над тем, почему мы думаем о предмете так, а не иначе. И это очень важная вещь. Почему нас интересует этот предмет? Что нас заставляет им интересоваться? Вот с этого момента зародилась настоящая современная археология.
Первые организованные раскопки начинаются в эпоху Ренессанса вместе с процессом осмысления – а что делать с найденным предметом, какой смысл несет находка? В Италии в XVI веке археологи впервые спускаются в катакомбы. Но не с целью найти какие-то «красивости», а с целью изучить древности.
Весь путь археологии описывать сложно. Это широкая область знаний со своими взлетами и падениями. И если говорить о строго методической археологии, то формируется она довольно поздно. И в этом смысле археология, конечно, намного моложе других наук. Только в середине XIX века появляются серьезные методики, на разработку которых уйдет 100 лет. И лишь к середине XX века кристаллизируется то, что мы сегодня называем археологией.
Современная археология - это очередной этап. В середине ХХ века она пыталась попасть в число точных наук, но ей это явно не удалось. Археология требует достоверного знания и точности, но в пул точных наук, в которых используется свой математический язык, она не продвинулась, попав в такие болота, из которых сложно было выбираться.
И сейчас археология вновь осознает, что область естественных наук ей гораздо ближе. Ранние периоды развития археологии являются, в сущности, накоплением естественнонаучных знаний с применением методов естественных наук. Хотя сама археология, конечно, наука историческая.
- Все науки, так или иначе, пытаются ответить на какие-то вопросы. На какой главный вопрос стремится ответить археология?
- Если говорить о главном вопросе, то я не думаю, что археология чем-то отличается от любой другой науки. Она стремится ответить на тот же цикл вопросов: как устроен мир? Зачем в нем появился человек? Когда он появился? Как он думает? И почему он думает так, а не по-другому? В конечном счете, на все эти вопросы должна отвечать именно археология.
В этом смысле археология – широкая наука. Она занимается природной средой, в которой человек обитает и частью которой является. Также она близка к физической антропологии и разным областям биологии. И, конечно, она выходит далеко за пределы этих границ, попадая туда, где живет язык и речь. Ведь археологические памятники – это часто говорящие памятники.
Для всех археологов это значимо, но в разной степени. Мне близки эпохи разговаривающих людей, пишущих что-то. Мы не знаем, как люди говорили друг с другом до появления письменности. Но с началом письменной эпохи мы уже можем с ними «общаться». И это как раз то, чем занимается моя археология.
Хотя некоторые так не считают – мол, археолог выкопал какой-нибудь архив клинописных табличек и руки умыл. А дальше начинают работать филологи, лингвисты, историки древнего мира. Но это не вполне так. Именно археолог формирует весь контекст найденных древностей.
Археология идет рука об руку с эпиграфикой, филологией, дисциплинами, изучающими мифологию и так далее. И, конечно, археология неразрывно связана с древним искусством. В учебных заведениях Запада археология зачастую объединена в одну кафедру с историей искусства. И в этом есть смысл. Хотя многие археологи стараются от этого откреститься. Но я думаю, что не стоит с водой выплескивать ребенка.
На Западе очень любят археологию как понятие, там она представлена в самых разных вариантах – археология книжного переплета, археология чернильниц и так далее. Собственно, при желании и любого из нас можно описать археологически.
- А вспомните свою первую экспедицию. Какие были эмоции? Каково это было – оказаться там?
- Эмоции были бурные. Большинство археологов начинают с экспедиций, будучи студентами и даже школьниками. Но в моем случае было иначе. Я выбрал археологию как научную дисциплину, которой буду заниматься, примерно в 7-8 классе. Я стал читать книги по археологии и возрадовался невероятно, потому что книги с грифами Академии наук оказались мне понятны. Конечно, некоторые термины были неизвестны, но всегда можно было посмотреть значение в энциклопедии. В целом же это абсолютно человеческая речь, с которой можно иметь дело.
Мне очень нравились школьные учебники по истории, университетские по археологии. Но я немного тревожился по поводу экспедиций, потому что даже школьники знают, что одно дело – теория, а другое – практика.
Но когда я впервые попал в экспедицию, то пришел в бурный восторг. Мне страшно понравились люди, с которыми я приехал. Это были совершенно особые люди. Они формировали свою социальную среду и свою иерархию, иную чем в городской жизни.
Работа в экспедиции – это бесплатный фитнесс на свежем воздухе. При этом она еще и научная. Но это и великолепный отдых – салон на открытом воздухе, где можно слушать других, раскрыв рот. Так что первая экспедиция была действительно прекрасной.
В дальнейшем почти никогда экспедиции меня не разочаровывали. Но их было сравнительно немного. Я археолог немножко нетипичный. В самой Москве у меня большое поле для изучения, поэтому я не так много езжу. Но, конечно, все археологи поневоле путешествуют, потому что памятники не перевезешь к себе в город для исследования. Нужно отправляться к ним.
- А насколько важен психологический климат между участниками экспедиции?
- Для науки это очень важно. Помните фильм «9 дней одного года»? Этот фильм всех привел в науку. Там речь идет о физиках-ядерщиках, но описываемые там ситуации подходят для любой научной дисциплины. В фильме показано удивительное ученое братство – люди, которые и занимаются наукой, и живут в ней. Все их контакты, все их разговоры, беседы, танцы, веселье – всё это, в конце концов, замешано на науке. Так и у Стругацких, где понедельник начинается в субботу. Это правда так - вся жизнь «сплошняк», без выходных и почти без сна.
Не скажу, что без этого нельзя создавать науку, но это то, что нужно во многих отношениях. Нужно находиться внутри процесса. Самый простой способ работы – коллективный. Наука вообще вещь коллективная. Даже представители теоретической физики, требующей индивидуальной работы мозга, нуждаются в общении. Особенно это важно в рамках дисциплин, связанных с полевыми исследованиями – геологии, археологии, ботанике, ихтиологии и пр. Это необходимо и для научных результатов, и, разумеется, для самих людей.
- Какими достижениями вы больше всего гордитесь как археолог? Что считаете важным?
- Иногда даже самые маленькие «штучки» оказываются очень важными. Я очень люблю свои иконографические штудии, над которыми работал в 90-х гг. Мне удалось совсем маленькие предметы описать другими словами, в силу чего они получали совершенно иное истолкование. То есть то, что было белым, стало, примерно, черным, и наоборот. Кажется, что это не имеет прямого отношения к современной археологии. Но на самом деле имеет, потому что археология – это, прежде всего, точность видения, точность в описании предмета, раскопа, слоя. Главное здесь – точно описать предмет, и дело даже не в словах. Вы должны увидеть то, что нуждается в описании. Это очень важная вещь.
Если говорить о научно-организационной деятельности, то я фактически переформатировал и, в значительной степени, создал заново археологию монастырей, прежде всего московских, и древнерусских в целом. Нельзя сказать, что до этого она не существовала. Но она не была артикулирована, не имела своего названия и структуры.
На Западе она существовала давно. На самом деле мы часто идем параллельным путем. Это типичная конвергенция. То, что мы открываем здесь, уже открыто или будет открыто за рубежом. Но в этом нет никакой беды. Мы не идем по следам друг друга. Мы сами открываем те же самые факты заново. Соединившись с фактами, найденными на Западе или на Востоке, в других странах мира, они обретают гораздо большую объемность. Факты становятся серьезнее, глубже, интереснее, чем если бы они были открыты лишь в одном месте. Так устроено гуманитарное знание. Поэтому я был очень рад узнать, что на Западе бурно развивается монастырская археология, monastic archaeology, которую мы своими руками построили в России.
Другое важное направление, которое я пытался развивать – это авраамическая археология. Суть в том, что памятники авраамических религий – иудаизма, христианства и ислама – нельзя изучать в отрыве друг от друга. Занимающийся христианской археологией должен иметь знания и об исламской, и об иудейской. И наоборот, исламоведы должны хорошо разбираться в христианских и иудейских древностях.
Конечно, самое важное из научно-организационной части, что можно назвать чудом, необыкновенным стечением обстоятельств – возобновление археологических работ русской экспедиции в Палестине. И по смыслу, и во избежание политически некорректного определения, эту область называют Святой землей. Хороший нейтральный термин для описания земли, действительно святой и для мусульман, и для иудеев, и для христиан.
На Святой земле на протяжении ста лет не было русской археологии. Если говорить всерьез, ее не было и в XIX веке. В то время она делала лишь первые шаги, но довольно активно и успешно. Были люди, которые хотели, чтобы в Иерихоне состоялась русская археология. Но, к сожалению, тогда она не состоялась. Теперь же экспедиция работает, и грант РФФИ позволяет развивать это направление, а также надеяться на создание там своей школы древностей.
- Как раз об этом я и хотела спросить. Какие эмоции вы испытали, когда вам снова удалось возобновить раскопки?
- Как это часто бывает, первые мысли были – «Неужели это возможно»? И я, и Николай Андреевич Макаров, который в значительной степени поддерживал этот процесс, до конца не верили, что это может произойти. Начиная с 90-х гг. я писал об этом. В книге «Христианские древности» 1995 года я писал о том, что нужно вернуться на Святую землю.
Потом я работал над статьями по этой тематике, просто потому, что нужно было выступить на заседаниях, посвященных этому вопросу. И тогда это были просто слова. Я совершенно не верил, что удастся туда вернуться. Тем не менее, процесс потихоньку шел, и когда появились чисто практические возможности, то оказалось, что мы готовы. Мы были морально готовы. У нас была теоретическая наработка, которую мы могли применить к делу. У нас был энтузиазм, мотивация. Мы были готовы объяснить эту необходимость кому угодно, на каком угодно уровне – от рязанского крестьянина до государственного или общественного деятеля. И это сработало.
А дальше нам оставалось лишь претерпеть все неприятности первых месяцев работы, неорганизованность, безумные технические сложности, включая тяжелейший климат. Можно писать книги об одном только сезоне 2010 года, когда на русском участке в Иерихоне одновременно шла стройка и организация раскопок, которые теоретически были продолжением работ, начатых в XIX веке. Но на практике, эти работы начинались с нуля.
Конечно, можно было бросить эту затею, махнуть рукой. А можно было упереться и, несмотря на все неудобства, продолжить работу. Выбралось второе. Конечно, наш вклад в общемировую науку о Святой земле скромен. По сложности и всесторонности это фантастический раздел науки. Мы занимаем в нем просто невидимое место, но мы существуем. Это принципиальная разница от не-существования вообще. Сейчас у нас есть возможность собственными глазами наблюдать за развитием раннего этапа авраамической археологии и участвовать в этом процессе. И я очень надеюсь, что мы сумеем сформировать русскую школу археологии Святой земли. Может не мы в буквальном смысле, но следующее поколение археологов. Начало уже положено. Важно ухаживать за этим деревом − поливать, рыхлить землю, укрывать от солнца.
- Ваши старания привели к хорошим результатам. Расскажите о них поподробнее.
- Чтобы об этом рассказать, нужно начать с истории. В середине XIX века Россия потерпела поражение в Крымской войне. Необходимо было строить заново внешнюю политику. Одним из аспектов ее формирования стал Палестинский проект.
Дело в том, что Святая земля всегда притягивала русских православных людей. Они ею страшно интересовались. Это было естественно для них, Святая земля была им очень близка. О ней православные читали в Библии, Евангелиях, а также в рассказах о паломничествах – хождениях, которые писали и переводили с других языков.
Это была тиражная, популярная литература, и она несла элементы знания. В ней содержалось географическое и топографическое описание реально существующей местности, данное через призму религии. Мне кажется, русский человек XVII века, живущий в Москве, плохо понимал географию Новгородской земли. Но, при этом, хорошо знал географию, топографию и даже историю Святой земли. Ему эта местность была мысленно доступнее.
Паломничество имело большое значение и для европейцев, и для русских и православных вообще. Оно даровало спасение души. Но добираться в Святую землю было очень дорого, сложно, опасно – настоящий подвиг. И в середине XIX века задумались: почему бы не сделать этот подвиг более комфортным – так организовать морской путь, чтобы перевозить паломников за небольшие деньги.
Люди на это откликнулись. Духовные потребности нации соединились с географическим интересом и политической необходимостью России. И народ, как бы сейчас сказали, ломанулся. Это стало неожиданностью для самих организаторов.
Паломничество резко возросло, и появилась потребность в инфраструктуре − гостиницах, больницах, других опорных точках для общения с местным населением, то есть в школах для детей арабов-христиан. Строят, как известно, на земле. Турецкое правительство содействовало этому процессу – какие-то земли можно было купить, другие дарили. И во второй половины XIX – начале ХХ века в Палестине было куплено много земельных участков в важных точках, позволявших контролировать движение паломников. Возникла надежная инфраструктура, собственная строительная школа. Это интересный и сложный процесс. Пожалуй, другого такого примера в отечественной истории нет. Это единственный протуберанец – выброс русской культуры, создавший русскую этно-археологию. Народ столько самоваров привез, что некоторые семьи в Палестине до сих пор ими пользуются.
Одним из элементов создания инфраструктуры на Святой земле стало развитие научной археологии, у которой было чисто практическое назначение – формирование собственной системы святых мест. Русскую духовную миссию в Иерусалиме, контролирующую паломнические потоки, возглавляли крупные ориенталисты – люди по-настоящему знали древние и новые восточные языки, собирали рукописи и немного разбирались в том, что называли в то время археологией. Например, руководитель духовной миссии отец Антонин (в миру Андрей Капустин) собирал древности и отправлял их в Россию, чтобы в духовных академиях имелись коллекции предметов со Святой земли.
При покупке участка было важно, чтобы на его территории были какие-нибудь древности, памятники, которые будут изучаться и внесут что-то новое в общее знание, а также смогут служить точками культурно-религиозного тяготения.
Так возникли два участка в Иерихоне, один из которых воспринимался как дом мытаря Закхея. Его история упоминается в Евангелии от Луки. Согласно Библии, Закхей был богатым человеком, начальником мытарей, собиравших налоги, человеком ненавидимым местным населением, по понятным причинам. Закхей очень хотел увидеть нового пророка, проходившего через Иерихон. Из-за маленького роста Закхею пришлось лезть на дерево, чтобы увидеть Христа. Иисус же, видя это, подошел к нему и сказал: «Закхей, почему ты сидишь на дереве? Я же у тебя сегодня ужинаю. Так давай иди, приготовься!». Этим Иисус хотел показать, что мытарь для него не плох и не хорош, он просто человек, возможно - заблудшая овца.
Закхей, конечно, накрыл стол. В его доме Иисус с учениками отужинали, провели вечер и ночь – последнюю спокойную ночь перед входом в Иерусалим и страстями последних дней жизни Христа.
Соответственно в Иерихоне ожидали увидеть, как минимум, две реликвии – дерево, на которое залез Закхей, и его дом. Их версии, вольно или невольно, предложил отец Антонин. И они существуют до сих пор. Деревьев в Иерихоне, конечно, несколько, но одно растет на русском участке. О доме же долго рассказывать, но и его образ существует.
После событий Первой мировой войны, русской революции и распада Османской империи участки оказалась в подвешенном состоянии. Часть их в период Британского мандата перешла во владение других стран и потеряна навсегда, о них стоит забыть (но не археологам, конечно).
Другие так и остались почти бесхозными до 1990-х гг., когда вернулись во владение уже новой России. В их числе был второй иерихонский участок, возвращенный правительством Палестины в 1995 году. Именно на нем были начаты раскопки и построен культурный центр, Музейно-парковый комплекс, где показывают прекрасный сад с «Деревом Закхея» как одно из олицетворений многоликой России. Здесь же работает Русско-Палестинская экспедиция. И это, пожалуй, главное достижение – существование такой экспедиции. Ведь наука должна опираться на собственный опыт. Можно, конечно, читать книги, смотреть фильмы, ездить в музеи и составить какое-то представление об археологии Палестины. Но подлинное знание возможно только через процесс натурного исследования. Нужно своими руками копать землю, мыть керамику, рассматривать под микроскопом найденные монеты.
Пока у нас не было своей экспедиции, мы фактически были отрезаны от археологии важнейшего района и для западной, и для восточной части христианской цивилизации, и для ислама, не говоря уж об иудаизме. У нас не было своей точки зрения, своей точки опоры в этих святых местах.
Два и сам участок оказался довольно интересным. Там есть византийский слой, хороший ранний арабский слой, монастырские постройки с цветной мозаикой, и даже, видимо, римский слой, работу над которым мы начнем в будущем году.
Мы обнаружили производственную зону византийского и арабского периода с несколькими горнами для обжига керамики и с большим количеством произведенных, но забракованных предметов. С точки зрения археологии это изобильная территория, в самом центре Иерихона. Древний город очень хорошо известен археологам, но это Иерихон древнейшего периода, а также римского и евангельского времени. Достаточно знаменит и исламский Иерихон с дворцом халифа 7-8 веков. Но между ними - белое пятно. Нет того христианского Иерихона, который посещали паломники со времен Константина Великого. Это существенный пробел, с 4 по 7 век. Благодаря работе русской экспедиции эти 400 лет постепенно заполняются.
- Мне интересно, бывали ли у вас моменты профессионального выгорания, когда пропадало любопытство, интерес к своему делу?
- Я думаю, что у всех бывают моменты сомнения. Человек должен сомневаться. Я не люблю не сомневающихся людей. У каждого бывали такие мысли – «Эх пошел бы я в певцы, да голоса нет. Пришлось идти в археологи». Но у меня есть еще две профессии. И я чувствую себя уверенным, работая в этих сферах.
Мне кажется, такое состояние легко преодолевается. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Важно просто работать над тем, что ты выбрал. Мне, конечно, легче в этом плане, поскольку спектр интересов довольно широк, и я умею переключаться – могу и землю копать, а могу прозу писать. Так что удается справляться с этим состоянием.
- Оценивая состояние современной археологии, какие наиболее важные проблемы, на ваш взгляд, еще ждут своего решения, и каких революционных открытий стоит ожидать?
- Революционных открытий будет много. И сейчас все говорят об одном направлении, которое меня даже пугает – это применение естественнонаучных методов в археологии. Всё идет к тому, что мы научимся по останкам человека определять историю всей его жизни. И такая физико-историческая антропология в каком-то смысле заменит очень многие направления археологии. Я часто шучу: "антропология – могильщик археологии".
Применяются методы, с помощью которых изучают насекомых, сопровождавших жизнь человека; растения; животных; саму почву, на которой он жил. Заново показывают древние технологии и вещи. Эти приемы и объем новых данных, в какой-то степени, вытесняет археологические умения, во многом ремесленные.
Также, очевидно, и гуманитарное археологическое знание о духовном мире человека, владение древними языками, древней литературой и памятниками искусства сделает большой шаг вперед. Развитие технологий, компьютеров и всего того, что с ними связано, позволят нам формировать базы данных и по-другому пользоваться литературой. Наш инструментарий уже резко изменился с приходом этих технологий - по сути дела, революция уже произошла или происходит.
Надеюсь, что в гуманитарной области нас ждет настоящий прорыв. Но хотелось бы, чтобы мы ответили на главные вопросы, о которых мы говорили в начале – какой смысл во всем этом? Зачем человек существует? Зачем он создал археологию? Тут, пожалуй, никакие технологии не помогут.
Беседовала Анастасия Пензина
Фото Кирилл Малов