Очерк жизни и деятельности архимандрита Леонида (Кавелина), третьего начальника Русской духовной миссии в Иерусалиме, и его труды по изучению православного Востока
Глава 5
Патриарх Иерусалимский Кирилл и его отношение к архимандриту Леониду. Запрещение священнослужения на Святых Местах в Страстную и Пасхальную седмицы. Участие в этом деле консула А. Н. Карцева, посла Н. П. Игнатьева, митрополитов: Московского Филарета и Петербургского Исидора, Министерства иностранных дел и Святейшего Синода
Но наши иерусалимские деятели добивались не просто удаления архимандрита Леонида из Иерусалима, а уничтожения самого звания начальника Миссии, вместо которого тогда и останутся при консульстве два иеромонаха, из которых один за старшего, чего не без вожделения ожидали и возмутившиеся члены Миссии иеромонах Иоанн и иеродиакон Арсений и что было весьма на руку Иерусалимской Патриархии. Вот почему консул и Патриархия объединяются в своих дальнейших действиях, направленных к тому, чтобы дискредитировать окончательно личность архимандрита Леонида и указать русскому правительству лиц, достойных, по их мнению, заменить архимандрита Леонида. Из письма консула А. Н. Карцева к нашему послу в Константинополе от 6 марта 1865 года видно, что при встрече Патриарха 18 февраля в Риме, по его возвращении из Константинополя, консул слышал от Патриарха о каких-то «предосудительных поступках» архимандрита Леонида, якобы «требовавших церковного наказания, т. е. временного отлучения от священнодействий». По этому письму консула можно было думать, что архимандрит Леонид не выехал навстречу Патриарху с намерением, а не с выбытием своим в Лавру преподобного Саввы; что Патриарх накануне Недели Православия, когда явился к нему для аудиенции архимандрит Леонид, «отказал» ему в том и на другой день после процессии в святогробском храме, на приеме «был в обращении весьма сух»; что при посещении Патриархом русских построек и церкви с целью указать место для патриаршего трона архимандрит Леонид «заперся в своей квартире, откуда выслал даже келейника, говоря, что ему ничего не нужно, что он болен и не отопрет дверей для кого бы то ни было»; и что при прощании с ним, консулом, Патриарх не скрыл своего негодования на архимандрита и выразился, что «редко встретишь в одном лице такое сочетание бестактности и невежества» 136.
Правда, из письма архимандрита Леонида к посланнику в Константинополе от 18 марта 1865 года видно, что все это представлено консулом в извращенном виде. «Патриарх, — пишет архимандрит Леонид, на аудиенции своей накануне Недели Православия принял меня весьма благосклонно и с участием расспросил об окружающих меня обстоятельствах. Выслушав меня, он сказал: «Где пренебрежено послушание, там один шаг до дерзости. Мой совет вам — уступать [472] силе, уклониться от официального исполнения ваших обязанностей (чтобы не представлять другим соблазнительное зрелище разделения) до восстановления порядка высшею властью». При этом я просил у Его Блаженства извинения, что, к крайнему моему огорчению, я не мог быть на официальной встрече Его Блаженства как начальник Миссии, открыто восставшей против своего начальника, чтобы не представлять единоверцам и иноверцам соблазнительного зрелища разделения и своеволия, и что по той же причине лишен буду утешения встретить Его Блаженство так, как бы желал и должен был (при нормальном положении дела) во время посещения нашей домовой церкви. Его Блаженство утешил меня отеческою внимательностью, повторил совет: терпеть молча, пока не будет восстановлен законный порядок».
Но Патриарх, видимо, был неискренен с отцом архимандритом Леонидом и в душе таил против него нерасположение за те сообщения Н. П. Игнатьеву о святогробском духовенстве, какие он сделал, по просьбе посла, в письме, которое ему было показано последним перед выездом его из Константинополя. За это нам говорит ясно письмо Патриарха к Н. П. Игнатьеву в Константинополь от 11 марта 1865 года, рисующее перед нами, между прочим, довольно яркими штрихами замечательное единодушие и единомыслие в данном случае русского консула А. Н. Карцева и Иерусалимского Патриарха. Сообщая о благополучном достижении Святого Града и своей встрече «с полнотою духовного веселия» «со всем христоименитым православным обществом и со всем священным братством» и о совершении 21 февраля Торжества Православия, во время которого возносились молитвы за русский царствующий дом и за семью посла, «торжественно защищающего и предстательствующего священные интересы Святейшей Матери Церкви», Патриарх Кирилл продолжает: «Засим, давши истомленному телу нашему малое успокоение, в течение нескольких дней занимались меною обычных визитов, принимая поздравительные приветствия всех здешних, из коих в особенности сохраняем по сих пор в слухе нашем живым и сладким сердечный поздравительный голос возлюбленного нам по духу сына, русского консула А. Н. Карцева, с которым в частые вступали сношения по поводу неприятного столкновения между Вашими, имевшего место здесь недавно. С сердечною скорбию удостоверившись собственным слухом и от своих единомышленников и от чужих насчет того, о чем мы разговаривали с Вашим Превосходительством устно в Константинополе относительно Настоятеля (раз только бывшего у нас до нынешнего дня) здешней Миссии Духовной, всячески желая сохранения согласия, которое пред глазами различных здесь народностей необходимо требуется между Императорским Консульством и здешнею Духовною Миссиею, для славы славного имени русского, мы думаем, что следует предотвратить продолжение подобного [473] состояния, и мы уверены, что сколько Императорское Правительство, столько же и Святейший Синод, чрез посредство благоразумия и политической мудрости Вашего Превосходительства, поспешит сделать нужное исправление, восстановив требуемый порядок и согласие, ради чего и наше отеческое сердце восчувствует великое духовное радование.
О том, что прежде сего писано было Вашему Превосходительству здешним архимандритом Леонидом, мы не оставили сделать надлежащее исследование пред Священнейшим собратом нашим Митрополитом Петрским Мелетием, который отечески молится о Вашем Превосходительстве.
Его Священность предъявил нам письменный документ Высокопреосвященного Митрополита Петербургского, которым одной поклоннице Петербургской дается позволение по ее пламенному желанию отправиться во Святой Град и облечься в монашеский образ на Святой и Страшной Голгофе, вследствие чего Его Священность и приступил к совершению обряда. О сем документе имеет сведения здешний русский консул г. Карцев, да и сам архимандрит Леонид.
Вот что об этом. Многое и другое рассказал нам по поводу сего Священнейший собрат наш Св. Петрский митрополит относительно поведения Его Высокопреподобия к монастырю нашему здесь, о чем устно представим Вашему Превосходительству, когда, с Богом, увидимся».
В письме от 18 марта архимандрит Леонид сообщает послу и о новых возмутительных действиях консула против него. «Узнав от своих единомышленников, — пишет он, — что некоторые из богомольцев духовного чина, вопреки тайным и явным запрещениям, осмеливаются навещать меня, г. консул поселил состоящего у него чиновника особых поручений М. Ф. Грановского при самом входе в дом Миссии (внизу) с поручением наблюдать за всеми, кто ходит ко мне, и одних просто прогонять, а других увещевать, чтобы не ходили; в то же время стороною дали знать некоторым из духовных лиц, у меня бывающих, что если они будут продолжать посещать меня, то под разными предлогами будут с бесчестием высланы из Иерусалима. (На все это я имею доказательства.) Сверх того, по дошедшим до меня (секретно) сведениям, во время отлучки моей из Иерусалима в монастырь преподобного Саввы для исполнения христианского долга члены Миссии, подобрав ключи к моему кабинету (для чего, как говорят, подкупили моего служащего), вошли в него и перерыли все бумаги, ища в них опоры для прежних и новых доносов» 137.
18 числа марта месяца было получено в Иерусалиме письмо из Петербурга 138 от митрополита Киевского Арсения, в котором он извещал архимандрита Леонида о том, что Святейший Синод возмутившихся членов Миссии удаляет из Иерусалима. Так как письмо это попало в руки консульства и было вскрыто, то содержание его [474] сделалось тотчас известным в консульстве, в Патриархии и лицам заинтересованным, среди которых это известие весьма естественно произвело «страшное смятение». Чтобы не упустить случая досадить архимандриту Леониду, возмутившиеся члены Миссии представили Патриарху копии секретных писем архимандрита Леонида.
«Патриарх, с самого своего приезда возмущенный против меня г. Мазараки (в особенности) и некоторыми из своих, прочтя мои секретные донесения о ходе дела его Патриархии, об отношении греков к нам и в особенности об отношениях греческого духовенства к нашим поклонникам и поклонницам 139, пришел в страшное негодование и, как говорят, дал слово всеми мерами содействовать отозванию отсюда. В особенности не понравилось Его Блаженству письмо, писанное мною от 4 октября прошлого года к Высокопреосвященному Митрополиту Исидору, в котором, сделав верное (основанное на фактах) обозрение состояния нашего поклонничества и отношения к нему греческого духовенства, я просил у Его Высокопреосвященства советов, как мне действовать в окружающих меня обстоятельствах. Я хорошо понимаю, что картина, нарисованная мною в этом письме прямо с натуры, хотя и неискусною кистью, не могла понравиться Блаженнейшему, а тем более его наместнику, о котором шла речь. Что же мне делать, если стать скрывать правду от тех, которые для узнания ее и удостоили меня своего доверия 140.
20 марта, когда архимандрит Леонид решился просить через своего драгомана аудиенции и благословения «участвовать в предстоящих церковных процессиях Страстной седмицы, то Патриарх объявил, что он «недоволен архимандритом», и прямо указал, как на причину, на письма, в которых архимандрит Леонид ”очернил всех нас и в особенности оскорбил моего наместника, а в лице его и меня самого”», в частности на содержание письма от 4 октября к митрополиту Петербургскому Исидору. «Пусть теперь остается все, как есть, а когда получится указ Святейшего Синода, то я потребую у архимандрита объяснения, и затем посмотрим», — сказал Патриарх драгоману Миссии; драгоман заметил, что синодальный указ касается «внутренних дел Миссии», но Патриарх прекратил всякий дальнейший разговор.
26 марта архимандрит Леонид добился личной аудиенции у Патриарха, который, по-видимому, принял его благосклонно. На вопрос отца архимандрита, о каких письмах Его Блаженство упоминал в разговоре с драгоманом Миссии, Патриарх заявил, что при отъезде из Константинополя он читал у нашего посла письмо отца архимандрита «с некоторыми нареканиями на Патриархию». Архимандрит Леонид не только не отрицал существования такого письма, но даже пытался доказывать, что к нареканиям на Патриархию он имеет достаточно оснований, потому что «Патриархия в лице его наместника постоянно тайно и явно поддерживает восставших против него [475] членов Миссии, чем поддерживается и питается беспорядок». Свидание это хотя и закончилось «по-видимому, ласково», но в тот же день от иеромонаха Гедеона, при поддержке доктора Мазараки, Патриархом была принята жалоба на архимандрита Леонида, однородная по содержанию с тою, какая раньше подана была им же Патриаршему наместнику.
В субботу на шестой Неделе секретарь консульства, по поручению консула, объявил архимандриту Леониду от имени Патриарха, что «до окончания дела он запрещает ему посещать его и участвовать в церковных церемониях и служениях Страстной седмицы».
Нам в настоящее время известно по этому делу любопытное письмо консула А. Н. Карцева к послу Н. П. Игнатьеву от 3/20 апреля 1865 года. «В Лазареву субботу, 27 марта, — пишет г. Карцев, — Патриарх прислал ко мне утром диакона своего Парфения с просьбою передать отцу Леониду, чтобы он во время предстоящих служений Страстной недели и Пасхи не приходил в храм для священнодействия, так как он воспрещает ему совершение таинства, а просит меня передать это архимандриту во избежание скандала публичного перед целым собором наложения на него запрещения, в предупреждение отца Леонида, который распустил слухи, что в Вербное воскресенье он явится на Литургию. Несмотря на все желание мое быть в стороне от этих духовных распрей, я должен был исполнить волю Патриарха, и предупреждение было сделано в тот же день через секретаря вверенного мне консульства, так как в то время архимандрит отказывался меня принимать» 141.
Пытался было это распоряжение Патриарха архимандрит Леонид получить «точными словами» на бумаге, но в этом консульство ему отказало, ссылаясь на то, что приказ дан был словесно, через «третьи руки», и что оно «за точность слов ручаться не может». Между тем, к вящему оскорблению и унижению архимандрита Леонида, к церемониям Страстной седмицы в святогробском храме через доктора Мазараки были приглашены Патриархом все остальные члены Миссии. «Слух о запрещении, наложенном Патриархом на начальника Русской Духовной Миссии, не замедлил облететь весь Иерусалим и повториться с разными прибавлениями и пояснениями». Жестокою болью в сердце архимандрита Леонида отозвалось это незаслуженное новое оскорбление: «представитель Русской Церкви лишен в такие священные дни священнослужения и отлучен как злодей или преступник от церковного служения» 142.
29 марта получен был синодальный указ об удалении из Иерусалима возмутившихся членов Миссии против своего начальника, и содержание его было сообщено консулу, который, как оказалось, уже имел копию с нею, присланную из Азиатского департамента 143. Это обстоятельство усугубило нравственные страдания [476] архимандрита Леонида, так как консул не воспрепятствовал отозванным уже членам Миссии жаловаться на него Патриарху и передавать от последнего запрещение в священнослужении «до окончания дела». «От вас прошу, — писал архимандрит Леонид обер-прокурору Святейшего Синода 30 марта 1865 года, — одной защиты: исполнить желание враждующих на меня скорейшим моим отозванием отсюда. Время же не замедлит и сказать, для чего это им было нужно. Принося Вашему Превосходительству поздравление с праздником Светлого Христова Воскресения, прошу милостиво вспомнить, что последний служитель алтаря в нашем отечестве проведет этот великий день радостнее, чем начальник Духовной Миссии в Иерусалиме, которому по интригам, искусных в них, запрещено священнодействие. Но где же сила, равняющаяся этому наказанию? Простите скорбному слову. Повторяю: «Прискорбна душа моя даже до смерти» 144.
В письме от 20 апреля на имя посла Н. П. Игнатьева архимандрит Леонид, приветствуя его со Светлым праздником Пасхи, пишет, что для него этот великий праздник, «благодаря нашему консулу и его сотруднику доктору Мазараки, будет самым скорбным в его жизни» 145.
В эти-то тяжелые дни душевной муки, покинутый и оставленный всеми, отец архимандрит Леонид спешил под сень мирной обители преподобного Саввы Освященного, почерпая в жизни сего великого подвижника утешительные уроки терпения, а у ее «”смиренномудрого” старца аввы Иоасафа» в его бесхитростных, исходящих от сердца и сопровождаемых «неземною улыбкою» беседах — «целительный бальзам» на страждущее сердце. «Отец Иоасаф, духовник всего иерусалимского освященного собора, — пишет митрополиту Филарету архимандрит Леонид, — не скрывал ни от кого своего сочувствия ко мне. Он знал, за что именно так возненавидел меня русский консул, а о Патриархе он отзывался так: «Наш Патриарх человек добрый, но излишне доверчивый, он неограниченно верит своим приближенным, чем они пользуются. А как на тебя клеветал ему, как сам знаешь, кроме вашего консула, человек, к нему близкий и ему нужный (главное действующее лицо в интриге против меня, союзник г. консула и любимец г. Мансурова, доктор русского госпиталя г. Мазараки), то он и поверил всему без поверки». «Заносчивый поступок Патриарха с тобою, — говорил тот же старец, — не одобряется всеми теми, кому дорог мир церковный, все порицают его неуместное вмешательство в твои отношения к консульству». Касательно отношений моих к богомольцам, которые я тоже не раз поверял советам старца, он говорил: ”Наши никак не могут расстаться с мыслью, что русские богомольцы должны вполне принадлежать так же, как и прежде, когда число это не превышало 200 человек в год. Этого нельзя!”» 146. [477]
В письме архимандрита Леонида к обер-прокурору Святейшего Синода от 25 марта 1865 года мы находим нелестную характеристику консула как представителя России и указания на средства водворить порядок и мир в русских богоугодных заведениях. «Если нет надежды (как обещал Н. П. Игнатьев), — писал архимандрит Леонид, — на замещение консульского места в Иерусалиме человеком семейным, солидным и с нравственно-религиозным взглядом на дело, то нет и надежды на улучшение дела. Нынешний же консул, по своим нравственным свойствам, не потерпит ни в чьем лице товарища, ему нужны и любезны льстецы и угодники, которыми он и окружен. Честь русского имени для него ничего не значит, и когда я заметил ему по поводу его действий, что надобно поберечь ее, он засмеялся мне под нос, как будто бы я сказал величайшую нелепицу. Нравственные кодексы его действий легко выражаются в следующих словах: «Положим, я вас ненавижу и делаю все, что от меня зависит, для того чтобы повредить вам, но в официальных отношениях это не мешает, по моему мнению, быть нам друзьями». Признаюсь откровенно, что с человеком таких убеждений я не желал бы встретиться не только в Святом Граде Иерусалиме, но и на большой дороге. Посудите, каково же иметь с ним дело, имея многочисленные опыты, что по силе этих убеждений человек готов для достижения своих целей на самые низкие средства (что доказывает весь ход дела, мною вам подробно описанный)» 147.
С несколько иной стороны освещается личность консула в письме архимандрита Леонида к Константинопольскому послу Н. П. Игнатьеву. «Вы, — пишет отец архимандрит Леонид, — изволите отзываться об Иерусалимском консуле с лестною для него похвалою. Не отрицая его достоинств как ловкого дипломатического чиновника и светского образованного человека, я ныне, по Вашему приглашению, серьезно обдумав перед лицом всевидящего и всезнающего Бога отношения ко мне Андрея Николаевича Карцева, не могу, к сожалению, отказаться от горькой жалобы на то, что он действовал и до сего дня продолжает действовать против меня как против своего личного врага и притом с забвением всего, что, казалось бы, так естественно было помнить, т. е. что мы русские и православные, оба принадлежим по происхождению к одному сословию, оба имеем общих уважаемых и уважающих нас знакомых, находимся на чужбине и имеем одно общее дело. Гордясь праздным титулом друга турецкого паши, наш г. консул не стыдится открыто заявлять о своей ненависти к начальнику Русской Духовной Миссии, думая видеть в нем одного из лиц, описанных в Mandite и других произведениях французской литературы. С декабря месяца прошлого, 1864 года и до сего времени главная деятельность Андрея Николаевича устремлена на одно — во что бы то ни стало удалить меня из Иерусалима, и, что особенно тяжело видеть, все средства, ведущие к этой цели, кажутся [478] ему, как человеку нетвердому в христианских убеждениях, хорошими. Теперь я ясно понял, что значат однообразные вопросы, с которыми не раз обращались ко мне в Азиатском департаменте. Да, Вы ближе знаете Андрея Николаевича. О, если бы я знал его так близко, как теперь, то ничто не в силах было бы заставить меня служить с ним!!! — как человека ненавидящего от души интригу и хитрость всякого рода. Вы изволите предполагать, что мы не сошлись с г. консулом по недоразумению по каким-нибудь интригам. Нет, он воздвиг на меня систематическое гонение, единственно по самолюбию, из мести за мнимую обиду.
Смелость и бесцеремонность, с которыми все это делается, превосходят всякое описание, а уменье маскировать это, где следует, доказывает лишь, что г. Карцев, как умный человек, будучи хорошо застрахован от всяких случайностей своими светскими связями, считает себя вполне безопасным, как бы он ни действовал в отношении «простого архимандрита» (сладив недавно с хитрым архиереем), у которого нет другой защиты, кроме Бога и Его святой правды, но до этого, как и до всего святого, Андрею Николаевичу мало дела. Говоря это, я не говорю неправды и не упраздняю его неоспоримых достоинств как дельного чиновника, умного (и верующего только в свой ум) и образованного по-светски человека, но русским по душе назвать его не могу, ибо не вижу в нем коренных свойств русской души: прямоты и великодушия — даже и в отношении действительного врага, а его врагом не был и быть не желаю, тогда как он поступает со мною, как со врагом, которого положил себе уничтожить (по своим понятиям) ”во что бы то ни стало”» 148.
В письме к митрополиту Московскому Филарету отец архимандрит Леонид еще раз возвращается к личности консула и рисует его нравственный облик во всю величину.
«В Иерусалиме, называясь представителем высшей духовной власти нашей, на деле я, — писал архимандрит Леонид митрополиту Московскому 20 августа 1866 года, — был почти подчинен совершенно не такому лицу, каков, например, г. посланник и министр в Константинополе, а чиновнику-нигилисту, без всякой веры и нравственности, который, пользуясь отдаленностью места и опираясь на свои аристократические и бюрократические связи в столице, увидав, что я не намерен быть его покорным орудием и слугою, воздвиг против меня формальное гонение, начав с того, что посредством своих агентов лично возмутил клир, обольстив их, как людей неопытных в жизни, такими обещаниями (управлять Миссиею вместо начальника), против которых они не могли устоять; подучил составить донос, который им исправлен и в его канцелярии переписан, руководил и дальнейшими их действиями до самого конца, получал и подкупал поклонников и в особенности поклонниц писать клеветнические письма в Константинополь к Патриарху (сочиненные [479] одним и тем же лицом, т. е. В. Каминским); и, наконец, в довершение всего, в мое отсутствие выкрадены из моего кабинета с помощью двойных ключей иеродиаконом Арсением, в сообществе с состоявшим при консульстве господином (т. е. М. Ф. Грановским), секретные бумаги, с которых сняты копии и потом прочитаны Патриарху, чем и достигнута конечная цель интриги, ибо Его Блаженство едва успел прибыть в Иерусалим, обрушил на меня свой гнев, не удостоив ни спросить, ни выслушать от меня никаких объяснений. Причем выразился открыто, что ему не нужна никакая Духовная Миссия и что богомольцы должны удовольствоваться вполне духовным о них попечением греческой Патриархии как единоверной им.
Дерзость г. консула и его уверенность в безнаказанности его действий против меня доходили до самой цинической бесцеремонности. Так, он позволил себе задерживать мои письма и вскрывать их, запретил служащим в наших заведениях исповедоваться у меня, угрожая лишением места, запрещал богомольцам ходить ко мне под угрозою высылки с бесчестием из Иерусалима, наконец, сам не посещал и запрещал чиновникам Миссии посещать церковь Миссии во время моего служения. Однажды, разгорячась, позволил себе сказать мне в глаза: «Я справился с архиереем, а с вами мне справиться нетрудно», «не забывайте, что я служу в таком ведомстве, где принято за правило защищать своих во что бы то ни стало». На эту циническую выходку мне не оставалось ответить ничего иного, что я считаю себя счастливым, что служу в таком ведомстве, где это правило не существует... Совокупное искание греческой Патриархии и консульства о том, чтобы на мое место был назначен настоятелем простой иеромонах, с указанием и лица, показывает, какою ценою купил г. консул соучастие в своей интриге греческой Патриархии» 149.
Все волнения в среде русских людей в Иерусалиме, возмущение членов русской Духовной Миссии, препирательства с Духовною Миссиею и недоразумения архимандрита Леонида с Патриархом Кириллом и членами Святогробского братства в преувеличенном и одностороннем освещении А. Н. Карцева не могли не волновать нашего посла в Константинополе Н. П. Игнатьева.
В письме от 25 марта на имя архимандрита Леонида он со свойственною ему прямотою и решительностью, «не зная о которых, по словам самого отца архимандрита Леонида, он бы никогда не решился променять свое уединение на тяжелый крест Иерусалимской службы, службу Единому Богу на службу не одному, а многим господам», поставил отцу архимандриту Леониду «с благородным негодованием» вопрос: «Неужели не для прославления Православной Церкви, не для утверждения доброго мнения о русских, о представителях ее за границей, о русском духовенстве, о [480] единодушии русских людей, ужели не для водворения мира, тишины, согласия и любви заехали Вы во Святой Град, а для явной ссоры?». «С искренностью и доверием к тем благородным побуждениям, которые Вам внушили этот вопрос, отвечаю: «Да, Бог мне свидетель, что с этими благими намерениями, для достижения этих самых добрых целей решился я, — откровенно заявил в своем ответе архимандрит Леонид, — поднять на свои слабые плечи столь важное дело, но в то же время не скрывал ведь ни от себя, ни от Вас всю трудность предлежащей задачи, потому что, как не безызвестно и Вам: 1) первоначальное предположение мое о самом существенном преобразовании Миссии, то есть о придании ей монастырского устройства для ограждения раз навсегда прочности ее внутреннего порядка, оставлено без исполнения; 2) с водворением новой Миссии в Иерусалиме и «Иерусалимское дело» вошло в новый фазис своего существования, вследствие чего не замедлили явиться и новые недоразумения и неудобства, которых прежде не было и нельзя было предусмотреть; 3) прошу, наконец, милостиво припомнить, что ведь мне не пришлось продолжать дело благоустроенное сколько-нибудь моими предместниками: хозяйства какого-нибудь не было и следов, и мне пришлось чуть не со дна добывать или выпрашивать, как милости, самого необходимого для материального устройства Миссии, что и вооружило на меня еще в Петербурге тех, чье косвенное влияние и при нынешнем устройстве странноприимных заведений еще не лишилось своей силы. Что нашел я в нравственном отношении? Тоже полный хаос. Отношение к прежней Миссии консульства и греческой Патриархии Вам известны, и, кажется, не заслуживают подражания ни пути, ни средства, которыми шли постоянный разлад с первой и дружба со второй. До последнего дня пребывания моего предместника в Иерусалиме он находился с консульством (в разъединении, очевидно?), а греческое духовенство, по своей исконной политике, старалось всеми силами поддерживать это выгодное для них разъединение; политики этой они продолжают держаться и теперь и, скажу с уверенностью, будут держаться ее постоянно, пока в русской среде есть такие люди, как г. Мазараки, ибо никому так не кажется опасным (опасности ложные, порожденные предубеждениями), как грекам, единодушие между Миссиею и консульством; они хорошо знают блестящую будущность, ожидающую здесь русское дело и влияние, когда во главе обоих учреждений станут люди, проникнутые теми высокими чувствами, которые выражены в Вашем письме, и есть слишком много доказательств того, что греки более всех не желают русскому делу этой будущности по своекорыстию...»
«Вы изволите упрекать меня, что я поставил Вас с безвыходное положение относительно дела, а мне кажется, если кто в этом деле поставлен в безвыходное, т. е. трудное положение (ловкою [481] интригою), так это я один. Для дела же всегда найдется приличный выход: один — согласно настоятельному домогательству г. консула отозвать меня, о чем я просил Ваше Превосходительство при самом начале интриги (в декабре месяце), и чего, конечно, не сделал бы такой человек, каким хотят меня выставить мои недоброжелатели (ищущие одного: безмятежного спокойствия для себя). Другой выход тоже в Вашей воле: это — примирить меня с консулом. Я уже писал Вам, что все попытки мои к этому в настоящее время встречают непреодолимое препятствие в сделанном г. консулом на весь Иерусалим заявлении: во что бы то ни стало удалить меня из Иерусалима, причем моим добрым намерениям дастся толкование такое: «Что, струсил, голубчик, смотрите, боится потерять место» (а боюсь ли я этого, Вы знаете), но Вы, если пожелаете, можете легко примирить нас. Для этого Вам стоит лишь написать нам коллективное письмо с увещанием к примирению, адресовать его на имя консула. Он позовет меня тогда к себе, и я готов по-христиански (без всяких, ни к чему не ведущих объяснений), в удовлетворении его самолюбия, просить у него христианского прощения во всем, в чем он считает меня против него виноватым, и дружески, чистосердечно протянуть ему руку на содействие в общем нам деле. Вам же могу дать честное слово русского православного человека, что примирение мое будет полное и искреннее, с совершенным забвением прошлого. Консул же со своей стороны может доказать искренность свою и загладить прошлое тем, если постарается помирить меня с Его Блаженством, так как к этому нет других препятствий, кроме его интриги, в которой главная роль принадлежит г. Мазараки, ожидающему за это награды, которую легко обещать и за противоположное действие...»
«Доверительное письмо Ваше от 9-го имел честь получить в Иерусалиме 21-го числа сего июня месяца. Не скрою, — писал архимандрит от 24 июня послу Н. П. Игнатьеву, — что меня всего более огорчило в Вашем письме высказанное Вами в его начале мнение, будто бы заочным увещанием нельзя водворить мир в Иерусалиме, тогда как в пользу этого благородного желания сделало так его и все смягчающее время. Не только теперь, когда пишу эти строки, но с половины мая месяца (когда, наконец, отсюда отчисленных от Миссии по указу Святейшего Синода) разводимое ими по злобе волнение стихло. В Миссии водворилась желаемая тишина, и ни с консульством, ни с греческою Патриархиею не было никакого открытого неудовольствия (со Святой недели), потому что я твердо решился ограждать себя от всех неприятностей, внешних — молчанием и терпением, в чем имею свидетелями своих сослужителей: иеромонахов Гедеона и Анатолия. Я уже писал Вашему Превосходительству, что по получении Вашего предыдущего письма первым душевным движением моим было немедленно пойти к г. консулу и искренно [482] протянуть ему руку, прося забвения всего, что нас разъединяло доселе, но удержался от этого единственно потому, что он, задавшись мыслью изгнать меня из Иерусалима «во что бы то ни стало», не оценит благородного побуждения моего поступка, а припишет его другой, маскировочной причине, а потому я и вынужденным нашелся отложить это намерение до времени, прося Вашего благодетельного посредства. Патриарх, как я уже писал Вам, давно смягчился, принимает меня ласково и любовно, но удерживается высказать мне полное прощение лишь силою тайного союза с консулом, заключенного против меня через г. Мазараки. Не сомневаюсь, что несколько Ваших строк к нам (т. е. ко мне и консулу) с приглашением обоих нас к искреннему примирению во имя всего, что должно быть равно дорого нам обоим, могут покончить вполне это и здесь уже заметно всем действующим лицам наскучившее дело, которое затем, конечно, и не повторится, потому что Промысл Божий дал в нем каждому свой урок. Я, например, вовсе не думаю оправдывать себя в том, что, очутившись лицом к лицу с застарелым злом (нашей поклоннической среды), я, не соразмерив своих сил и средств, вступил в открытую с ними борьбу, тогда как с этим злом тесно связаны личные денежные интересы греческого духовенства (но не Патриархии как общины). Я надеюсь вполне раскрыть это Вам доверительно в особой записке для получения определенного совета, что именно можно и должно принести в жертву главному принципу — сохранению мира с греческим духовенством» 150.
«Повторяю, что время сделало так много в пользу устранения добрых отношений, что благородное желание Вашего Превосходительства вполне умирить нас с консулом «заочным увещанием» совершенно исполнимо, если только Вам угодно будет принять на себя высокую роль посредника-миротворца тем способом, на который я осмелился указать Вам (в предшествующем письме), вполне сочувствуя Вашему примирительному взгляду и будучи готов сделать с своей стороны все, что от меня зависит, для достижения указанной Вами цели» 151.
Но это обращение к послу Н. П. Игнатьеву — принять на себя посредничество в примирении консула с архимандритом Леонидом — осталось «гласом вопиющего в пустыне» и не имело желаемого успеха. Посол слепо верил Иерусалимскому консулу и продолжал иерусалимскими донесениями с необыкновенною щедростью делиться с Министерством иностранных дел, а через него и со Священным Синодом, а в частном письме от 20 июня 1865 года на имя директора Азиатского департамента Стремоухова позволил себе сделать по адресу отца Леонида несколько иронических замечаний. «Архимандрит Леонид беспрестанно пишет из Иерусалима, — говорится в этом письме, — изъявляя желание жить со всеми в мире, прося открытого письма от меня для примирения с Карцевым и пр. [483] Когда прочтешь его письма, исполненные христианского чувства смирения и проч., то невольно приходишь в недоумение касательно его душевных качеств и характера. Не верится, чтобы человек, толкующий все о чести, честности, правде и т. п., мог быть корыстолюбивым до такой степени, как о нем рассказывали. Архимандрит Леонид утверждает, что прошедшее послужит ему хорошим уроком и что, если ему суждено остаться в Иерусалиме, он никогда ссориться ни с кем не будет. Странный человек, почему же он не говорил этого раньше? Верно, почуял беду... Про архимандрита Андрей Николаевич рассказывает баснословные вещи. Удивляться надо, как выбрали такого индивидуума. Карцев утверждает, что Леонид и Сарруф, если бы и ужились с консульством, то не могут остаться в Иерусалиме по отношениям к местному духовенству, потому что заплеваны всеми, а в особенности нашими поклонниками 152.
При письме от 18-20 мая Н. П. Игнатьев доставил из Иерусалима на имя вице-канцлера князя А. М. Горчакова собственноручное письмо Патриарха Кирилла с характеристикою личности и поведения архимандрита Леонида. На это письмо Патриарха, служившее дополнением послания по тому же поводу к российскому Святейшему Синоду, возлагали большие надежды и в Иерусалиме, и в Константинополе, и, как увидим ниже, не без основания.
«Архимандрит Леонид, заступивший за год перед сим место настоятеля здешней Церковной Российской Миссии Преосвященного Епископа Мелитопольского о. Кирилла, — писал Патриарх Кирилл послу в Константинополь, — стал своим беспорядочным и неправильным поведением и обращением не только соблазном между благоговейными русскими поклонниками и между самыми членами означенной Церковной Миссии, но, что всего прискорбнее, причиною неограниченного упрека русскому имени со стороны с ненавистью следящих за нами и окружающих нас различных иноверческих народов и общин. Прибыв недавно в сей Святой Град из Константинополя, мы употребили разные способы для успокоения раздражения, овладевшего духом русских поклонников нынешнего года, которые и частным, и общественным образом объявили нам клятвенно о поведении означенного архимандрита Леонида, который беспрерывно находится не только в холодных и спорных отношениях к членам Иерусалимской Церковной Миссии, состоящей под его настоянием, но и к самому Императорскому Российскому консульству, что производит наихудшее впечатление на всех, посещающих сей Святой Град со всех краев вселенной. Не терпя того, чтобы такое прискорбное положение дел продолжалось долее на наших глазах, мы пишем сего дня, движимые чистым чувством братской во Христе любви к Св. Правит. Синоду, и, изложив кратко сюда относящееся, повергаем на его рассмотрение, как меру действительную для исправления такого положения, замещение означенного архимандрита [484]
Леонида другим лицом, достаточно способным для достойного представительства со всеми различными здешними гражданами и Церковными властями. Сие мнение наше почли мы нужным сообщить по преимуществу и зарекомендовать сим отеческим письмом Вашему Сиятельству, так как Ваше известное глубокомыслие и политическая прозорливость, без сомнения, достойно взвешивают политическое значение Святого Града Иерусалимского по отношению к миру Европейскому, в уверенности, что таким путем будет оказано самое быстрое и твердое исцеление дурного положения дел, что обрадует в высшей степени и наше отеческое сердце, из которого посылаем Вашему Сиятельству отеческие благожелания и благословения, умоляя Царя Небесного, да пребудут драгоценные лета Ваши в здравии и благоденствии» 153.
К счастью, для пользы дела, на защиту достоинства Русской Православной Церкви и доброго имени архимандрита Леонида явились в Святейшем Синоде сильные словом и влиянием мощные защитники в лице незабвенного в летописях нашей иерархии первосвятителя Московской Церкви Митрополита Филарета и обер-прокурора Святейшего Синода А. П. Ахматова и его преемника графа Д. А. Толстого, находившихся в своих суждениях по «вопросу иерусалимскому», несомненно, под влиянием воззрений и взглядов Московского владыки. Обер-прокурор А. П. Ахматов, ознакомившись с содержанием бумаг по вопросу о беспорядках в Русской Иерусалимской Духовной Миссии, доставленных послом Министерству иностранных дел до февраля 1865 года, сделал довольно веские, обличительного характера, замечания по адресу Иерусалимского консула А. Н. Карцева и замолвил свое доброе слово в защиту архимандрита Леонида. «Из моего отношения от 20 февраля за № 15, — писал он товарищу Министра иностранных дел, — Ваше Превосходительство изволите знать о мерах, признанных Святейшим Синодом необходимыми для восстановления порядка в Миссии, потрясенного дерзостью и своеволием ее членов, восставших против своего непосредственного начальника. От времени надобно будет ожидать указание, что следует предпринять далее. Ныне же я позволяю себе представить вниманию Вашего Превосходительства некоторые мои мысли по поводу положения, принятого нашим консулом в Иерусалиме в отношении к случившемуся. Ваше Превосходительство изволите согласиться, что для охранения достоинства Русской Церкви в Святой Земле необходимы два условия: предоставление ее представителю исполнять духовные обязанности, возложенные на него Святейшим Синодом, совершенно самостоятельно и независимо, и такой образ действий со стороны представителя нашего Правительства в Иерусалиме, который бы клонился к поддержке, а не расстройству Духовной Миссии. Между тем из действий г. Карцева, судя о них по собственным словам его (письмо от 10 января), можно заключить, что консульство наше [485] действовало под влиянием, по-видимому, совершенно иных соображений. С обнаружением неудовольствий служащих при Миссии лиц на ее начальника, по моему убеждению, для консульства был единственный законный способ действования. При первом проявлении этого обстоятельства, одного из немногих могущих служить поводом вмешательства светской власти во внутренний быт Духовной Миссии, консульству не только не следовало принимать жалобы на архимандрита Леонида от лиц, непосредственно ему подчиненных, и подавать им совет изложить ему их претензии письменно, но следовало немедленным внушением и наблюдением принять меры к обращению возбужденных и возмутившихся на путь законного подчинения. При этом за г. консулом всегда оставалось право и прямая обязанность правительственного агента, не подавая о том вида на месте, донести или министру о всем, что, по его убеждению, должно было подлежать сведению, вниманию и решению Правительства. До получения же ответа он всегда мог своим влиянием поддержать порядок и тем избегнуть неминуемых порицаний нашей Церкви и народности, соблазна для поклонников и единоверцев и торжества для иноверцев, Я тайно, быть может, и для греков. Вместо того г. Карцев принимал от членов и певчих Духовной Миссии подаваемые на его имя письменно и словесно жалобы на прямого и непосредственного их начальника, хотя эти жалобы подавались скопом от всех членов или певчих Миссии и уже по тому одному не должны были по закону иметь никакого хода. Нетрудно было предугадать, что принятие этих жалоб, естественно, подает недовольным повод думать, что консульство берет их под свое покровительство. При более же правильном и осторожном способе действования со стороны консульства можно было бы ожидать иных последствий. По крайней мере бунтующие, по всей вероятности, не зашли бы так далеко, как ныне, когда они вынудили архимандрита Леонида своими действиями совершенно устраниться от священнослужения, самовольно захватили в свое распоряжение церковное имущество и суммы и отказывают своему начальнику даже во внешних знаках уважения. Нельзя, думаю, отрицать влияния на последние иерусалимские события: 1) прискорбных обстоятельствах смены Преосвященного Кирилла, подававших мысль о домогательстве уничтожении Духовной Миссии, 2) неудачного выбора наших представителей по неопытности и недостатку серьезного авторитета, не удовлетворяющих строгим условиям трудного в Святом Граде положения, 3) личных ошибок и недостатка такта отца архимандрита Леонида как при выборе людей, им взятых, так и при отношениях к среде, его теперь окружающей. Из этих слов Ваше Превосходительство изволите усмотреть, что я не принимаю на себя безусловной защиты действий настоящего начальника Иерусалимской Духовной Миссии; в виду моем, как и Министерства иностранных дел, одна цель — охранение достоинства Русской Церкви и [486] русского имени, цель, перед которою личности исчезают. Но желание достижения этой именно цели приводит к необходимости поддержать значение Начальника Русской Духовной Миссии. Одни только эти соображения обусловили последние распоряжения Святейшего Синода и эти мысли, которые я счел обязанностью представить ныне Вашему вниманию. Министерству иностранных дел не может быть безызвестно, что во всей России жалобы духовных лиц на иерархическое начальство не могут быть принимаемы никакими — ни судебными, ни административными местами или лицами, не исключая и обер-прокурора Святейшего Синода, ближе всех из числа правительственных деятелей поставленного к церковным учреждениям. Без этого условия не было бы Церкви, и я не принял бы ныне занимаемого мною места. В инструкции, данной архимандриту Порфирию при первоначальном учреждении Духовной Миссии в Иерусалиме, весьма правильно было сказано: «§17. Руководство лиц, состоящих при Миссии, предоставляется ему вполне, а консул не принимает жалоб их ни на архимандрита, ни друг на друга». Не знаю, почему этот § был исключен из последующих инструкций; можно думать, что это было сделано по предположению общеизвестности этого правила. К сожалению, такое предположение не оправдалось и сделалось поводом к весьма прискорбным событиям. Принимая прошение возмутившихся членов Духовной Миссии на их начальника, г. Карцев, может быть, думал, что отказом он лишит их возможности довести их жалобы законным путем. Если так, то он ошибался, ибо списки всех поданных членами и певчими Миссии прошений и писем ими присланы сюда по почте и с добавлением таких, которые неизвестны г. консулу или им еще не представлены Министерству. Весьма жаль также, что г. Карцев не предотвратил щекотливого обстоятельства обращения русских подданных и членов Русской Церкви к Патриаршему наместнику Митрополиту Мелетию с жалобою на свое начальство. Этот факт был уже последствием, и последствием понятным, полного, в виду всех, отвержения ими законной власти, над ними поставленной. Я позволил себе передать Вашему Превосходительству мой взгляд на положение нашего иерусалимского дела с той откровенностью, которую внушают мне еще более личное мое к князю Александру Михайловичу и Вам глубокое уважение и сочувствие, чем официальные отношения, зная, до какой степени Министерство иностранных дел всегда одушевлено патриотическим желанием содействовать зависящими от него способами ограждению интересов Православия и Русской Церкви, Представляемой в Святом Граде нашею Духовною Миссиею» 154.
В дополнение к этому письму на следующий день обер-прокурор А. П. Ахматов по тому же адресу, имея в виду письмо иеродиакона Арсения к консулу А. Н. Карцеву, «любопытствовавшему узнать все события, выходящие из ряда обыкновенного» в жизни Духовной [487] Миссии и могущие, по словам А. П. Ахматова, дать подходящее содержание для «Колокола» и «Искры», уже обвиняет Иерусалимского консула в домогательстве для поддержания беспорядков в среде духовного состава Миссии и духа своеволия и неповиновения в недостойных ее членах, отказываясь в то же время от «суждения о нравственности действий г. консула» 155.
В мае 1865 года получено было в Святейшем Синоде послание Иерусалимского Патриарха Кирилла от 13 апреля 1865 года 156 следующего содержания:
«Святейший Правительствующий Всероссийский Синод, во Христе Боге возлюбленный и вожделенный брат и сослужитель нашей мерности. Ваше возлюбленное нам Высокопреосвященство, братски в Господе объемля во святой любви лобызаем и сердечно приветствуем.
Когда назад тому более года послан был сюда начальником Русской Духовной здесь Миссии, на место Преосвященного собрата нашего во Христе, господина Кирилла, епископа Мелитопольского, Высокопреподобнейший архимандрит г. Леонид, в сопровождении нового личного состава, мы приняли его Высокопреподобие, как снабженного рекомендательными к нам письмами Святейшего Правительствующего Синода, как должно, с отеческою любовью и сердечною радостью и, временно находясь тогда в Константинополе, в том же духе рекомендовали его нашему наместнику, Преосвященному Митрополиту Петра Аравийския, господину Мелетию, питая себя приятными надеждами, что вновь определенные лица поставят для себя целью сохранять необходимую связь дружества и благорасположения в отношении к находящимся здесь духовным общинам и достойно представлять Российскую Церковь.
Но, к несчастью, наши надежды обманулись. Еще в бытность нашу в Константинополе мы слышали от разных русских благочестивых поклонников всесвятого гроба много жалоб на здешнюю Российскую Духовную Миссию и особенно на поведение ее начальника архимандрита Леонида. О нем мы со скорбию говорили с превосходительным посланником г. генералом Игнатьевым по поводу дошедших до Его Превосходительства донесений о разных сплетнях, имевших своим источником главным образом беспорядочное поведение Его Высокопреподобия. А когда, назад тому несколько времени, мы прибыли во Святой Град, нам принесены бесчисленные устные жалобы весьма многими русскими поклонниками обоего пола, и между прочим клириками Духовной Миссии, на бесчинное и беззаконное поведение и действия архимандрита Леонида, на которого поступили также жалобы и в Императорское российское консульство, с которым Его Высокопреподобие находится в открытом разрыве. Всеобщее неудовольствие русских поклонников против него и клятвенно удостоверяемые обвинения против него такого свойства, [488] что вынудили нас, в видах укрощения общего раздражения, в силу принадлежащей нам патриаршей власти, воспретить Его Высокопреподобию принимать участие в священнодействиях, совершаемых на всесвятых местах.
Со смертельною скорбию в нашем отеческом сердце о таком положении дел мы исполняем ныне долг искреннего братолюбия, доводя о вышеизложенном до сведения Святейшего Правительствующего Синода, отчасти потому, что уступаем общему, обращенному к нам, голосу пришедших в нынешний год на поклонение всесвятому гробу благочестивейших русских поклонников, а отчасти по уверенности, что Святейший Правительствующий Синод, по благоразумию и благорассудительности своей, вполне озаботится положить конец такому худому положению дел, заменив сказанного архимандрита Леонида каким-либо другим лицом, так как Его Высокопреподобие своим дурным поведением не только в русских поклонниках возбуждает неудовольствие и нерасположение, но и находящимся в нашей области иноверцам дает повод к нареканиям против чести славного русского имени, о которой мы никогда не переставали и не перестанем заботиться.
В заключение рекомендуем Вашей отеческой любви преподобнейшего иеромонаха г. Иоанна и преподобнейшего иеродиакона г. Арсения: оба эти члена Духовной Миссии незаслуженно страдают от несправедливой в отношении к ним жестокости сказанного архимандрита господина Леонида, и мы братски просим Ваше Высокопреосвященство быть милостивым к ним и отечески даровать им прощение, если и они, как люди, погрешили. Нимало не сомневаясь, что Ваше Высокопреосвященство оценит как должно важность написанного нами, прекращаем слово, прося Вам от Бога дней долгих, здравых, спасительных.
Вашего превожделенного нам Высокопреосвященства во Христе Боге возлюбленный брат и всецело преданный Патриарх Иерусалимский Кирилл» 157.
Послание это Митрополит Московский Филарет назвал «немилостивым» и «немирным», «неприятным» и рекомендовал от 21 мая 1865 года через обер-прокурора «отвечать на него не от Святейшего Синода, а, по его поручению, через первенствующего члена оного «объяснительно и умиротворительно», ”в самых скромных выражениях”», а чтобы «яснее показать сию мысль» приложил и свой проект письма, «что и как можно написать Патриарху». Ответ этот составлен в следующих выражениях: «Блаженнейший Владыко, высокопочтимый архипастырь. Святейший Правительствующий Всероссийский Синод, обыкши принимать от Вашего Блаженства и простирать к нам слово мира и взаимного братолюбия и желая сохранить сие утешительное с Вами, Блаженнейший Владыко, общение неомраченным никакою постороннею тению, предоставил мне произнести [489] перед Вами слово глубокой скорби, с которою он выслушал в послании Вашем изъявление весьма неблаговолительного воззрения на начальника Российской Духовной Миссии во Святом Граде Иерусалиме, архимандрита Леонида.
К скорби присоединилось удивление, что сей муж, некогда с достоинством находившийся в императорской службе, потом, по отречении от мира, долгое время, также с несомненным достоинством, проходивший монашескую жизнь в обители, преимущественно известной духовным благоустройством, в короткое время пребывания его в Иерусалиме подвергся обвинению в бесчинном и беззаконном поведении, впрочем, без определенного указания: кем он обвиняется, какие позволил себе беззаконные действия и подкреплены ли обвинения законными доказательствами.
Святейший Синод имеет на документах основанные сведения, что иеромонахи Иоанн и Гедеон и иеродиакон Арсений представили в консульство на архимандрита Леонида жалобы и доносы, частью такие, которые не могут быть рассматриваемы светским начальством, частью не заключающие в себе никакой действительной вины, частью обнаруживающие их противозаконое вмешательство в дела, для них посторонние и, следственно, обвиняющие их самих: архимандрит же ни в чем законным образом не обличен. Важнейшая же вина означенных двух иеромонахов и иеродиакона есть та, что они самовольно устранили архимандрита Леонида от начальствования и приняли на себя власть. Чтобы не обременить здесь Ваше Блаженство подробностями, но чтобы яснее доставить Вам удостоверение в истине, при сем прилагается выписка из имеющегося в Святейшем Синоде дела.
Святейший Синод не сомневается, что Ваше Блаженство если бы имели в виду сии сведения, на несомненных документах основанные, то с свойственным Вам великодушием и предусмотрительностью удержались бы от решительного осуждения архимандрита Леонида до приведения дела в законную ясность.
По-видимому, к сему могло расположить Вас и то обстоятельство, что архимандрит Леонид есть духовный сын Преосвященного Мелетия Петрского, наместника Вашего престола. Сей досточтимый муж, без сомнения, не решился бы иметь духовным сыном человека «бесчинного и беззаконного поведения».
По всему, здесь изложенному, Святейший Синод нашел справедливым предоставить мне благопочтительнейше просить Вас, Блаженнейший Владыко, не лишать архимандрита Леонида Вашего милостивого воззрения, доколе дело о нем и его подчиненных получит законную ясность.
Святейший Синод не допустит, чтобы пред лицом Вашим был кто-нибудь из священнослужителей Российской Церкви действительно недостойный Вашего милостивого воззрения. [490]
Ваша Благость и яже о Господе любовь не попустит, чтобы погрешности меньшей братии пали хотя бы пылинкою на чистую вековую взаимную любовь Священноначалий и Церквей. 26 мая 1865 г.» 158.
Послание это от имени Святейшего Синода имело длительную и не лишенную интереса историю 159.
В Константинополе «на пути» послание это было «остановлено», и это обстоятельство со стороны Митрополита Московского Филарета вызвало недоуменный вопрос (1 сентября 1865 г.) к обер-прокурору Св. Синода Толстому: «Неужели не должно Святейшему Синоду справедливым ответом со всею скромностию отнестись к защищающему несправедливую сторону и небережливость служащих в чужом пределе?» 160, а из Святейшего Синода последовал к послу Н. П. Игнатьеву даже «официальный» запрос, куда девалась грамота (митрополита Новгородского Исидора) и почему ответа нет до сих пор 161. В действительности же произошло следующее: Иерусалимский консул А. Н. Карцев, прибыв на короткое время в Константинополь «для личных объяснений по делу о. Леонида», по словам Н. П. Игнатьева, «пришел в отчаяние от содержания ответа Синода Патриарху, говоря, что последний «обидится и рассердится». Для успокоения консула посол «утешал его надеждою», что «письмо (послание), вероятно, не достигнет прежде получения в Иерусалиме разрешения (вопроса) об отзыве Леонида». Эту свою «надежду» Н. П. Игнатьев основывал на телеграмме ректора Азиатского департамента Н. П. Стремоухова: «Остановить синодальное послание Иерусалимскому Патриарху». В письме на имя директора Азиатского департамента от 20 июня, высказав свое недоумение относительно замечаемой им в этом вопросе непоследовательности и колебания, Н. П. Игнатьев ясно выразил свою «надежду» и свой взгляд по этому вопросу так: «Я очень рад, если это письмо заменят письмом более удачным и согласным с обстоятельствами 162.
Но причина появления в Константинополе телеграммы Н. П. Стремоухова «об остановке на пути послания» и недоумения посла Н. П. Игнатьева разъясняются без затруднений. Доверительное письмо Н. П. Игнатьева товарищу Министра иностранных дел от 18/30 мая 1865 года, сообщенное Святейшему Синоду, хотя и дало несколько иной вид делу Иерусалимской Духовной Миссии, но «неясный» и «не довольно убеждающий». «По собранным мною сведениям от здешнего временного наместника Патриарха Иерусалимского, а также от нескольких русских поклонников, возвратившихся на этих днях из Иерусалима, оказывается, — писал в этом письме посол константинопольский, — что Патриарх и не думал налагать запрещения на архимандрита Леонида, а, считая себя оскорбленным действиями начальника нашей Духовной Миссии, дозволил только ему [491] участвовать в богослужении на святых местах, непосредственно зависящих от Патриарха. По существующему обычаю никто из русских духовных лиц никогда не служит на святых местах, не испросив предварительно благословения патриаршего. Иначе, впрочем, и быть не может, по церковному чину. Архимандрит уже пригласил нескольких духовных лиц взамен уволенных Святейшим Синодом членов Миссии и совершает богослужение беспрепятственно в церкви русского приюта».
«Обвиняют архимандрита Леонида, по словами Н. П. Игнатьева, в ненасытном явном корыстолюбии, грубости, непомерной вспыльчивости и заносчивости, беспокойном стремлении во все вмешиваться и забрать все и всех в свои руки, в обидном, недостойном монашеского звания (?), обращении с подчиненными, с поклонниками, с членами консульства и с самим консулом. Основательный повод (sic!) заставляет подозревать архимандрита в неправильной раздаче денег, пожертвованных Государынею Императрицею и доставленных в Иерусалим г. Дохтуровым. Чиновник же здешней почтовой конторы Николаевский, возвратившийся также из Иерусалима, утверждает, что начальник Миссии требует с лиц, которым выдает жалованье или пособия, расписки, не выдавая полностью следуемых им денег». Отношения архимандрита Леонида к Патриарху и греческому духовенству, по словам Н. П. Игнатьева, отличаются «необузданною ненавистью», его драгоман Саруф «деятельно занимается возбуждением варварского населения против греческого духовенства», причем архимандрит Леонид «поддерживает его в этом направлении и старается вытеснить доктора Мазараки 163 из русского госпиталя преимущественно для того, чтобы определить туда медика Саруфа и завладеть Госпиталем». Напротив, невиннейшим незлобивым агнцем и жертвою служебного долга изображается в письме посла Н. П. Игнатьева иерусалимский консул А. Н. Карцев. «Русские путешественники, — пишет генерал-адъютант Н. П. Игнатьев, — отдают полную справедливость консулу нашему и признают, что он, несмотря на выходки отца Леонида, продолжает оказывать ему подобающее наружное почтение и удовлетворяет внешними отношениями своими к Духовной Миссии самым придирчивым требованиям (?). Не допуская никакого лицеприятия и не стараясь оправдать консула нашего, который мог бы, может быть, более искусными действиями предупредит подобный соблазн, я считаю себя, однако, обязанным повторить Вашему Превосходительству мое глубокое убеждение, что дальнейшее пребывание отца Леонида в Иерусалиме не может быть терпимо и не соответствовало бы ни политическим, ни нравственным интересам нашим, ни достоинству Православной Церкви, ни чести русской, ни нашему доброму имени на Востоке. Чем скорее прекратится безобразное положение, в котором находится Русская Миссия в Иерусалиме, тем лучше». [492]
Посол Н. П. Игнатьев в конце концов предлагает по телеграфу вызвать архимандрита Антонина, настоятеля посольской церкви в Константинополе, находившегося в это время в научной поездке по Румынии, чтобы отправить его в Иерусалим «для приведения в некоторый порядок Духовной Миссии нашей, для укрощения порывов о. Леонида и для личных переговоров с Патриархом»; о подчиненных отцу архимандриту Леониду членах Миссии посланник, в частности, прибавляет, что они отказываются возвратиться в Россию до получения ответа Преосвященного Херсонского на письма, с которыми они обратились к своему нынешнему начальнику, прося отпуска ко святым местам, и решается «приказать консулу выслать непослушных монахов с кавасами силою», хотя и признает, что эта крайняя мера «произведет значительное впечатление между местным духовенством православным и иноверным» 164.
Предложение посла Игнатьева о командировке архимандрита Антонина в Иерусалим для улажения «Иерусалимского вопроса» было встречено сочувственно и в Министерстве, и в Святейшем Синоде, рассчитывавшим личными переговорами уладить все недоразумения между Патриархом и Русскою Православною Церковью. С сомнением по этому вопросу, и, как оказалось, не напрасно, остался лишь Московский Митрополит Филарет.
«Если послан будет в Иерусалим архимандрит Антонин, — спрашивал 9 июля в своей записке в Святейший Синод митрополит Филарет, — то с каким поручением? Если в качестве посредника и примирителя, то можно ли ожидать успеха? Действуя скромно и мирно, решится ли он притом сказать некоторые твердые слова Патриарху, чтобы разрешить его предубеждения против архимандрита Леонида, и консулу, чтобы изъяснил ему неправильность принятия доносов, переданных от него, и следствия? Будет ли иметь довольно силы, чтобы сделать послушными возмутившихся монахов? Трудно решиться утверждать сие. Надежно ли определить архимандрита Антонина на время начальником Миссии, а Леонида на то же время повести на его место? В сем случае жребий Леонида не будет отягощен, неудовольствия Патриарха и консула лишены пищи; Антонину надобно будет только принять Миссию и управлять ею, извлекая из несчастного опыта предшественника правила осторожности 165.
Указ Святейшего Синода, посланный архимандриту Антонину 16 июня как «временно заведующему Иерусалимскою Духовною Миссиею в Иерусалиме», предписывал, чтобы он: 1) приняв от архимандрита Леонида в возможно непродолжительное время дела, имущество и суммы Миссии, занялся, по ближайшему указанию посланника, приведением в должный порядок всего того, что окажется нужным к благоустройству Миссии; 2) в отправлении обязанностей, [493] возложенных на начальника Миссии, равно и в сношениях с местным консульством и греческим духовенством, руководствовался инструкцией, данной от Святейшего Синода начальнику Миссии архимандриту Леониду; 3) в делах, кои будут подлежать неотложному сведению или потребуют немедленного распоряжения Святейшего Синода, входил в оный непосредственно рапортами или относился к г. обер-прокурору Святейшего Синода и 4) собирал на месте возможно обстоятельные и достоверные сведения о происшедших в Миссии неустройствах, каковые сведения с беспристрастным мнением представлял в Святейший Синод». В указе архимандриту Леониду от того же числа приказывалось сдать архимандриту Антонину дела, имущество и суммы Миссии и «немедленно отправиться в Константинополь и оставаться при тамошней посольской церкви впредь до особого распоряжения» 166.
В дополнительном указе от 6-го июня, когда в Синоде стало известно, что иеромонах Иоанн и иеродиакон Арсений уже выехали из Иерусалима 167 и прибыли в Одессу, где им назначено пребывание: иеромонаху Иоанну — в архиерейском доме, а иеродиакону Арсению — в Успенском монастыре, то, «рассмотрев изложенные в последнем отзыве Министерства иностранных дел обстоятельства и по соображении оных с предшествующими, вообще с отношением для Иерусалимской Духовной Миссии нашей, Святейший Синод признал необходимым вместе с посланником нашим в Константинополе Н. П. Игнатьевым вызвать архимандрита Леонида из Иерусалима и послать туда архимандрита Антонина «не для одного только умиротворения и увещания непослушных членов Миссии нашей в Иерусалиме и личных переговоров по этому делу с тамошним Патриархом». «Отозвание архимандрита Леонида из Иерусалима оказывается необходимым, сверх изъясненных генерал-адъютантом Игнатьевым надобностей, и в видах предотвращения возможных столкновений с архимандритом Антонином, при исполнении возложенных на него поручений» 168.
Решение Святейшего Синода от 23-го июня было по просьбе Н. П. Игнатьева сообщено ему по телеграфу, и он тут только «в первый раз сказал о мысли своей» отцу архимандриту Антонину, который от этой неожиданности «сильно струсил» 169. Но, несмотря на телеграмму графа А. П. Толстого, указ о командировке отца Антонина был задержан в Святейшем Синоде. Причина сего заключалась в том, что Н. П. Игнатьев известил Святейший Синод в своем отношении от 10 августа, что он, «воспользовавшись кратковременным пребыванием в Константинополе консула нашего в Иерусалиме, убедил его содействовать примирению, по крайней мере наружному, осязательному между Патриархом и архимандритом Леонидом, дабы, в случае вызова сего последнего 170, оно не было приписано общественным мнением происшедшим прошлою весною [494] неудовольствиям. Для достижения этого примирения, имеющего целью ограждение достоинства и власти Святейшего Синода, потребно, однако, некоторое время» 171.
«Если примирение может состояться, то, — совершенно справедливо заметил Митрополит Московский Филарет, — оно должно совершаться еще во время пребывания архимандрита Леонида в Иерусалиме, ибо иначе оно бы не имело значения и не произвело бы желаемого впечатления. Посему надлежало бы не очень спешить отбытием архимандрита Леонида из Иерусалима» 172.
Отсюда и заминка в Святейшем Синоде с отсылкою указов по назначению. Но так как «Синод замешкался решением командировки Антонина и участи Леонида, то придется первого, по словам Н. П. Игнатьева, задержать здесь до 30-го августа» по случаю высокоторжественного дня.
Любопытно, что Николай Павлович <Игнатьев> в частном письме на имя директора Азиатского департамента от 20-го июня считал «необходимым разъяснить, что именно следует ему объяснить Леониду, когда он прибудет в Константинополе», то есть в каком положении он здесь будет находиться, что архимандрит Антонин «не согласится совсем перебраться в Иерусалим» и что следует «обе Миссии подчинить ему». Повторяет он этот свой вопрос «касательно окончательного назначения архимандрита Леонида и в отношении на имя Исп. должн. товарища Министра иностранных дел от 10-го августа, уже по получении синодальных указов о перемещении архимандритов Антонина и Леонида одного на место другого».
«Своевременное о сем извещение, — писал посол, — избавило бы отца Леонида от долгого пребывания в Константинополе в неопределенном положении и доставило бы ему возможность до зимы еще предпринять дальнейшее путешествие». В постскриптуме посол добавляет: «Остаюсь при желании, чтобы неопределенное положение отца архимандрита Леонида в Константинополе не продолжалось, а, напротив, чтобы дальнейшее назначение было решено окончательно».
Для путешествия архимандрита Антонина встретились новые затруднения: пароходы Русского общества прекратили рейсы по случаю холеры и предстояла печальная необходимость ему во многих портах высиживать по несколько недель карантин. «Теперь такая сильная холера, — писал Н. П. Игнатьев в Азиатский департамент, — что человека болезненного, как Антонин, грешно отправлять в далекий путь. Притом везде учреждены продолжительные карантины и, по глупости Турции, один и тот же пароход заставляют выдерживать карантин во всех портах, куда он заходит. Прежде чем доберется Антонин до Яффы, может быть более месяца пройдет» 173.
Комментарии
136 Там же.
137 Там же.
138 Указ Св. Синода от 20 февр. был получен в Иерусалиме только 29 марта.
139 Смотри на обороте, стр. 120-я, это примечание. «Доведенная до совершенства система эксплуатирования наших богомольцев. — писал архимандрит Леонид в 1866 году митрополиту Филарету, — есть дело одной партии, которая раскинула свои сети чуть не на всю Россию. Она ежегодно рассылает во все концы ее сборщиц на Святой Гроб, снабдила их вместо вида форменными росписками (за печатью и подписью митрополита Мелетия, так наз. обычно Св. Петра), в том, что провезенные им из России вещи получены исправно; этим негласным посольством и объясняется, как я дознал, возвращение в Иерусалим некоторых записных богомолок по три и четыре раза; другие, благонамеренные, и обременяются этими поручениями, но не смеют преслушать Св. Петра, о котором три его племянника (молодые диаконы, нарочито отлично обученные русскому языку) внушают грешным простодушным поклонницам, что он и есть тот самый св. Петр, который имеет у себя ключи рая и ада; продажа разрешительных молитв, которым тоже негласно придается полное значение римских индульгенций, в последнее время усилилась еще более. Я сам удостоверился, что продаются они не только лично, но и на родных отсутствующих. Так, один поклонник хвалился, что он купил на всю семью: деду, отцу, матери и дядям по золотому за штуку. Св. Петр тайно постригает наших богомолок, но теперь лишь таких, которые могут хорошо заплатить ему (так, одна, окончившаяся на моих руках старушка-схимница заплатила ему за это несколько тысяч). Утаить это вполне трудно, а потому, по его примеру, и другие занимаются этим промыслом, так что из приезжающих ежегодно 600 женщин довольно являются домой с перемененными именами, не изменяя ни в чем своей соблазнительной и во Святом Граде жизни. Если представитель Русской Церкви в Иерусалиме сделается для нашего простонародия тем же, чем Париж для образованных классов, и теперь уже «русские безобразия» никому не в диковинку, а все нравственные меры, какие бы можно и должно было принять против разлива этого зла, греки считают посягательством на их доходы и ставят им непреодолимые препятствия, поощряя умышленно «мнимую свободу» для умножения числа мнимых богомольцев, в тысячном числе которых едва одна десятая часть заслуживает этого почетного названия» (Христ. Чтен. 1900. Ч. 17. С. 227-228).
140 Дело Арх. Св. Синода 1865 г. № 3156.
141 Русский архив 1913. Кн. 3-4. С. 583.
142 Там же.
143 См. отдельн. тетрадь.
144 Дело Архива Св. Синода 1865 г. № 3156.
145 Картон № 293. Арх. Мин. иностр. дел. Л. 15.
146 Христ. Чтен. 1900 г. Ч. 1. С. 226-227.
147 Дело Архива Св. Синода 1865 г. № 3156. Из письма Н.П. Игнатьева к консулу Карцеву от 26 мая 1865 года мы узнаем, что посол находил объявление Иерусалимского Патриарха о запрещении архимандриту Леониду совершать богослужение в храме Святого Гроба «обидным как для него, так и для всего русского духовенства, и просил по этому поводу объяснения» (Карт. № 293. Архив Министерства иностранных дел 1865 г. № 33). Припертый к стене, А.Н. Карцев, изворачиваясь на разные лады, объяснял свой нетактичный поступок утомлением после бессонной ночи, проведенной при возвращении с Иордана, отсутствием свободного времени до начала церковной службы в Святогробском храме видеться с Патриархом, чтобы переговорить с ним по поводу такого «неприятного поручения», на которое он даже высказал посланному Патриарха свое неудовольствие, присовокупляя, что, если это крайнее решение Патриарха. то оно могло бы быть передано начальнику Духовной Миссии «помимо его», и что посланный будто бы заявил. что «Блаженнейший Кирилл решительно не желает иметь никакого дела с отцом Леонидом и что это предупреждение он счел полезным сделать мне, щадя лишь достоинство Русской Миссии, и дабы дать мне возможность спасти его от публичного скандала» (Карт. № 293. Арх. Миностр. дел. Л. 37). Из рапорта архимандрита Леонида в Святейший Синод от 20 апреля мы узнаем, что им особым письмом потребовано было от консула подтверждение «запрещения ему до окончания дела участвовать в церковных церемониях и служениях Страстной седмицы и Пасхи» и что консул отказал ему в этом.
148 Картон № 293. Архив Мин. иностран. дел. Л. 19—20 и 23.
149 (Нет текста сноски. — Н.Л.)
150 Картон № 293. Арх. Мин. иностранных дел. Л. 39—40.
151 Картон № 293. Арх. Мин. иностр. дел 1868 г.
152 Дело Архива Св. Синода № 224/3156. Л. 187.
153 Дело Архива Св. Синода, 1865 г. № 3156.
154 Дело Архива Св. Синода 1865 г. № 3156.
155 Дело Архива Св. Синода 1865 г. № 3156.
156 Арх. Св. Синода № 139. Дд. 133-134.
157 Во Святом Граде Иерусалиме 13 апреля 1865 г. Грам. в подлинн. и в переводе, имеется в деле Канцелярии Св. Синода. 2 отд., [ ст. по наст. реестру № 119.
158 Архив Св. Синода, опись. Л. 13. докум. № 18 и 24.
159 К этому времени относится сочувственное письмо архимандрита Антонина: «Приношу Вам усердное благодарение за Ваше доброе письмецо, — писал отец архимандрит Леонид от 12 апреля 1865 года, — и выраженное в оном участие к моему положению, о котором если полюбопытствуете узнать подробнее, то рекомендую Вашему боголюбивому вниманию подателя сего письмеца, отца игумена Димитрия, которому, как моему дорогому приятелю, известно многое яже о мне. Хотя и недостоин, но скажу словом великого Святителя: «Слава Богу о всем, ибо искушение соделывает искусство и проч. Я хотя и немощен монах, но келлии не боюсь и считаю ее желанный край»; честь мне знакома с ее терниями и потому проститься с нею могу без боли, ибо не искал и не желал, а поискан бых. Но унижать в своем лице достоинство духовной власти и жить в мире со злом, лукаво отговариваясь невозможностью и трудностью борьбы с ним, — не согласен, егда готов на все, и уверен, что никто из благомыслящих не в состоянии ничего сделать здесь, если не будет иметь своим товарищем человека мало-мальски с пониманием духовных интересов дела... а здесь идет дело об одном: поработить и унизить духовное влияние во что бы то ни стало, с забвением чести русского имени и всего, что дорого и свято в глазах человека благомыслящего».
160 Арх. Саввы: Собран. мнений и отзывов митроп. Филарета по делам православной Церкви на Востоке. С. 444.
161 Из письма гр. Н.П. Игнатьева к архимандриту Антонину от 29 декабря 1869 г.
162 Дело Архива Св. Синода № 3113.
163 Несколько позже с личностью и нравственным обликом Иерусалимского дельца доктора Мазараки ближе познакомился и Н.П. Игнатьев, когда в 1868 году, по поручению Патриарха Иерусалимского Кирилла, г. Мазараки приезжал в Константинополь хлопотать по вопросу о святогробских имениях в Румынии.
«Вот, не могу сказать «спасибо» за коварный совет Ваш, — писал отцу архимандриту Антонину в | $69 г. Н.П. Игнатьев, — Мазараки ехать в Константинополь. Пусть едет куда-нибудь в трущобу, а то здесь, пожалуй, мне греков помутит» (письмо от 14 марта 1869 г.). Во время объявления «болгарской схизмы», когда Патриарх Иерусалимский Кирилл не подписал протокола константинопольского собора и был низложен с престола, ярым его противником оказался г. Мазараки. «Патриарх Кирилл держится молодцом, несмотря на разразившуюся над ним бурю. Вообразите, — пишет Н.П. Игнатьев иерусалимскому консулу Юзефовичу, — во главе иерусалимской оппозиции, кроме заинтересованных духовных лиц, находится известный Вам Мазараки, бесстыдно заявляющий желание свое отомстить России за удаление свое из госпиталя (он был, по мысли Н.П. Игнатьева, заменен русским врачем) и неполучение каких-то денег, ему следовавших (будто бы Мазараки облагодетельствовал Россию, женат на русской, обласкан был великим князем Константином Николаевичем, имеет несколько родственников в русской службе, но остался ярым греком в душе и ненавистником России и славянства). Он человек ловкий, умный, письменный, а потому опасный» (письмо от 12/24 ноября 1872 г.). Питавший весьма недружелюбные чувства к семье Мазараки, архимандрит Леонид дает не лишенную интереса характеристику супруги г. Мазараки. После того как стало известно отцу Леониду, что «возвращение доктора с докторшей на Постройки стало невозможно» (письмо архимандрита Антонина к архимандриту Леониду от 22 февраля 1869 г.), архимандрит Леонид пишет следующее отцу Антонину: «Посрамление низкого интригана Мазараки есть еще малое возмездие за то зло, которое он в течение нескольких лет наносил «русскому делу» в Иерусалиме... Да, его Иезавели не пройдет даром ее ехидство, разумеется, аще не покается, чего ей удобнее достигнуть вне Русских Построек» (Письмо от 18 февраля 1869 г.).
164 Дело Архива Св. Синода 1865 г. № 3156.
165 Арх. Савва. Собр. мнений и отзывов митрополита московского Филарета по делам православной Церкви на Востоке. С. 440-441.
166 Дело Архива Св. Синода № 224/3256. Л. 165.
167 Иеромонах Иоанн и иеродиакон Арсений, несмотря на приказ Святейшего Синода от 20 февраля, не покинули Иерусалима и продолжали пользоваться благоволением Патриарха и консула. Последний находил возможным не спешить с их отправлением в Россию, так как через него они подали на имя Архиепископа Херсонского Димитрия прошение о невозможности им покинуть Палестину и вернуться на родину. «Я обязан, — писал иеромонах Иоанн, — исполнить свой данный мною обет у Гроба Господня поклониться всем святым местам в Палестине, чего, за послушанием при Миссии, доселе я не мог исполнить, и, страдая ревматизмом в ногах, я, по совету доктора, должен прожить настоящее лето в лазарете для купания на теплых ключевых водах». Архиепископ Димитрий, во исполнение указа Святейшего Синода, отобрал от присланных к нему членов Миссии допросные пункты и, аттестовав их очень хорошо, предложил иеромонаха Иоанна и иеродиакона Арсения определить, по их желанию. в какой-нибудь монастырь в России. а последний даже, по его мнению, «мог бы быть употреблен не без пользы и к училишной службе». За учиненные ими беспорядки в Иерусалиме строго обвинять их нельзя: «они объясняются не каким-либо недобрым намерением с той и другой стороны, а взаимным недоразумением, непониманием надлежащим образом друг друга», а посему благостный архиепископ рекомендовал ограничиться лишь «надлежащим внушением за произведенный делом их соблазн» (дело Архива Св. Синода № 22413156. Лл. 176-177).
Что касается архимандрита Леонида, то Димитрий, архиепископ Херсонский, в том же донесении Святейшему Синоду за № 1340 признает, что архимандрита Леонида «определить настоятелем монастыря внутри России полезнее», Но от «возвращения в Иерусалим всячески остеречься», так как
он поставил себя в весьма неприятное положение с греческим духовенством», кроме дела своего со своими подчиненными, и возвращение это «не сделает ни чести Святейшему Синоду, ни пользы делу Миссии». «Для устройства Иерусалимской Миссии, — по его мнению, — необходимо задержать там года на два, на три отца архимандрита Антонина, который в настоящем случае решительно незаменим. К нему нужно избрать иеромонаха из бакалавров Академии или из инспекторов семинарии, который под руководством отца Антонина мог бы хорошо не только ознакомиться, но и свыкнуться со всем, изучить язык, обычаи и порядки и потом благонадежно заменить отца Антонина. Другого иеромонаха или двух надобно выбрать, хотя из простых, но добрых, благоговейных и благочестивых старцев, которые могли бы быть духовниками русских поклонников. В таком составе Миссия, можно надеяться, будет не только мирна сама в себе, но и способна к выполнению своего назначения».
В параллель нелишне привести здесь взгляд на постановку Иерусалимской Миссии в нормальное положение отца архимандрита Леонида, высказанный им с присущею ему откровенностию в письме к А.С. Норову от 2 ноября 1865 года: «Из всего, что мне сделалось известно в Иерусалиме о нашем русском деле, я вывожу горькое заключение, что нет на нем благословения Божия, как на таком деле, в основу которого легла ложь и интрига, продолжающая ему вредить и доселе. Поправка состоит в одном: назначить туда консулом человека, во-первых, семейного; во-вторых, русского вполне, разумея, что не только русским не может называться человек «без веры и правил», каков настоящий консул, уверяющий всех своих, что русское влияние в Иерусалиме день ото дня укрепляется более и более тем, что он проводит ночи в безобразном кутеже и в карточной игре с пашей. Если этот искренно верит, то судите сами, как верен наш взгляд на Иерусалимское дело. Когда отложу более, чем имел для этого времени доселе, то еще раз вернусь к Иерусалимским впечатлениям, чтобы нарисовать Вам грустное состояние Православия в Святом Граде и чего можно ожидать от такого состояния не в далеком будущем».
168 Архив Св. Синода.
169 Дело Архива Св. Синода № 3153.
170 Там же.
171 Дело Архива Св. Синода № 224/3156. Л. 187.
172 Архиеп. Савва. Собр. мнен. и отзыв. митроп. московск. Филарета по делам православной Церкви на Востоке. С. 442—443.
173 Дело Архива Св. Синода 1865 г. № 3156.
Россия в Святой Земле. Документы и материалы: В 2 т. Т.2: М. Международные отношения. 2000. С.471-494.