Давид
И сказал Самуил Иессею: все ли дети здесь? И отвечал Иессей: есть еще меньший; он пасет овец. И привели его. Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом. И сказал Господь: встань, помажь его; ибо это он. И взял Самуил рог с елеем, и помазал его среди братьев его, и почивал Дух Господень на Давиде с того дня и после. Первая книга Царств
15 октября 1827 года на станции возле Боровичей произошел случай… Из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую перевозили государственных преступников. Вдруг к одному из арестантов бросился, как писал в рапорте фельдъегерь, «некто господин Пушкин и начал после поцелуя с ним разговаривать. Господин Пушкин кричал и, угрожая мне, говорил, что по прибытии в Петербург в ту же минуту пожалуется, как за недопущение распроститься за другом, так и дать ему на дорогу денег». Этим арестантом был поэт Вильгельм Карлович Кюхельбекер – лицейский друг Александра Сергеевича. "Свидания с тобой, Пушкин, век не забуду", - напишет он.
В конце ноября 1825 года Кюхельбекера приняли в Северное общество. 14 декабря, «воспламененный, как длинная ракета», на Сенатской площади он целился в великого князя Михаила Павловича и генерала Воинова, но пистолет дважды дал осечку; тщетно пытался построить гвардейский экипаж и пойти на штыки. Кюхельбекера разыскивали по приметам: «росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакенбарды не растут, борода мало зарастает, сутуловат и ходит, немного искривившись, говорит протяжно». Разве можно было скрыться с такой внешностью? Дельвиг другой одноклассник Вильгельма Карловича писал Пушкину: «Наш сумасшедший Кюхля нашелся, как ты знаешь по газетам, в Варшаве». На следствии он с убийственной откровенностью – в своем духе, изложил обстоятельства, побудившие его примкнуть к восставшим. Естественно, что его причислили к преступникам, достойным казни «отсечением головы»!.. Пощадили, бросив в «черную тюрьму», в одиночку на десять лет.
«Ну как ты, Виленька?» - спрашивал его Пушкин, - «Да ничего, Господь и тюрьму может наполнить райским духом. Теперь у меня много свободного времени. Я начал поэму… - Поэму? – Да! «Давид!»
«Благослови, душа моя!
Воспой Создателя вселенной;
Владыку мира славлю я;
Велик, велик Неизреченный!»
Так пел Давид Всевышнего дела,
Так возносил к Благому глас хвалений;
Так жизнь Давида, как ручей светла,
Текущий вдаль из-под древесной сени
В драгой отчизне, мирная, текла
Средь сладостных о стаде попечений.
Царь Давид был одним из самых любимых героев в творчестве поэтов, по духу близких декабристам. Их не могла не привлекать романтическая судьба пастушка, ставшего полководцем, царем, псалмопевцем и пророком. У Гнедича была «Арфа Давида» и у Грибоедова был «Давид», поэзией псалмов восхищался Пушкин. Разные художники разных времен брались за разные эпизоды жизни могучего библейского царя: «Давид и Саул», «Давид и Вирсавия», «Давид и Голиаф». Кюхельбекер рисует его страдающим, мятущимся и гонимым.
О славе ли, безумец, я мечтаю?
В глухих стенах, в темнице умираю,
И песнь моя не излетит вовек
Из скорбного немого заточенья!
Мой Боже! Я ничтожный человек,
Дитя мимолетящего мгновенья, –
Вновь я один: тяжелые затворы
Меня от жизни отделяют вновь.
Подъемлю к небу страждущие взоры, –
Со мной простились дружба и любовь.
Однажды до камеры донеслись звуки церковного гимна "Коль славен наш господь в Сионе". Музыка, часто звучавшая в Лицее, разбудила тьму воспоминаний. 1811 год. Царское село. Родственник Кюхельбекеров военный министр Барклай де Толли помогает определить Вильгельма в Лицей. Неуклюжий, вечно погруженный в свои мысли, а потому рассеянный; готовый взорваться как порох при малейшей нанесенной обиде; вдобавок временами глуховатый… "Кюхля" (как его звали в Лицее) стал мишенью для насмешек. "Вы знаете, что такое Бехелькюхериада? Бехелькюхериада есть длиннейшая полоса земли, страна, производящая великий торг мерзейшими стихами; у нее есть провинция "Глухое Ухо", - так утонченно измывались юные острословы над Кюхельбекером. Он попытался утопиться в пруду, его насилу вытащили – мокрого, несчастного, облепленного вонючей тиной – и нарисовали смешную карикатуру. Чего только не вытворяли лицеисты! Дразнили, мучили, выливали на голову суп, а эпиграмм насочиняли - не счесть! Даже Пушкин посмеивался над Виленькой -
"уродом пресовершенным", а тот… преклонялся перед его стихами. Что, правда, не мешало ему выступать с вызывающей критикой - литературные идеалы превыше всего! Пушкин терпел выпады, вспышки гнева и прочие причуды. Несмотря на размолвки и столкновения, Кюхля был одним из самых близких и любимых его друзей. Вообще при всех издевательствах лицеисты никого так не любили, как Вильгельма.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты:
Опомнимся - но поздно! И уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
При выпуске из Лицея Кюхельбекер получил серебряную медаль, завидный аттестат и был назначен в Главный архив Министерства иностранных дел с чином титулярного советника. Сослуживцами его оказались два Александра Сергеевича – Пушкин и Грибоедов. В это время Кюхельбекер, по словам директора Лицея, «живет как сыр в масле. В каждый почти номер «Сына отечества» срабатывает целую кучу гекзаметров. Кто бы подумал, когда он у нас в пруду тонул, что его на все это станет?»
Поначалу, вспоминал Кюхля, судьба Давида, само имя которого переводится как «Возлюбленный», тоже складывалась замечательно. Младший сын Иессея родился в 1085 году до нашей эры в Вифлееме. Ему было девятнадцать, когда Господь велел пророку Самуилу помазать его как избранника. Давид великолепно играл на гуслях – псалтири. Царя утешало его искусство и он сделал его своим оруженосцем. Во время войны с филистимлянами Давид убил огромного воина Голиафа, бросив ему в голову камень из пращи. Эта победа прославила юношу. Народ Израиля стал восхищаться его подвигами больше, чем подвигами самого царя. И начались наветы. И стал бояться Давида царь. И удалил его от себя…
Узнав, что Пушкину грозит царская расправа, Кюхельбекер продекламировал в «Вольном обществе любителей российской словесности» стихотворение «Поэты»:
«И ты – наш новый корифей, –
Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина, и Врана? –
Лети и вырвись из тумана,
Из тьмы завистливых времен».
Вильгельм ринулся на защиту друга, рискуя скромными, с трудом добытыми благами. Правда, до этого ухитрился-таки вызвать Пушкина на дуэль за эпиграмму с фразой «и кюхельбекерно и тошно». Стреляя первым, Кюхля дал промах. Александр кинул пистолет и хотел обнять товарища, но тот неистово кричал: «Стреляй, стреляй!» Но как? – в ствол набился снег. Друзья помирились. Теперь тучи сгущались над головами двух поэтов. Помог их третий товарищ. Дельвигу предложили место секретаря при Нарышкине, отъезжавшем в заграничное путешествие. Добрейший Дельвиг отказался в пользу Вильгельма. 6 мая уехал в ссылку Пушкин. 8 сентября – за границу Кюхельбекер. В Германии он посещает Гёте – университетского товарища отца. «Гёте позволил мне писать к себе, и, кажется, желает, чтобы в своих письмах я ему объяснил свойство нашей поэзии и языка русского...» Отец Вильгельма – саксонский дворянин Карл Генрих при Павле I управлял Каменным островом, был первым директором Павловска. Но дворцовый переворот 1801 года оборвал карьеру удачливого эмигранта. Тынянов считал Кюхлю прототипом Чацкого Современники были уверены в том, что он – прообраз Ленского. «Он из Германии туманной привез учености плоды». Сам Вильгельм Карлович оценивал «Онегина», с которым он в основном знакомился в карцере, оригинальнее всех. «Поэт в своей восьмой главе похож сам на Татьяну: для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и его знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет».
И сказал Ионафан Давиду: иди с миром; а в чем клялись мы оба именем Господа, говоря: «Господь да будет между мною и между тобою и между семенем моим и семенем твоим», то да будет на веки. Первая книга Царств
У Давида был искренний и преданный друг Ионафан – сын подозрительного царя Саула, который Давид отнимет у него царства, все время преследовал доблестного воина и пытался его убить или руками филистимлян или своими руками. Ионафан не раз защищал товарища от незаслуженного царского гнева и спасал ему жизнь. Чудесные порой избавления Давида от смерти еще больше раздражали царя. В ярости он так увлекался погоней за своим мнимым соперником, что дважды сам оказывался в Давидовых руках. И оба раза Давид его отпускал.
Скрываясь от царского гнева в чужих городах, в пустыне помазанник Бога терпел страшные лишения, как физические, так и нравственные. Но как бы не было ему тяжело, он благодарил Создателя за все и плакал о своих грехах. Это чувство было хорошо знакомо Кюхельбекеру. Он легко угадал его и в пушкинских стихах.
Один в темнице, узник безнадежный,
Воздвигся я и начал песнь сию,
Усладу сердца в горести безбрежной.
О радость! Ныне оживлен пою:
Давида я поведал упованья, и что ж?
Мои смягчилися страданья!
В Динабургской тюрьме Вильгельму Карловичу по-арестантски брили лоб, давали в руки кирку, больного запрягали в тачку. «Давно мне не было так тяжко. Впрочем, приму и это: не остави меня только до конца, Господи, Боже мой! спаси меня от самого меня!»
Редкими его собеседниками были сторож карцера Кобылин, письма близких и дневник. «Я бы желал на коленях и со слезами благодарить моего милосердного Отца небесного! Утешительный огонь поэзии еще не угас в моей груди! Благодарю, мой Господи, мой Боже! Но если ему уж потухнуть, даруй мне другую утешительницу, лучшую, надежнейшую, нежели поэзия! Ты эту утешительницу знаешь: говорю о вере. 13 января 1831 года. «Сегодня, вчера и третьего дня старался я переложить «Отче наш» и живо при том чувствовал, что переложения обыкновенно ослабляют подлинник: это вино, разбавленное водою. Но все-таки вот мое переложение:
Отец наш, ты, который в небесах,
Который исполняешь все собою
И правишь всем, везде, во всех веках
Премудрой, всемогущею рукою!
3 января. Прочел 30 первых глав пророка Исаии. Нет сомнения, что ни один из прочих пророков не может с ним сравниться силою… Книга Исаии была любимой моего покойного друга Грибоедова – и в первый раз я познакомился с ними, когда он мне их прочел десять лет назад в Тифлисе!»
На Кавказе к Ермолову Вильгельм попал, спасаясь от неприятностей после своего выступления в Париже. «Сумасбродный Кюхельбекер, приехав во Францию с обер-камергером Нарышкиным, вздумал там завести полупубличные лекции по русской литературе...» - вспоминал директор лицея Энгельгардт. «Слушали его с довольным участием, но бес его дернул забраться в политику и либеральные идеи, на коих он рехнулся. Запорол чепуху, в экстазе вместо стакана с водой схватил лампу, облился маслом, обжег руки, растерявшись, упал со ступенек кафедры. Нарышкин его от себя прогнал, и наш посланник запретил читать и, наконец, выслал из Парижа. Жаль его, но еще более жаль репутации бедного лицея…»
И догнали Филистимляне Саула и сыновей его, и убили Филистимляне Ионафана, и Аминадава, и Малхисуа, сыновей Саула. И битва против Саула сделалась жестокая, и стрелки из луков поражали его, и он очень изранен был стрелками. Тогда Саул взял меч свой и пал на него. Первая книга Царств
Так во время последней войны Саула с филистимлянами закончились многолетние скитания Давида. По велению Бога он пришел в Хеврон, где мужи Иудины помазали его на царство. Давиду было тогда тридцать лет. Столько же, сколько Кюхельбекеру. Впереди у Давида еще было сорок лет царствования и основание «Града Божьего» Иерусалима. У Вильгельма такой блестящий перспективы не было, но он чувствовал себя не менее Возлюбленным сыном Бога, чем великий псалмопевец. В условиях крайней внешней несвободы он стал гораздо свободнее многих, никогда не знавших оков.
В услышанье народов всей вселенной
Я воспою Тебя, Благословенный!
Креплюсь и процвету, Тобой хранимый.
Неизреченным светом озаря
И благодатию непостижимой,
Ты из рабов избрал меня в царя,
И чад моих покров Ты и Спаситель:
Жив мой Господь, мой Бог, мой Избавитель!
Закончив поэму, Кюхельбекер написал Пушкину: «Давид» – «частная, личная исповедь всего того, что меня в пять лет моего заточения волновало, утешало, мучило, обманывало, ссорило и мирило с самим собою».
14 декабря 1835 года, ровно через десять лет после восстания, Вильгельма Карловича отправили на «вечное поселение» в Сибирь. Он долго бы еще сидел в Динабурге, если бы на пути из Петербурга в Германию в тюрьму не заглянул Николай I. Царь вызволил поэта из одиночки.
Сибирь. Кюхля был нищ, неумел, болен, но держался: «Я, благодаря подарку матери моей Природы легкомыслию, не несчастлив». «...Я сегодня веселился как ребенок, un petit bal de famille et imaginez vous (маленький семейный бал, и представьте себе), я старый хрыч, плясал без отдыху кадрили, мазурки, вальсы и бог знает что еще, разумеется, путал фигуры как нельзя лучше; но, право, мы более веселились, чем на ином чопорном городском настоящем балу».
«Grande nouvelle!» - Пишет он Пушкину. – Я собираюсь жениться. Что-то Бог даст? - для тебя, поэта, по крайней мере, важно хоть одно, что она в своем роде очень хороша: черные глаза ее жгут душу».
Избранницей Вильгельма Карловича стала дочь баргузинского почтмейстера Дросида Артенева. Но радость сверкнула и погасла. Дросида Ивановна не понимала мужа, культурного общения у него почти не было. Умер Пушкин:
Он ныне с нашим Дельвигом пирует;
Он ныне с Грибоедовым моим:
По них, по них душа моя тоскует;
Я жадно руки простираю к ним!..
«Пережить всех – не слишком отрадный жребий…» В 1845 году Кюхельбекер ослеп. Но состояние его души вдохновляло окружающих на сказки. В Тобольске его постоянно навещал местный скромнейший чиновник Петр Ершов – автор бессмертного «Конька-горбунка». Вильгельм Карлович умер 11 августа 1846 года – через двадцать лет после того, как ему вынесен приговор.
Нет, пламень не земной горит в святых певцах;
Живет Господень дух в могущих их струнах;
Не отцветет вовек сионских песней младость:
В них ужас и восторг, и сила в них, и сладость.
Неофит.ру