Небесные краски А. А. Ахматовой
Многие мемуаристы, рассказывая о своих встречах с Анной Андреевной Ахматовой, отмечают одну важную и неотделимую от поэта деталь ее домашнего быта — наличие икон, которые, кажется, сопутствуют ей на протяжении всей жизни. Даже вспоминая Слепнево, А. А. Ахматова писала, что в ее комнате „весела большая икона „Христос в темнице“1. То же самое было в в квартире ее подруги Ольги Афанасьевны Глебовой-Судейкиной на Фонтанке, в которой жила А. А. Ахматова. Ее комната была завешена иконами2, а на шкафу — на левой створке — прибита икона Божьей Матери в серебряной ризе“3.
Исследователь творчества Н. С. Гумилева Павел Николаевич Лукницкий, встречаясь с А. А. Ахматовой в январе 1925 года (в Мраморном дворце), отмечал в своих записях: „У А (нны) А (ндреевны) есть новгородская икона — единственный подарок Н (иколая) С (тепановича), сохранившийся у нее. Икона хранится в маленьком ящике вместе с четками, другими иконами, старой сумочкой и т. п.“4. О подобных деталях скромной домашней обстановки в Фонтанном доме рассказывала в своих воспоминаниях жена поэта А. А. Гитовича Сильвия Соломоновна, которая, застав А. А. Ахматову больной, увидела „…над изголовьем две темные иконы: одна — „Успение Богородицы“, другая — маленькая — „Всех скорбящих радости“, подарок Гумилева“5.
Упоминания об иконах, а также о молитве перед образами можно встретить у А. А. Ахматовой довольно часто.
…Снова мне в прохладной горнице
Богородицу молить.
„Мне не надо счастья милого…“
Так я, Господь, простерта ниц:
Коснется ли огонь небесный
Моих сомкнувшихся ресниц
И немоты моей чудесной.
"Я так молилась: „Утоли…“
Я у Бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.
„Ты пришел меня утешить, милый…“
Все это говорит о том, что А. А. Ахматова была глубоко, по-настоящему, верующим человеком, что находит подтверждение и в мемуарах писателя И. М. Меттера: „Анна Андреевна была, безусловно, глубоко и сложно верующим человеком. Я говорю — верующим, а не религиозным, ибо, мне кажется, что между двумя этими понятиями есть некая разница. Вдаваться в различия не стану, скажу лишь, что вера Ахматовой была тихой, чистой, интимной, никого не касающейся, ни для кого не обременительной. В то время, когда она еще не поднималась из кресла и провожала гостей в прихожую, то уже на пороге говорила моей жене: „Христос с вами,“ — и быстро крестила ее на прощание. Еще помню, что от Анны Андреевны, от нее первой, я как-то услышал о Кумранской находке — о кусках овечьих шкур, найденных пастухом в пещерах: древние письмена на этих шкурах подтверждали будто бы истинность существования Христа. Анна Андреевна рассказывала мне об этом коротко, но глаза ее были озарены. Мне кажется, что личность Христа была как-то по-особому близка Ахматовой человеческой сутью и судьбой“6. Эти воспоминания писателя об особых отношениях А. А. Ахматовой к Иисусу Христу подтверждают и известные строки:
Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку,
Богом, в самом деле.
Кто был убит — И чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди…
Вкусит смерть Свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима — все прошли.
Там, где когда-то возвышалась арка.
Где море билось, где чернел утес.
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом священных роз.
Ржавеет золото и истлевает сталь.
Крошится мрамор — к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней — царственное — слово.
„Кого когда-то называли люди…“
Из воспоминаний литературоведа Э. Г. Герштейн известно, что А. А. Ахматова, проходя мимо храмов, „крестится на каждую церковь“7. А когда она, находясь в Ташкенте во время Великой Отечественной воины, заболела брюшным тифом, то брала образок со спинки кровати и говорила: „На грудь мне, когда умру“8. Но, несмотря на такое глубокое чувство веры, А. А. Ахматова относилась к особо почитаемым ею предметам легко. Так, в 1964 году она подарила своей подруге, филологу и историку Ирине Николаевне Медведевой-Томашевской, жене известного пушкиниста Б. В. Томашевского, икону „Исцеление Богородицы“, подаренную ей в свое время Гумилевым9. Такое неколлекционное отношение к ценным и даже памятным предметам отмечает в своих воспоминаниях об А. А. Ахматовой и К. И. Чуковский. Он писал: „Она очень ценила красивые вещи и понимала в них толк. Старинные подсвечники, восточные ткани, гравюры, ларцы, иконы древнего письма и т. д. то и дело появлялись в ее скромном жилье, но через несколько дней исчезали“10.
Икона имела для А. А. Ахматовой особую духовную ценность, без которой она не представляла своей страны. Так ее друг, художник-мозаичист Борис Васильевич Анреп вспоминал, что во время встречи его с А. А. Ахматовой говорил ей "о своем неверии и о тщете религиозной мысли: А (нна) А (ндреевна) строго меня отчитывала, указывала на путь веры как на залог счастья. „Без веры нельзя“11. Вероятно, отражением этого разговора стало стихотворение А. А. Ахматовой, обращенное к Б. В. Анрепу:
Высокомерьем дух твой помрачен,
И оттого ты не познаешь света.
Ты говоришь, что вера наша — сон
И марево — столица эта.
„Высокомерьем дух твой помрачен…“
В другом стихотворении, также обращенном к Б. В. Анрепу, А. А. Ахматова прямо указывает на непреходящие духовные сокровища:
Ты — отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну.
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.
„Ты — отступник: за остров зеленый“
Из этих строк видно, что наиболее важной ценностью для А. А. Ахматовой помимо песен, уединенной природы служат лики древних икон. Она постоянно ощущает на себе их глубокий, таинственный взгляд:
…И загадочных, древних ликов
На меня посмотрели очи.
„Как велит простая учтивость“.
И через все и каждый миг.
Через дела, через безделье
Сквозит, как тайное веселье.
Один непостижимый лик.
О Боже! Для чего возник
Он в одинокой этой келье.
„И через все и каждый миг…“
Ей кажется, что эти святые ведут за ней повседневное наблюдение. Именно поэтому в творчестве А. А. Ахматовой, особенно после посещения ею тверской земли, стали занимать огромное место темы сердечного сострадания, душевной скорби, крестного пути и любви к ближнему:
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью своей.
„Одни глядятся в ласковые взоры…“
Как делюсь я коркой хлеба
С тем, кто просит у меня.
„На пороге белом рая…“
Даже некоторые эпизоды литературной жизни дореволюционного Петербурга А. А. Ахматова оценивает с традиционных позиций верующего человека. Так, рассказывая о литературно-артистическом кабаре „Бродячая собака“, она отмечает царящую там греховность:
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
А та, что сейчас танцует.
Непременно будет в аду.
„Все мы бражники здесь, блудницы…“
В Слепневе, наблюдая за природой. А. А. Ахматова увидела некоторый прообраз иконы:
В промежутки между грозами.
Мрачной яркостью богатые,
Над притихшими березами
Облака стоят крылатые.
Чуть гроза на запад спрячется
И настанет тишь чудесная,
А с востока снова катится
Колесница поднебесная.
„В промежутки между грозами…“
„Колесница поднебесная“ ей напомнила икону „Огненное восхождение пророка Ильи“. Согласно библейской легенде святой был взят на небо живым в огненной колеснице12. Культ Ильи был широко распространен на тверской земле и имел, в соединении с язычеством, ярко выраженный народный характер. Ему приписывалась власть над стихиями ветром, громом, молниями, что в какой-то мере и нашло отражение в стихах А. А. Ахматовой. В тверском уединении А. А. Ахматова впервые так ярко и зримо увидела различные красочные природные явления, Особенно сильно ее поразили оттенки неба: „облака на синем небе вылеплены грубо…“, „алмазные русские ночи“, „свет невыносимо щедрый, как красное горячее вино“ и т. д. Эта „природная гамма небесных цветов“ была хорошо знакома древнерусским живописцам. Известный философ Е. Н. Трубецкой в статье „Умозрение в красках“ отмечал: „Великие художники нашей древней иконописи… были, без сомнения, тонкими и глубокими наблюдателями неба… Одно из них, небо здешнее, открывалось их телесным очам; другое, потустороннее, они созерцали очами иными. Оно жило в их внутреннем религиозном переживании. И их художественное творчество связывало то и другое“13. Именно поэтому небесные краски поразили А. А. Ахматову и нашли отзвук в ее творчестве. На тверской земле она в стихотворении „Июль 1914“ приводит слова одноногого прохожего, который предсказывает наступление трудных времен и говорит, что спасение страны произойдет так, как это часто изображается на популярной в народе иконе „Покров“:
Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменье небесных светил.
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат.
В основе иконописного сюжета лежит легенда о чуде во Влахернах. в Константинополе, которое произошло в десятом веке. Во время вторжения сарацинов Богоматерь явилась в храм, где шло богослужение, и простерла свой плащ (покрывало) над прихожанами. Эта легенда, изложенная в Житии Андрея Юродивого, имела широкое распространение на Руси и ее сюжет переосмысливался и рассматривался часто как заступничество Богородицы за русский народ14.
С ликами седой старины связано и стихотворение А. А. Ахматовой „Распятие“:
Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: "Почто Меня оставил
А Матери: „О, не рыдай Мене…“
Это стихотворение своеобразно иллюстрирует не только один из ирмосов канона службы в Великую Субботу: „Не рыдай Мене. Мети, зрящи во гробе…“15, но и одноименные иконы, на которых изображен Христос, стоящий во гробе со склоненной к правому плечу головой, глаза его полуоткрыты. „К правому Его плечу приникла Богоматерь…“, за ней — плачущие жены. „По другую сторону Христа — Иоанн Богослов и другие святые мужи“16.
С иконописной композицией деисус17 (в переводе с греческого означает „моление“) и с представлением поэта о „поздней оценке“ деятельности человека связано стихотворение „Где, высокая, твой цыганенок“. В нем явно слышен хор небесных ангелов, которые требуют ответа у бедной женщины за потерянного ребенка:
Где, высокая, твой цыганенок,
Тот, что плакал под черным платком.
Где твой маленький, первый ребенок,
Что ты знаешь, что помнишь о нем
И героиня стихотворения, вероятно, стоя перед Иисусом Христом и другими святыми, отвечает:
Доля матери,— светлая пытка.
Я достойна ее не была.
В светлый рай растворилась калитка.
Магдалина сыночка взяла.
Каждый день мой — веселый, хороший.
Заблудилась я в длинной весне,
Только руки тоскуют по ноше,
Только плач его слышу во сне.
Станет сердце тревожным и томным.
И не помню тогда ничего.
Все брожу я по комнатам темным.
Все ищу колыбельку его.
Описанная А. А. Ахматовой сцена соотносится с представлениями верующего человека об его ответственности за свои поступки и является частью широкой картины человеческого спасения, в которой особое место занимает икона, а она, в свою очередь, „..непонятна вне того храмового, соборного целого, в состав которого она входит“, а это, отмечал Е. Н. Трубецкой, „…целый мир, не тот греховный, хаотический и распавшийся на части мир, который мы наблюдаем, а мир, собранный воедино благодатью, таинственно преображенный в соборное тело Христово“18.
Может быть, поэтому важное место в творчестве А. А. Ахматовой занимает особый способ видеть и понимать мир. И для этого она, вероятно неосознанно, часто использует эпитеты, в которых заключена определенная метафизика цвета, более характерная для древнерусской живописи, чем для поэзии. В результате ее стихи приобретают „неизреченную красоту иконописной символики красок“. Так, в стихотворении „Молюсь оконному лучу…“ А. А. Ахматова отмечает, что луч
…в этой храмине пустой
Он словно праздник золотой
И утешенье мне.
О символике золотого цвета писал Е. Н. Трубецкой: „Но изо всех цветов один только золотой, солнечный обозначает центр божественной жизни, а все прочие ее окружение. Один бог, сияющий „паче солнца“, есть источник царственного цвета“19. Похожее определение этому цвету дал и известный философ, священник П. А. Флоренский: „…золотом на иконах разделывается вовсе не что угодно, а только имеющее прямое отношение к Божьей силе, к реальности не метафизической…, но относящейся к прямому явлению Божией благодати… Во всяком случае, явно золото относится к духовному золоту, небесному свету Божьему“20.
Особый смысл в стихах А. А. Ахматовой имеет голубой цвет:
Прощай, прощай! Меня ведет палач
По голубым предутренним дорогам.
„Косноязычно славивший меня….“
Словно звезды глаза голубели,
Освещая измученный лик.
„Город сгинул, последнего дома…“
И озеро глубокое синело -
Крестителя нерукотворный храм.
„Еще весна таинственная млела…“
О значении голубого и в какой-то мере синего цвета писал, цитируя слова различных теософов, П. А. Флоренский в книге „Столп и утверждение истины“: „…Голубое есть знак самоотверженности и желания приносить себя в жертву за всех“21. Другой исследователь древнерусской иконы B. C. Арсеньев отмечал, что голубая краска на иконе „Неопалимая Купина“ служит „для означения мира ангельского“22.
В творчестве А. А. Ахматовой глубокий смысл имеет и белый цвет:
Но если белым солнцем рая.
В лесу освети тропа.
„О нет, я не тебя любила…“
Небо бело страшной белизною,
А земля как уголь и гранит.
„Белая ночь“
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье…
„Как белый камень в глубине колодца…“
О символике белого цвета П.А Флоренский писал: „Бог есть свет, и это не в смысле нравоучительном, а как суждение восприятия — духовного, но конкретного, непосредственного восприятия славы Божией: созерцая ее, мы видим единый, непрерывный, неделимый свет. Свет не имеет дальнейшего определения, кроме того, что он есть свет беспримесный, чистый свет, в коем „несть тьмы единыя“… В отношении к цветам мы называет свет — белым…“23.
Важное значение в творчестве А. А. Ахматовой имеют зеленые, серые, черные и другие цвета. Не только религиозные философы начала XX века, но и современные искусствоведы говорят о символике цвета в древнерусской живописи. Так, рассказывая об особенностях цветового решения иконы А. Рублева „Троица“, СВ. Ямщиков и Н. К. Голейзовский отмечают: "Вишневый цвет хитона, образованный соединением красного и синего, символизировал цвет „вина Премудрости“ — крови Христа. Лазурь, окрашивающая гиматий, по учению византийских мистиков, передавала цвет божественного ума, погруженного в созерцание своей сущности. Согласно Исааку Сирину, чистота ума совершенного человека уподоблялась „небесному цвету“. Оттенки этого цвета варьируются в одеждах всех трех ангелов… Лиловый тон плаща левого ангела воспринимался как цвет умственного созерцания на высших его ступенях. Нежно-зеленый тон гиматия правого ангела считался цветом согласия и одновременно цветом весны, символом воскресения. Интенсивным желтым цветом крыльев выражалась „надмирная“ интеллектуальная сила. Наконец, золотой фон, почти полностью утраченный, символизировал „божественный свет“24.
Употребление эпитетов, связанных с символическим языком иконы и раскрывающих религиозная чувство их создателя, позволили А. А. Ахматовой в определенной мере выразить некоторые элементы того, что заключено в иконе: „Богосозданный мир в его надмирной красоте…“. „Образ будущего века…“25. Такое особое отношение А. А. Ахматовой к древним образам отчасти подтверждается и ее беседой с П. Н. Лукницким: „Старинная икона, говорила А. А. Ахматова, такое же совершенство, такое же высокое и тонкое искусство, как, например, персидская миниатюра“26.
Е. Н. Трубецкой считал, что древнерусское искусство „…дает нам возможность глубоко заглянуть в душу русского народа, послушать его исповедь… В этих произведениях выявилось все жизнепонимание и все мирочувствие русского человека…“. „…Достоевский сказал, что „красота спасет мир“. Развивая ту же мысль, Соловьев возвестил идеал „теургического искусства“. Когда эти слова были сказаны, Россия еще не знала, какими художественными сокровищами она обладает. Теургическое искусство у нас уже было. Наши иконописцы видели эту красоту, которою спасется мир, и увековечили ее в красках. И самая мысль о целящей силе красоты давно уже живет в идее явленной и чудотворной иконы!“27. Похоже, что иконописным канонам древнерусских мастеров в определенном смысле и следует А. А. Ахматова, утверждая в своем творчестве прообразы вечной красоты, всечеловеческой любви и храмового единения людей. Может быть, поэтому ее стихи, как животворящие родники, так глубоко и сильно покоряют сердца читателей, которые становятся неизменными и вечными друзьями и поклонниками поэта.
Примечания
1. Ахматова А. А. См. наст. издание, стр. 142.
2. Лукницкий П. Н. Встречи с Анной Ахматовой. Т.1. 1924–25 гг., 1991, стр. 54.
3. Чуковский К. И. Дневник 1901–1929 гг. М., 1991, стр. 183.
4. Лукницкий П. Н. Встречи с Анной Ахматовой. Т.1, 1924–25 гг., 1991, стр. 34.
5. Гитович С. С. Об Анне Андреевне. В кн.: Об Анне Ахматовой. Л.. 1990, стр. 330.
6. Меттер И. М. Седой венец достался ей недаром. В кн.: Об Анне Ахматовой. Л., 1990, стр. 381.
7. Герштейн Э. Г. Тридцатые годы. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991, стр. 255.
8. Сомова С. А. Анна Ахматова в Ташкенте. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991, стр. 371.
9. Томашевская З. Б. „Я — как петербургская тумба“. В кн.: Об Анне Ахматовой. Л., 1990, стр. 420.
10. Чуковский К. И. Из воспоминаний. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991, стр. 49.
11. Анреп Б. В. О черном кольце. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой. М.. 1991, стр. 83.
12. Библия. Четвертая книга царств. II, 11.
13. Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. Этюды по русской живописи. В его кн.: Смысл жизни. М., 1994, стр. 250.
14. Филатов В. В. Покров. В его кн.: Краткий иконописный иллюстрированный словарь. М., 1996, стр. 136.
15. Молитвенник. СПб., 1913, стр. 112.
16. Филатов В. В. Не рыдай Мене, Мати. В его кн.: Краткий иконописный иллюстрированный словарь. М., 1996, стр. 113.
17. Деисус — иконописная композиция, „воплощающая идею заступничества святых людей перед Христом, великим судией. Центр композиции — Спас Вседержитель (Христос), по обеим сторонам которого обращенные к Нему Богоматерь, Иоанн Предтеча…, архангелы Михаил и Гавриил, апостолы Павел (…), а также другие избранные святые в строго определенном порядке чина“. (Филатов В. В. Указ. соч., стр. 52.)
18. Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. Этюды по русской живописи. В его кн.: Смысл жизни. М., 1994, стр. 284.
19. Трубецкой Е. Н. Указ. соч., стр. 251.
20. Флоренский П. А. Иконостас. В его кн.: Иконостас, СПб., 1993, стр. 126.
21. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины (П). М., 1990, стр. 568, 569.
22. Арсеньев B. C. О церковном иконописании. В сб.: Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв. Антология. М., 1993, стр. 144.
23. Флоренский П. А. Небесные знамения. В его кн.: Иконостас, СПб., 1993, стр. 312–313.
24. Голейзовский Н. К. Ямщиков С. В. А. Рублев и его школа. М., 1978, стр. 7.
25. Флоренский П. А. Иконостас. В его кн.: Иконостас. СПб., 1993, стр. 107, 110–111.
26. Лукницкий П. Н. Встречи с Анной Ахматовой. Париж, 1991, стр. 271.
27. Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. Этюды по русской живописи. В его кн.: Смысл жизни. М., 1994, стр. 243, 246.
Сенин Сергей Иванович
журналист, писатель, краевед, исследователь творчества А. Ахматовой
Опубл.: Сенин С. И. „В долинах старинных поместий…“- Тверь, 2002.— С. 48–55.