Святая Пасха в жизни И. А. Гончарова
В
жизнь писателя Ивана Александровича Гончарова Святая Пасха вошла еще в
детские годы. Дед писателя, Иван Иванович Гончаров, был человеком не
только религиозным, но и „книжным“, что и проявилось в семейном
„Летописце“. Весьма заметную часть этой рукописной семейной книги
занимают „Страсти Христовы“. Иван Иванович Гончаров в 1720-х годах взял
на себя своего рода духовный подвиг: несколько лет переписывал (и даже,
возможно, обрабатывал) средневековое апокрифическое сочинение „Страсти
Христовы“, которое особенно широкое распространение имело в
старообрядческой среде. В этом книжном памятнике подробно описывались
последние дни жизни Иисуса Христа перед распятием. Нет сомнения, что еще
в детстве маленький Иван Гончаров слышал чтение этой дедовской книги и
держал „Летописец“ в руках. Можно себе представить, что чувствовал и
переживал впечатлительный мальчик, когда кто-нибудь из взрослых читал:
„Наутрие же и возложиша на него великия железа на шию его и руце и
приведоша его во двор Каиафе и тогда собрашася окаянии жидове малие и
велице и с великою радостию яко во своих руках имеют его начаша его бити
по ланитам и пхаху и плеваху аки в простое лице и в пречистые его очеса
и во святыя уста…“. Описано в „Страстях Христовых“ и воскресение Иисуса
Христа: „Господь испроверг ада и смертию смерть поправ и древнюю клятву
древом крестным разруши и врата медная сокруши и двери железныя сломи и
диавол связав и вся праведники в раи введе и воскрес из мертвых…“ В
апокрифическом сочинении Мария и Магдалина прибывают в Рим и исцеляют
императора Тиверия „Христовою ризою“. А сам Тиверий прибывает в
Иерусалим и во время охоты, стреляя в оленя, убивает Каиафу,
прятавшегося от него в пещере. Наверяка, повесть о „Страстях Христовых“
читали в семье Гончаровых в Страстную Седьмицу. Чему же учил „Летописец“
маленького Гончарова? Милосердию, верности Христу, прощению ближних,
покаянию. Именно к этому призывает дед Гончарова, заканчивая свою
повесть.
Пасхальную любовь
описывает и другая апокрифическая повесть, которую обрабатывал и
поместил в семейном „Летописце“ дед Гончарова,— „Повесть о крестном
сыне“. Повесть рассказывает о том, что всеми отринутому бедняку,
которому никто не хочет стать крестным отцом, таковым становится Сам
Христос. Мальчик не знает кто его крестный, но в Светлую Пасху все
меняется:
Однажды
случилось ему быть во святом храме в день Пасхи Христовой, так как
обычай есть у христиан по совершении заутрени давать целование ближним и
друзьям, даря друг другу яйцо и в радости глаголя: „Христос воскресе!“
Другой же отвечает: „Воистину воскресе Христос!“ Отрок же тот, видя
чадо с отцами целующегося, и со сродниками своими и сродницами
ликующего, других же крестных чад с кумовьями своими целующихся и всех
вместе благодарящих Бога, подумал, с кем бы он мог сотворить целование о
Христе. И хотя имел с собою яйцо по обычаю, родителей его не было в
церкви той, а родственников не было у него вовсе. Соседи же пренебрегали
им из-за его нищеты — и не с кем ему было целование сотворить, и
огорчился он надолго, и стал плакать и рыдать сильно, говоря в себе:
„Увы мне, увы! От таких родителей родился я злосчастный, что не только
нет у меня сродников и приятелей, но и отца своего крестного не знаю,
кто он есть или как имя его. Если бы знал его жилище, то пошел бы в дом
его и поклонился бы ему, и дал бы ему целование о Христе радостно. А
если он преставился от века сего, то поминал бы его как своего сродника.
О, Боже мой, Боже мой, Создателю мой! Увы мне, увы! Сотворив, милостиво
призри на меня и помилуй меня. Ныне бо я очень несчастлив, а что
ожидает меня впредь,— не знаю. О Господи мой! Не остави меня!“
И
так он плакал и подобно тому много взывал к Богу с горьким плачем. И
вдруг слышит страшный шум с восточной стороны (отрок же стоял у западной
стены церкви уединенно от людей в углу) и видит некоего Достойного
Мужа, подобно царю идущего к нему в сопровождении многих прекрасных
юношей. Увидев все это, отрок устрашился. И когда подошел к нему тот
Великий Муж, сказал ему радостно: „Чадо! Что ты плачешь в день всеобщей
радости?“ Отрок же со страхом поклонился Ему до земли, не смея что-либо
сказать или ответить. Великий же тот Муж взял его за правую руку и стал
тихо спрашивать его о причинах его слез. „Сегодня, чадо, не подобает
безмерно плакать, ибо небо и земля вкупе сликовствуют ради воскресения
Христова, а ты горько плачешь. Что за скорбь нашла на тебя, что так
рыдаешь: или кто разграбил твое имение, или кто тебе зло сотворил, или
раны нанес, или ныне родители твои умерли. Скажи мне, чадо, отчего
плачешь!“ Сказал же ему тот Великий Муж: „Так, чадо! Говорю тебе —
воистину сын Мой ты! Я тебя от святой купели принял в крещении твоем, и
являюсь твоим Крестным Отцом. И видел тебя много раз, но специально не
являлся тебе и не говорил с тобою, но ныне целуемся с тобою радостно!“ И
поцеловал его в уста и сказал ему: „Вот, чадо Мое крестное, Христос
воскресе!“
На таких христианских текстах воспитывался Гончаров. В своей семье писатель получил серьезную религиозную закваску. Рядом с домом Гончаровых находилось несколько храмов. Храм Вознесения находился не более чем в ста метрах от дома Гончаровых (ныне его не существует), на Большой Саратовской улице, и, конечно, по воскресным дням и православным праздникам мальчик Гончаров ходил либо туда, либо в храм Живоначальной Троицы вместе с матерью на службы. Не случайно о „всенощных“, которые нужно было ему посещать вместе с матерью, упоминает он в очерке „На родине“. Обязательно с семьей присутствовал маленький Ваня Гончаров и на Пасхальных службах. Впоследствии семейное воспитание в строго христианском духе помогло ему встать на путь личного благочестия, сохранить в либеральной среде, чуждавшейся религиозной горячности и считавшей ее „манией“, глубокую веру в Бога, быть вполне воцерковленным человеком. Решающая роль в этом, конечно, принадлежала его матери, Авдотье Матвеевне. Замечательно, что скончалась эта благочестивая женщина в Светлую Седьмицу. В „Летописце“ имеется запись: „1851-го года 11-го апреля на Пасху в среду скончалась Авдотья Матвеевна Гончарова на 65-ом году от рождения, урожденная Шахторина, от удара, а погребена 13-го апреля на кладбище Всех Святых“. Своей сестре Александре Александровне Гончаров писал 5 мая 1851 года: „… жизнь ее, за исключением неизбежных человеческих слабостей, так была прекрасна, дело ее так было строго выполнено, как она умела и могла, что я после первых невольных горячих слез смотрю покойно, с некоторой отрадой на тихий конец ее жизни и горжусь, благодарю Бога за то, что имел подобную мать. Ни о чем и ни о ком у меня мысль так не светла, воспоминание так не свято, как о ней“.
Самому Гончарову запомнилась Пасха 1853
года. Он отмечал ее на фрегате „Паллада“ во время кругосветной
экспедиции адмирала Е. В. Путятина. Писатель не удержался и заметил в
своей книге „Фрегат „Паллада““: „На другой день стало потише, но всё еще
качало, так что в Страстную среду не могло быть службы в нашей церкви.
Остальные дни Страстной недели и утро первого дня Пасхи прошли покойно.
Замечательно, что в этот день мы были на меридиане Петербурга.
— Это и видно,— заметил кто-то,— дождь льет совершенно по-нашему.
— Это и видно,— заметил кто-то,— дождь льет совершенно по-нашему.
Кажется, это в первый раз случилось — служба в православной церкви в
южном полушарии, на волнах, после только что утихшей бури. В первый день
Пасхи, когда мы обедали у адмирала, вдруг с треском, звоном вылетела из
полупортика рама, стекла разбились вдребезги, и кудрявый, седой вал,
как сам Нептун, влетел в каюту и разлился по полу. Большая часть
выскочила из-за стола, но нас трое усидели. Я одною рукою держал
тарелку, а другою стакан с вином. Ноги мы поджали. Пришли матросы и
вывели швабрами нежданного гостя вон“.
Сохранилось
„пасхальное“ письмо Гончарова к А. Ф. Кони от 1887 года. Это письмо
замечательно тем, что не только описывает, как Гончаров обычно встречал
Пасху (обязательно причащался в церкви), но и подчеркивает, что писатель
всегда выступал против чисто внешнего обрядоверия, старался поклоняться
Богу „в Духе“: „Воистину воскресе Христос! Дорогой Анатолий Федорович! Я
сейчас получил Ваше милое приветствие — и не умею даже благодарить, т.
е. силенки нет.
С белым Борей власами
с седою бородой
потрясает, к сожалению, не одними „небесами",
но и нами всеми, особенно мной.
Он вчера буквально уничтожил меня, так что я „не со страхом и трепетом", как следует доброму христианину, а со злобой раздражения против этого языческого Борея, приступил к Св. Чаше.
И затем целый день все злобствовал… „Бог есть Дух… и должно поклоняться ему в Духе и Истине". Давно сказал это И<исус> Х<ристос> самарянской жене, а с тех пор в этот самый день поклоняются Ему в куличе, пасхе, водке и проч. и называют еще день — Светлым… Не правда ли, я в этом письме похожу на какого-то заштатного попа, которого попросили отслужить и сказать проповедь, а он — не умеет?“
Гончаров всю жизнь наблюдал с любопытством за поведением простого народа из числа слуг. Слуги были и у него самого. В замечательном очерке „Слуги старого века“, описывая служанку Матрону, он подчеркивает огромный вред внешней веры. „Последние три дня перед большими праздниками меня почти выгоняли вон. Начиналась возня, чистка, уборка, печенье куличей, крашенье яиц — и особенно чистка икон. Когда, бывало, зимой или осенью, заметишь паутину по углам или сор какой-нибудь и пыль на шкафах, вообще запущенность и неопрятность, и предложишь поубраться, всегда получишь в ответ: „Вот ужо, к празднику (иногда месяца за три) станем образа чистить, уберем все, и паутину снимем, и пыль сотрем“.
Я заметил, что никто из моих слуг, ни один, никогда, по своему почину, без положительного и настойчивого моего приказания, не оботрет пыли, например, с мебели, с разных вещей. Пол еще выметут, а затем уже надо, что называется, носом ткнуть, чтоб русский слуга увидел беспорядок, пыль, и убрал“. Так внешнее благочестие скрывает нехристианский, по сути, образ жизни. Любопытен в этом ряду заключительный очерк „Матвей“. Матвей, хотя и католик, но истинно религиозный человек, христианин в душе. Очерк о Матвее насыщен религиозными мотивами, так как Матвей живет по-христиански и ходит в церковь: „В воскресенье, часа в четыре дня, он попросился у меня в свою церковь.
— Какая же у вас служба теперь, в эти часы? — спросил я.
— Сегодня у нас „супликация“ будет.
— А кроме супликации еще что бывает?
— А в следующее воскресенье будет „наука“, потом, через неделю, еще „проповедь“.
Кроме этих выходов в церковь, он не отлучался ни шагу. О вине и помину не было. К сожалению, он воздерживался, по-видимому, и от пищи: по крайней мере, я не замечал у него ничего съестного, кроме остатка селедки, огурца, редьки, так что я почти принуждал его „употреблять“ остатки моего завтрака, советовал протапливать печь, варить себе какой-нибудь суп, предлагал ему денег купить мяса“. Матвей и постится аскетично, как „верный в малом“: „Да ты теперь, до Пасхи-то ешь: пост для католиков не обязателен. Ты можешь есть яйца, молоко… Смотри, на что ты похож!
— Недолго, два дня всего осталось! — отвечал он, обнажая десны“. Эта верность ему дорого обходится — он чуть не умирает от дизентерии. Однако этот смешной, казалось бы, эпизод заключает в себе самый серьезный смысл. „Смешной“ Матвей в очерке вовсе не смешон. Гончаров увидел в нем истинного христианина: „"Нет, он не смешной!" — думал я, удерживая слезы“.
Духовник Гончарова, протоиерей Василий Перетерский, в письме к М. Ф. Сперанскому 11 октября 1912 года вспоминал: „Я служу в приходе Пантелеймоновской церкви с 1869 г., постоянно свыше 40 лет. В этом же приходе, Моховая ул., д. № 3… все в одной квартире свыше 30 лет жил и Иван Александрович Гончаров. Известие, что он был человек совершенно индифферентный к религии, не исполнял обрядов церкви, не причащался et cet., думаю, кем-то выдумано и совершенно не соответствует действительности. Я могу свидетельствовать, что он был человек верующий, хотя, может быть, по обычаю времени и по светским отношениям не всегда в жизни точно соблюдал обычаи и порядки церкви православной. В храм Божий в воскресные и праздничные дни ходил; ежегодно исполнял христианский долг исповеди и св. причащения в своем приходском храме, что особенно памятно нам потому, что он исповедался и причащался тогда, когда причастников в приходской церкви было уже очень немного, именно в Великую Субботу за поздней литургией, которая начинается только в 1-м часу дня и по предположительности кончается уже в 3-м часу дня, почему причастников на ней бывает уже мало, но всегда обязательно И. А. Гончаров“.
С белым Борей власами
с седою бородой
потрясает, к сожалению, не одними „небесами",
но и нами всеми, особенно мной.
Он вчера буквально уничтожил меня, так что я „не со страхом и трепетом", как следует доброму христианину, а со злобой раздражения против этого языческого Борея, приступил к Св. Чаше.
И затем целый день все злобствовал… „Бог есть Дух… и должно поклоняться ему в Духе и Истине". Давно сказал это И<исус> Х<ристос> самарянской жене, а с тех пор в этот самый день поклоняются Ему в куличе, пасхе, водке и проч. и называют еще день — Светлым… Не правда ли, я в этом письме похожу на какого-то заштатного попа, которого попросили отслужить и сказать проповедь, а он — не умеет?“
Гончаров всю жизнь наблюдал с любопытством за поведением простого народа из числа слуг. Слуги были и у него самого. В замечательном очерке „Слуги старого века“, описывая служанку Матрону, он подчеркивает огромный вред внешней веры. „Последние три дня перед большими праздниками меня почти выгоняли вон. Начиналась возня, чистка, уборка, печенье куличей, крашенье яиц — и особенно чистка икон. Когда, бывало, зимой или осенью, заметишь паутину по углам или сор какой-нибудь и пыль на шкафах, вообще запущенность и неопрятность, и предложишь поубраться, всегда получишь в ответ: „Вот ужо, к празднику (иногда месяца за три) станем образа чистить, уберем все, и паутину снимем, и пыль сотрем“.
Я заметил, что никто из моих слуг, ни один, никогда, по своему почину, без положительного и настойчивого моего приказания, не оботрет пыли, например, с мебели, с разных вещей. Пол еще выметут, а затем уже надо, что называется, носом ткнуть, чтоб русский слуга увидел беспорядок, пыль, и убрал“. Так внешнее благочестие скрывает нехристианский, по сути, образ жизни. Любопытен в этом ряду заключительный очерк „Матвей“. Матвей, хотя и католик, но истинно религиозный человек, христианин в душе. Очерк о Матвее насыщен религиозными мотивами, так как Матвей живет по-христиански и ходит в церковь: „В воскресенье, часа в четыре дня, он попросился у меня в свою церковь.
— Какая же у вас служба теперь, в эти часы? — спросил я.
— Сегодня у нас „супликация“ будет.
— А кроме супликации еще что бывает?
— А в следующее воскресенье будет „наука“, потом, через неделю, еще „проповедь“.
Кроме этих выходов в церковь, он не отлучался ни шагу. О вине и помину не было. К сожалению, он воздерживался, по-видимому, и от пищи: по крайней мере, я не замечал у него ничего съестного, кроме остатка селедки, огурца, редьки, так что я почти принуждал его „употреблять“ остатки моего завтрака, советовал протапливать печь, варить себе какой-нибудь суп, предлагал ему денег купить мяса“. Матвей и постится аскетично, как „верный в малом“: „Да ты теперь, до Пасхи-то ешь: пост для католиков не обязателен. Ты можешь есть яйца, молоко… Смотри, на что ты похож!
— Недолго, два дня всего осталось! — отвечал он, обнажая десны“. Эта верность ему дорого обходится — он чуть не умирает от дизентерии. Однако этот смешной, казалось бы, эпизод заключает в себе самый серьезный смысл. „Смешной“ Матвей в очерке вовсе не смешон. Гончаров увидел в нем истинного христианина: „"Нет, он не смешной!" — думал я, удерживая слезы“.
Духовник Гончарова, протоиерей Василий Перетерский, в письме к М. Ф. Сперанскому 11 октября 1912 года вспоминал: „Я служу в приходе Пантелеймоновской церкви с 1869 г., постоянно свыше 40 лет. В этом же приходе, Моховая ул., д. № 3… все в одной квартире свыше 30 лет жил и Иван Александрович Гончаров. Известие, что он был человек совершенно индифферентный к религии, не исполнял обрядов церкви, не причащался et cet., думаю, кем-то выдумано и совершенно не соответствует действительности. Я могу свидетельствовать, что он был человек верующий, хотя, может быть, по обычаю времени и по светским отношениям не всегда в жизни точно соблюдал обычаи и порядки церкви православной. В храм Божий в воскресные и праздничные дни ходил; ежегодно исполнял христианский долг исповеди и св. причащения в своем приходском храме, что особенно памятно нам потому, что он исповедался и причащался тогда, когда причастников в приходской церкви было уже очень немного, именно в Великую Субботу за поздней литургией, которая начинается только в 1-м часу дня и по предположительности кончается уже в 3-м часу дня, почему причастников на ней бывает уже мало, но всегда обязательно И. А. Гончаров“.
Письмо отца Василия дает все основания пересмотреть миф о Гончарове как
о человеке, равнодушном к религии или приверженце внешнего обряда:
„Все, выше сказанное, за много лет личного знакомства и духовных
отношений дает мне твердое основание свидетельствовать, что покойный
Иван Александрович, по крайней мере за последние 20 лет, был и скончался
истинно верующим сыном церкви православной“.