"Днесь град барский радуется..."
Одним из европейских городов, куда доныне не прекращается поток паломников, является итальянский город Бари. Расположенный на берегу Адриатического моря, он связан с именем святителя Николая, чьи мощи покоятся в местной базилике.
Герб Барграда представляет собой щит, вертикально разделенный на две части белого и красного цветов. Над шитом изображен святитель Николай, держащий в левой руке Евангелие, а правой дающий народу свое благословение. Бари был велик и славен по всей Европе: он входил в число наиболее почитаемых городов, куда устремлялись пилигримы:
В Булонь и в Бари, в Кёльн, в Сантьяго, в Рим
И трижды в град святой — Иерусалим, —
писал средневековый английский поэт Джеффри Чосер.
Грек по национальности, живший в IV веке в пределах Ликии (на юге нынешней Турции), этот заступник прославлен не только в эллинском мире, но далеко за его пределами. Особенно почитаем св. Николай на Руси: ведь нет дома, где бы не висела икона св. Николая. Сколько храмов посвящено этому угоднику Божию! Сколько молитв возносилось и возносится к этому заступнику рода христианского!
Культ св. Николая нашел свое отражение в творчестве многих русских писателей и поэтов. Вот отрывок из лицейского стихотворения Пушкина “Монах”. Оно написано в “раскованной” манере, с демонстративным посвящением “французскому вольнодумцу”:
Певец любви, фернейский старичок,
К тебе, Вольтер, я ныне обращаюсь.
Однако и в этом юношеском стихотворении поэт, упоминая имя св. Николая, не позволяет себе выйти за рамки приличий:
В молитвенник весь устремивший ум,
Панкратий наш Николы пред иконой
Со вздохами земные клал поклоны.
В период зрелого творчества А. С. Пушкин уважительно отзывался о церковных традициях, связанных с почитанием святых и угодников Божиих. В повести “Станционный смотритель” о св. Николае не упоминается, однако в черновом варианте рукописи можно прочесть такие строки: смотритель “поспешно вошел в церковь: священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу перед иконой Николая Чудотворца”.
В жизненном укладе русского народа многое было связано с культом св. Николая. В одном из незаконченных произведений А. С. Пушкина автор описывает сватовство и женитьбу своего героя: “Позвали Надиньку — она вошла бледная, неловкая. Отец (невесты. — А. А. ) вышел и вынес образа Николая Чудотворца и Казанской Богоматери. Нас благословили”. А вот что сообщала няня Дубровского своему возмужавшему воспитаннику, служившему офицером в Петербурге. В ее письме перечислялись деревенские новости; среди прочих — печальная: “Пастух Родя помер около Миколина дня”.
В эпистолярном наследии деятелей отечественной культуры нередко встречаются упоминания о св. Николае. Среди них — Орест Адамович Кипренский (1782–1836), долгие годы живший в Италии. (Орест Адамович был уроженцем Петербургской губернии; по одной версии, Кипренский — это видоизмененная самим художником его фамилия Копорский, которую дали ему при крещении, потому что он родился на мызе Неженская, близ Копорья, Ямбургского уезда.)
В своем послании на имя князя А. Н. Голицына (1773–1844) Кипренский пишет: “Ваше Сиятельство, милостивый государь князь Александр Николаевич! У нас, у русских, особенно же в народе и в воинстве, между святыми угодниками Божиими, прославившими учение Иисуса Христа, в величайшей славе чтится святой чудотворец Николай, многие веки протекли с тех пор, как мощи святителя сего покоятся здесь, в Бари, в королевстве двух Сицилий. Церковь наша празднует мая 9-го числа перенесение честных мощей иже во святых отца нашего Николая Чудотворца от Мир в Бар град”.
Выдающийся живописец О. А. Кипренский увековечил черты Пушкина на портрете, написанном по заказу Дельвига. А поэт в свою очередь запечатлел имя художника в посвященном ему стихотворении:
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз, —
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.
В совершенстве владея кистью, Кипренский иногда “баловался” пером, о чем упоминает Пушкин. В своем письме А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 года Одессы опальный поэт замечает: “Вы помните Кипренского, который из поэтического Рима напечатал вам в „Сыне Отечества” поклон и свое почтение”.
В письме Кипренского князю Голицыну упоминается про перенесение мощей св. Николая “от Мир в Бар град” — здесь речь идет об одном из интереснейших эпизодов, связанных с почитанием этого общехристианского святого. Святителю Николаю было суждено дожить до глубокой старости. Но наступило время его кончины; после непродолжительной болезни он мирно почил в 342 году и был погребен в соборной церкви города Миры (ныне Демре, Турция). А в 1087 году, как повествует предание, святитель Николай явился во сне одному апулийскому священнику города Бари (в Южной Италии) и повелел перенести его мощи в этот город.
Пресвитеры и знатные горожане снарядили для этой цели три корабля и под видом торговцев отправились в путь. Эта предосторожность была нужна для того, чтобы усыпить бдительность венецианцев, которые, проведав о приготовлениях жителей Бари, имели намерение их опередить и привезти мощи святителя в свой город. Баряне кружным путем, через Египет и Палестину, заходя в порты и ведя торговлю, как простые купцы, прибыли наконец в Ликийскую землю.
Чудесно сохранившаяся гробница белого мрамора была вскрыта. Она оказалась наполненной до краев благоуханным миром, в котором и были погружены мощи святителя. Не имея возможности взять большую и тяжелую гробницу, баряне переложили мощи в заготовленный ковчег и отправились в обратный путь. Путешествие длилось 20 дней, и 9 мая 1087 года они прибыли в Бари. Великой святыне была устроена торжественная встреча при участии многочисленного духовенства и всего населения.
После перенесения мощей угодника Божия в Барград, они были помещены вначале в церкви святого Евстафия. Через два года была закончена и освящена нижняя часть (крипта) нового храма во имя святого Николая, сооруженного специально для хранения его мощей, куда они и были торжественно перенесены папой Урбаном II 1 октября 1089 года. Верхняя часть храма (базилика) была построена несколько позже: ее освящение состоялось 22 июня 1197 года. На Руси издавна празднуется “Никола зимний” и “Никола вешний”, — второй праздник как раз и связан с городом Бари. В 1091 году здесь был созван церковный собор с участием киевского митрополита Ефрема, который по возвращении на Русь ввел в Русской Православной Церкви обычай, чтобы перенесение мощей св. Николая Угодника в Барград праздновалось у нас 9 мая (ст. ст.).
А в Бари этот день отмечался с особым торжеством. “Накануне 9 мая из базилики выносится изображение Чудотворца в сопровождении множества пилигримов. Каждый из них старается дотронуться изображения или хотя бы его носилок, на которых оно поставлено, — сообщал один из русских богомольцев в начале 1860-х годов. — Затем оно относится в порт и, отплыв несколько верст от города на ярко иллюминованной барке, избранной по жребию, возвращается к вечеру в город. После того несут изображение по всем главным улицам и ставят на особо приготовленное место, а вечером 10 мая вносится изображение св. Николая в базилику. В эти дни город бывает иллюминован”.
Ко времени перенесения мощей св. Николая в Бари весь юг Италии входил в состав Византийской империи, и сам город Бари был двести лет центром греческой власти во всей Апулийской области. Правда, уже с VIII века в результате бесконечных войн и нашествий жители города попадали на какое-то время под власть то норманнов, то франков, то сарацин. Но поскольку они продолжали считать себя православными греками, то каждый раз, когда это было возможно, они с радостью возвращались обратно — под власть Византии. Так было, например, в 1060 году, но ненадолго: после трехлетней осады Бари пал и снова оказался под властью норманнов. В 1156 году жители затеяли было переговоры с Византией, но за это подверглись гонениям: город был взят и разрушен сицилийским королем Вильгельмом.
Важно помнить эти страницы истории, чтобы было понятно, почему событие перенесения мощей из Мир Ликийских в Бари воспринималось и принимается ныне (во всяком случае, русскими христианами) как событие, касающееся внутриправославного мира. Что и позволяет нам в день праздника перенесения мощей — 9 мая (по старому, юлианскому календарю, который тогда, естественно, был календарем и в Бари) — повторять за праздничным богослужением: “Днесь град Барский радуется, и с ним вся вселенная ликовствует…” А в календаре Греческой Церкви праздник “перенесения мощей святителя и чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бар град” по понятным причинам отсутствует: ведь вскоре после разделения Западной и Восточной Церквей (1054) Италия стала католической.
Так что не следует вслед за греками считать изъятие мощей св. Николая из гробницы в Мирах Ликийских неким святотатством. Ведь после “агарянского” нашествия город Миры, как и другой город — гавань Патры, родина святителя Николая, постепенно пришли в запустение и оказались занесенными илом и песком. Больше того — уровень земли всей области поднялся за несколько столетий на 8 метров, и храм, в котором святительствовал Николай Чудотворец, находится теперь гораздо ниже теперешнего уровня земли. Храм в Мирах был разграблен турками, и мощи святителя вряд ли бы там уцелели. До сих пор храм в Мирах (Демре) является лишь памятником древности — филиалом исторического музея, находящегося в г. Анталья (бывш. Анатолия).
Однако даже турки с почтением относились к памяти святителя Николая. Как сообщал черниговский паломник иеромонах Ипполит Вишенский, побывавший в Мирах Ликийских в 1708 году, в церкви, где ранее покоились мощи святителя, “есть и до днесь чуда от святого гроба, не только нашим христианам исцеление есть, но и туркам неверным бывает помощь. Если кто потеряет верблюда, или осла, или коня, если принесет до гроба свечку и кланяется, тотчас найдет”.
Сложнее обстояло дело с российскими “агарянами”, дерзавшими покушаться на память св. Николая. В примечании к 8-й главе “Истории Пугачева” Пушкин приводит список “жертвам Пугачева и его товарищей”. В этом перечне имеется “Описание, собранное поныне из ведомостей разных городов, сколько самозванцем и бунтовщиком Емелькою Пугачевым и его злодейскими сообщниками осквернено и разграблено Божиих храмов”. Так, в Казани, “ворвавшись они в город и входя во храмы Божии в шапках, с оружием, грабили и выгоняли укрывавшихся там людей”. Из шестнадцати казанских храмов два были посвящены св. Николаю, что свидетельствовало об особом почитании этого святого. Но повстанцев это не удержало от разбоя, и среди прочих были осквернены “церкви св. Николая, именуемого Тольского и св. Николая, именуемого Низкого”.
При написании “Истории Пугачева” А. С. Пушкин пользовался первоисточниками — архивными историческими материалами. В этом перечне фигурирует “Прибавление о разбойнике и самозванце Пугачеве (Из дневных записок 1773 года города Оренбурга Благовещенской церкви, что на Гостином дворе, священника Ивана Осипова)”. В своих записках о. Иоанн сообщает о том, что 2 ноября повстанцы осадили Оренбург и обстреливали город “с трех батарей”. “И столько от злодея много пущено ядер, что не только домы оными были биты, но и церкви Божии не остались, чтоб не иметь ядра два или пять, а особливо в церковь Николая Чудотворца ядер до 30 ударили, от которого страха в городе народ был отчаян жизни”, — со скорбью свидетельствовал очевидец этих событий.
Подавляя восстание Пугачева, который выдавал себя за императора Петра III, Екатерина II издавала манифесты, в которых взывала к религиозным чувствам православных христиан. Вот отрывок из такого воззвания, помещенного в приложении к пушкинской “Истории Пугачева”. Здесь упоминается об одном из предшественников Пугачева по “самозванству” — Лжедмитрии, который был ставленником польско-литовских католических кругов. “Когда самый престольный град Москва, без брани и сопротивления иноплеменниками завоеванный, в руках и подвластию их чрез долгое время в таком порабощении оставался, что там имя россиянина становилось уже поносно, что святые наши церкви отчасти в римские костелы, а отчасти — о горестное и плачевное воспоминание! — в самые конюшни превращены и осквернены были, и что основание уже положено было сделать Россию Польше подвластною, следовательно же, и святую нашу восточную греко-кафолическую веру вконец попрать и подвергнуть римскому стулу (престолу. — А. А.) вместо того, чтоб Православная наша Церковь, в самой Греции под игом злочестия Магометова стенящая, в одной только России, как ныне, благословенно процветает, и тогда уже беспечное (безопасное. — А. А.) себе пристанище имела, к прославлению имени Христа Спасителя нашего, коего искупление рода человеческого излияния кровь была и в оной злосчастное для отечества нашего время единым Его невидимым покровом и последовавшим за тем счастливым сохранением и превозможением над супостаты”.
Как видно из приведенного текста, манифест от 23 декабря 1773 года имеет явную антикатолическую направленность. Екатерина II знала о чувствительных струнах русской души: от поколения к поколению в России передавалась неприязнь к католическому Западу, особенно усилившаяся в период Смутного времени при польско-литовском нашествии. Начавшая было слабеть на рубеже XVIII–XIX веков, эта вражда вспыхнула с новой силой во время Отечественной войны 1812 года, когда французы-католики попирали святыни Московского Кремля.
Сражаясь с неприятелем, русские воины призывали в своих молитвах заступника и угодника Божия Николая, надеясь на его чудодейственную помощь. Все сказанное выше позволяет понять, почему в письме Ореста Кипренского князю Голицыну высказывается странная на первый взгляд мысль о перенесении мощей св. Николая из Бари в Санкт-Петербург. “Когда возможность была единожды тронуть святыню с места для перенесения из Азии в Европу, то равномерно есть возможность и ныне, да и весьма кстати, повторить подобное благочестие, ознаменуя оное перенесением мощей сего святителя Николая Чудотворца из Бари в Петров град в век царствования благочестивейшего императора нашего Николая Павловича”, — пишет Орест Кипренский из Италии. Проект русского художника мог бы показаться нереальным, если не учитывать некоторых событий из истории русско-итальянских связей. Ведь в 1799 году вдоль юго-восточного побережья Италии следовала российская эскадра под командованием капитана второго ранга Александра Андреевича Сорокина. Главная задача, которая была поставлена перед российскими моряками, — это изгнание наполеоновских войск из Италии. Жители итальянских земель возлагали большие надежды на российский флот: “Один слух о явлении победоносного российского воинства на берега Италии приведет в трепет все французские ополчения”, — писал адмиралу Ф. Ф. Ушакову посланник в Неаполе В. В. Мусин-Пушкин.
О продвижении эскадры А. А. Сорокина можно узнать из его собственноручного донесения Ф. Ф. Ушакову. “12 мая (1799 года), снявшись с якоря, пошли мы к Бари, — пишет он, — и лишь жители сего города увидели паруса наши, то отправили ко мне депутацию, по принятии коей выслан был на берег самый малый отряд, и не прошло двух дней, как уже приведены были к присяге все города сей области”.
С тех пор России довелось пережить наполеоновское нашествие, восстание декабристов и другие испытания. Поэтому, полагал Кипренский, перенесение мощей св. Николая в Санкт-Петербург окажет благотворное влияние на духовное возрождение русского общества. “Не ведаю, откуда возродилась во мне сия мысль, не свыше ли она вдохновлена? — продолжает русский художник. — И буде (если. — А. А.) событие таковое совершится на самом деле, не исполнит ли оно чистейшей радостью души православного и доброго народа русского, столь много упований полагающего на оного святителя, тем более подтверждаю ныне, оно драгоценно, что после толиких бедствий, болезней и скорбей Россией претерпенных, но может послужить истинным утешением, утешением сладчайшим и неисчерпаемым. Без сумнения, царства наиболее утверждаются непостижимою силою религии, и из следствий сего, кто не видит ясно — сколь велик Российский Бог!..”
Нет сомнений в том, что Орест Кипренский смог побывать у мощей св. Николая, хотя это было сопряжено тогда с многочисленными трудностями. Русские паломники сталкивались с этим еще в середине XIX века; по словам одного из них, “каждый из иностранцев, думающий посетить священый град (Бари. — А. А.), должен сначала испросить на то позволение от кардинала-архиепископа, папского нунция, а потом от нашей миссии, наконец, от полицейской префектуры”.
К этому следует добавить, что доступ к мощам св. Николая в Бари был ограничен. Ведь еще в середине XIX века было нелегко даже посетить крипту базилики, куда нынче можно спуститься беспрепятственно. По сообщению А. Н. Муравьева, намеревавшегося посетить Бари в начале 1840-х годов, “необходимо получить в Неаполе, от нунция папского, письменное дозволение, чтобы быть допущенным в нижнюю церковь, к самым мощам святителя Николая: ибо она открывается только дважды в год, во дни его празднеств, и богомольцы западные обыкновенно довольствуются тем, что воздают поклонение верхнему алтарю. Но и в нижней церкви св. мощи под спудом, и, когда отверзаются створчатые дверцы исподнего престола, видно только одно отверстие над ракой чудотворца, но никто не может приложиться к самым мощам великого чудотворца: так мало доступна на Западе святыня сия, столь близкая сердцу каждого православного и, особенно, русского”.
Правда, российские богомольцы могли утешаться тем, что части мощей св. Николая сохранялись в Москве: в Благовещенском соборе Кремля, в церкви Трех святителей, в бывшем Сетунском соборе, что под Ивановской колокольней. И вот появляется проект Ореста Кипренского о перенесении мощей св. Николая в Санкт-Петербург; художник был убежден в том, что “Бог, всегда будучи видимым Покровителем успехов России, вероятно, и оное предприятие увенчает славою, чего можно надеяться не вотще, ибо при слабых разысканиях в оном деле нет невозможности”.
Обращение Ореста Кипренского к бывшему обер-прокурору было составлено в 1832 году, когда князь Л. Н. Голицын уже утратил свое влияние не только в св. Синоде, но и в придворных кругах. Тем не менее художник, в течение долгих лет живший в отрыве от российских реалий, обращается именно к А. Н. Голицыну: “Духовной мысли, столь важного содержания, не нахожу я никого, кому бы приличнее мог адресовать как не Вашему сиятельству, вам, как особе, занимавшей первое место в России по делам духовным, и как особе, известной в пламеннейшем соревновании ко славе нашей Православной Церкви”, — пишет Кипренский.
Будучи творческой личностью, Кипренский был склонен идеализировать тогдашнюю действительность, что в свое время отметил А. С. Пушкин. Вот его известные строки по поводу своего портрета кисти Кипренского:
Себя, как в зеркале, я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
У поэта была своя собственная оценка деятельности А. Н. Голицына на ниве образования. Будучи обер-прокурором св. Синода (1803–1817), Голицын с 1810 года управлял также делами иностранных исповеданий, а в 1816 году стал и министром народного просвещения. В 1817 году он объединил свое ведомство в одно Министерство духовных дел и народного просвещения. В одном из стихотворений, написанном между 1817–1820 годами, Пушкин резко отзывается о Голицыне: “Просвещения губитель”.
Ради объективности следует заметить, что А. П. Голицын сделал много полезного на посту президента Библейского общества. Однако в 1824 году, по доносам архимандрита Фотия, император Александр I отстранил князя Голицына от его должностей, после чего последовала министерская чехарда. 14 июля 1824 года А. С. Пушкин писал из Одессы А. И. Тургеневу: “Последняя перемена министерства обрадовала бы меня вполне, если бы Вы остались на прежнем своем месте. Это истинная потеря для нас, писателей; удаление Голицына едва ли может оную вознаградить”.
Однако Орест Кипренский был далек от столичных интриг и не мог вникать в перипетии “схватки бульдогов под ковром”. Заканчивая свое обращение к князю Голицыну, художник просит ознакомить Николая I с его необычной просьбой. “Будучи движим внутренним побуждением веры, — пишет Кипренский, — я осмеливаюсь таковую мысль как истинный христианин, любящий отечество свое, представить Вам на рассмотрение, и ежели оная достойна внимания и сообразна с мыслями вселюбезнейшего государя нашего, то дерзаю повергнуться с оною мыслью и со всеусердным сердцем моим к подножию престола его императорского Величества. Имею честь быть с истинным почитанием и совершенною преданностью Вашего Сиятельства милостивейшего государя. Ваш покорный слуга Орест Кипренский”.
Так завершает свое обращение Орест Кипренский; оно написано 25 февраля 1832 года в Неаполе, куда художник отправился в поисках заказов. Он прибыл в этот город потому, что там в это время обреталась великая княгиня Елена Павловна, покровительствовавшая отечественным живописцам. “В Неаполе меня полюбили, — сообщал он в Петербург своему другу скульптору Самуилу Гальбергу. — Работы имею, и все желают, чтобы я короля и королеву им написал, даже представили они меня королю”.
Общение со знатной и влиятельной соотечественницей — великой княгиней, быть может, и побудило Ореста Кипренского предложить свой “прожект” о перенесении мощей св. Николая Чудотворца. Однако Елена Павловна со всей многочисленной свитой после приезда Кипренского в Неаполь пробыла там только одну неделю — срок, совершенно недостаточный для того, чтобы художнику-портретисту получить и выполнить заказы. И хотя Неаполитанская академия художеств избрала Кипренского в свои ряды, Орест Адамович решает перебраться из Неаполя в Рим. Деньги на дорогу ему пришлось одолжить у русского посла при неаполитанском дворе графа Г. О. Штакельберга…
Путь из Неаполя до Рима несложен: дорога идет по равнине вдоль морского побережья. А для того, чтобы из итальянского “Новгорода” попасть в Бари, нужно пересечь южную часть Апеннинского полуострова и преодолеть горные перевалы. О том, какие трудности испытывали при этом русские богомольцы, сообщает А. Н. Муравьев в “Римских письмах”. Он с восхищением пишет про двух своих соотечественниц, которые в начале 1840-х годов “совершили это путешествие, к общему изумлению всех итальянцев”. Это было по тем временам настолько необычное паломничество, что рассказ о нем следует привести полностью.
Итак, “две крестьянки из Пензенской губернии, мать, лишенная владения ног, и 20-летняя дочь ее, одни отправились из России на телеге, в одну лошадь, в свое дальнее путешествие, без денег и без языка, расспрашивая, как могли, где дорога в Бари, как, бывало, в средние века толпы крестоносцев спрашивали у проходящих: куда идти в Иерусалим? Дочь правила лошадью и ходила за матерью, которую сама переносила из телеги в гостиницу и из гостиницы в телегу; денег они не брали и не просили подаяния, но принимали с благодарностью пищу для себя и корм для лошади, которая сделалась членом их семьи. Везде принимали их с изумлением; кое-где над ними смеялись, но покровительство святителя, ради коего предприняли свой подвиг, им сопутствовало, потому что одни по самым опасным местам достигли Неаполя, доказав на опыте, что может вера. Тут посланник наш убедил их оставить у него свою повозку и дал им средства ехать в почтовой карете до Бари и обратно. Они возвратились благополучно и, совершив данный ими обет, отправились опять, тем же образом, на родину”.
После победы над Наполеоном влияние России в Европе было велико, но все же оно имело свои пределы. Посягать на общехристианскую святыню — это значило бы восстановить против России весь католический мир. Один из межцерковных конфликтов той эпохи показал, к чему могло бы привести предложение “свободного художника”. В 1847 году в Вифлееме возник спор между хранителями святой пещеры — православными греками и католиками — по поводу серебряной звезды, украшавшей место Рождества Христова. Разгоревшийся спор постепенно вышел за религиозные рамки и быстро приобрел политическую окраску: ведь за православно-католическим конфликтом пристально следили главы европейских держав, стремившихся усилить свое влияние на Ближнем Востоке. Российский император Николай I объявил себя защитником и покровителем православных святынь Палестины, что в сочетании с другими политическими факторами привело к столкновению России с коалицией ряда европейских держав и Турции в Крымской войне (1853–1856). Как писал в свое время профессор Киевской духовной академии А. А. Дмитриевский, “когда Вертеп (пещера. — А. А.) Христов был поруган снятием звезды на месте Рождества Христова, то он (Николай I. — А. А.) не задумался врагам Православия на защиту попранной святыни, объявил войну, получившую в истории название Севастопольской”.
Конечно, мнение этого палестиноведа может показаться несколько ограниченным: ведь Крымская война была начата по целому ряду политических причин. И все же вифлеемский храм стоял в центре внимания европейских держав при возникновении этого конфликта. Подтверждением этому могут служить строки из книги, написанной в конце XIX века известным русским историком П. В. Безобразовым. “Восточный вопрос был причиной последней нашей войны с Францией. Крымская война возгорелась из-за вопроса, который многим оказался пустым и не стоящим внимания, из-за ключей Вифлеемского храма, — пишет русский автор. — Но дело заключалось, конечно, не только в том, кому будет принадлежать Вифлеемская святыня; за этим вопросом скрывалось вековое недоразумение: речь шла о политическом влиянии на Востоке. Франция желала восстановить утраченный ею авторитет, вернуть те времена, когда французские дипломаты царили на Босфоре. Император Николай Павлович выступил в роли, какую принимали на себя все русские цари, начиная с Иоанна Грозного, в роли покровителя и защитника Православного Востока”.
Борьба России за сферы влияния на Ближнем Востоке закончилась ее поражением в Крымской войне; вмешательство в европейские церковные дела могло бы принести еще большие осложнения. Поэтому европейские государи (за исключением Наполеона) не посягали на чтимые святыни, а издавна присылали к ним свои дары. Так, в большом верхнем храме базилики св. Николая в Бари можно видеть серебряный кованый престол — дар царя Уроша (1319 год). “Престол мраморный с серебром до верха, с серебряными светильниками и многими лампадами. Вид его немного похож на устройство над гробницей святого великого князя Александра Невского в Санкт-Петербурге, но много древнее ее, с вязью и многочисленными ажурами по серебру”, — писал о нем один из русских паломников в 1886 году.
В 1698 году у мощей св. Николая возносили свои молитвы члены российского посольства во главе с князем Б. П. Шереметевым: “Майя 3 числа ходили в церковь, где лежат мощи великого чудотворца Николая: оныя святыя мироточивые мощи лежат в исподней церкви под престолом, которая церковь сделана под большой церковью в земле”.
При базилике св. Николая имеется обширная ризница, где “хранятся многие драгоценные мощи, иконы, в том числе и присланная императором Николаем I икона св. Николая в окладе”. А в нижнем храме (крипте) пол вымощен мрамором на средства императора Николая II, после того как он посетил Бари, еще будучи наследником российского престола.
Посещали Бари и другие члены императорской фамилии. Как сообщал в 1861 году один из русских паломников, который встретился в базилике св. Николая с местным священником, “по окончании аудиенции прелат указал на лежавший на столике бриллиантовый перстень и сообщил мне, что эта вещь принесена ему в подарок великим князем Константином Николаевичем, посещавшим Бари в 1852 году, и что кратковременное пребывание высокого путешественника навсегда останется в местных летописях”.
О мощах святого Николая
Что же касается “проекта” Ореста Кипренского, то он был все же в какой-то степени осуществлен. В санкт-петербургском кафедральном Николо-Богоявленском соборе доныне благоговейно сохраняется реликвия, связанная с памятью покровителя этого храма. Императрица Александра Федоровна, супруга Николая I, во время своего пребывания в Неаполе изъявила желание иметь частицу мощей св. Николая Чудотворца. По возвращении же в Россию она повелела передать святыню в Никольский собор, что и было исполнено 5 декабря 1847 года…
НЕВА № 11 2005