Странствия Петра Севастьянова
130 лет назад члены Общества древнерусского искусства при московском публичном музее собрались на траурное заседание. Секретарь Общества, академик Ф. И. Буслаев сказал: «Наука понесла великую потерю в лице Петра Ивановича Севастьянова.., принадлежащего к почетному разряду немногих счастливых личностей, составляющих дорогое достояние всей нации». Отметив вклад Севастьянова в новую отрасль исторической науки — христианскую археологию, Буслаев подчеркнул его главную заслугу: «Петр Иванович возобновил наши древние сношения с Афонской горой... и совершил подвиг патриотический, водворив в нашем отечестве твердые основания науки о христианских древностях и христианском искусстве в применении к православному направлению.
Поясним, что к середине прошлого века в обществе заметно вырос интерес к славяно-русско-византийской истории. Основанное в 1864 году, Общество древнерусского искусства объединяло видных ученых, коллекционеров и работников музея. Среди них были А. Е. Викторов, И. Е. Забелин, В. Ф. Одоевский, М. П. Погодин, Д. А. Ровинский, С. А. Соболевский, К. Т. Солдатенков, И. И. Срезневский, В. В. Стасов, С. М. Соловьев, В. М. Ундольский. Согласно Уставу, Общество имело целью собирание и научную разработку «памятников русской древности, церковного и народного искусства во всех его отраслях, в том числе византийская археология, иконопись, пение». Севастьянов был одним из членов-основателей Общества и создателем отделения христианских древностей московского публичного и Румянцевского музеев.
Имя П. И. Севастьянова, путешественника, археолога и коллекционера, в свое время входило в главные справочники и энциклопедии, а также в научные труды и учебники славяно-русской палеографии дореволюционной поры. После известного декрета 1917 года об отделении церкви от государства оно было обречено на забвение, как и многие другие имена. Однако севастьяновское собрание византийских и славяно-русских древностей полностью исключить из научного оборота оказалось невозможно, и имя собирателя не забылось. Настало время и нам, его землякам, полнее познакомиться с биографией Севастьянова и его разносторонним служением науке. Данная статья основана на материалах архивного фонда и коллекций Севастьянова, хранящихся в отделах рукописей Российской государственной и Российской национальной библиотек в Москве и Петербурге, использованы также периодические издания прошлого века.
П. И. Севастьянов родился 4 (16) августа 1811 года, в семье Почетного гражданина, купца первой гильдии, городского головы города Краснослободска Пензенской губернии Ивана Михайловича Севастьянова. Вместе с девятью братьями и сестрами он провел детство в родительском доме, где при содействии М. М. Сперанского, тогда пензенского губернатора, дети получили первоначальное домашнее образование. Затем старших сыновей, одного за другим, поместили в один из московских частных пансионов, по окончании которого они становились студентами университета: Константин — в 1821 году, Павел — в 1823 году. Петр учился на юридическом факультете с 1826 по 1830 годы и закончил его со степенью кандидата. В круг общения братьев входили студент А. Полежаев, некоторые участники кружков 1820-х годов — М. Критский, Г. Похвиснев и другие. Константин и Петр, один за другим, служили на Кавказе, где Петр пробыл с 1833 по 1836 годы. Здесь они встретили своих университетских знакомых и ссыльных декабристов: А. Веденяпина, И. Цебрикова, Александра и Павла Бестужевых; Константин познакомился на Кавказе с А. С. Пушкиным, а Петр — с Л. С. Пушкиным.
Затем Петр переехал в Петербург, где получил должность товарища (заместителя) губернского прокурора. В 1840—1843 годах он, по состоянию здоровья, находился «не у дел», а потом стал служить в комиссариатском департаменте Военного министерства. Об успешной службе свидетельствуют блестящие отзывы начальства, регулярное повышение в чинах, ордена, внесение в родословную книгу Петербургской губернии. Но при первой же возможности, получив наследство после смерти отца, в 1851 году в чине действительного статского советника Севастьянов вышел в отставку. С этого времени его жизнь проходила в путешествиях, экспедициях или в крупнейших библиотеках и музеях Европы.
Ученым в современном значении этого слова Севастьянов не был. В его студенческие годы в Московском университете еще не было исторического факультета. Но профессора М. Т. Каченовский и Н. Н. Сандунов, по воспоминаниям студентов, стремились привить воспитанникам вкус к исследованию древних письменных источников. Увлечение стариной, особенно памятниками церковного зодчества, проявилось у Петра еще во время службы в Грузии. Интерес к древностям окреп во время его первого путешествия за границу в 1840—1841 годы, когда он посетил главные города Европы, знакомясь с памятниками архитектуры, музеями, театрами, мастерскими художников и прочими достопримечательностями. В 1844 году по делам службы Севастьянов объездил ряд городов юга России (Одесса, Кишинев, Балта и др.), побывал в Крыму. В 1846 году, в связи со смертью зятя, И. А. Кологривова, провел в Париже два месяца. Из всех поездок Петр Иванович привозил интересные наблюдения, дорожные записи, путеводители, альбомы. Русское географическое общество в 1850 году сочло возможным избрать Севастьянова в состав своих действительных членов.
Второе путешествие Севастьянова продолжалось два года, с декабря 1851 по декабрь 1853 года, и было прервано Крымской войной. Он продолжал знакомиться с Францией, Италией и Англией, посмотрел новые места (Сицилию, Испанию, Шотландию, Ирландию), но главное внимание уделил Ближнему Востоку. Путешествуя по Средиземноморью, Петр Иванович все более увлекался историей раннего христианства и культурой Византии. Он побывал в Египте, Сирии, Палестине, Европейской Турции (часть Балканского полуострова), Греции, Кипре, Тунисе, Алжире. Конечно, он совершил поездку по Нилу, осмотрел пирамиды, побывал на раскопках в Фивах, близ Неаполя еще раз полюбовался возвращенными из небытия руинами Геркуланума и Помпеи, но всюду, в первую очередь, его интересовали следы раннего византийского искусства IV–V веков. В поезде и на пароходе, в лодке и дилижансе, в коляске и почтовой карете, верхом на лошади, муле, осле или верблюде Севастьянов устремлялся к памятникам архитектуры — базиликам, соборам, мечетям. Он осмотрел Мертвое море и Гроб Господень, катакомбы Рима, укрывавшие первых христиан, и мадридский Эскуриал, и еще многое из того, что и доныне привлекает туристов. Чтобы удержать в памяти увиденное, он сделал десятки набросков карандашом. Тут типы жителей, замок Ив, причудливые очертания скал Львиного мыса у Бона, могила К. Брюллова, виды из окна гостиницы, зарисовки архитектурных сооружений, житейских сценок и так далее.
Со Святой горой Афон первое, короткое, чуть меньше недели, знакомство состоялось в июне 1852 года. Севастьянов бегло осмотрел пятнадцать монастырей и скитов, в том числе Руссик и Зограф. Понял ли он, что здесь его судьба? Путевой дневник об этом умалчивает.
Дневники странствий Севастьянова заслуживают внимания. Датировка записей в них всегда двойная: по григорианскому и юлианскому стилям. Почерк как в письмах, так и в дневниках, очень мелкий, порой абсолютно неразборчивый, особенно если запись велась карандашом (путешественник надолго запомнил унизительный просмотр его бумаг русскими таможенниками в 1846 году, когда у него «отобрали все книги и даже русский календарь»). Но иногда автор писал достаточно четко, рассказывая о редких встречах с соотечественниками. Вот две записи: «Рим. 1 (13) августа 1852 года. Был у Моллера (русского художника, автора портрета Гоголя.— В. С.) в студии. От него прошли в студию Иванова, но он на даче. Картины своей «Проповедь Иоанна Крестителя на Иордане» он никому не показывает, и никто не знает, в каком она положении, двенадцать лет тому я видел ее письмо, существовавшее уже восемь или более лет. Ожидать от этой картины, вдохновение которою тянется двадцать лет, нечего…» «Баден. 20 июля (1 августа) 1853 года. Постучали в дверь и объявили, что г-н Щепкин желает меня видеть. Я обрадовался этому гостю, и мы с ним проболтали часа три и потом в 5 часов обедали вместе в ресторане... Он — крепостной человек, своим поведением, честностью, трудом, талантом заслужил общее уважение. Здесь приглашают его с радостью. Он мне многое передал о Кукольнике...» Записи такого рода обогащают образ Севастьянова. По сохранившимся театральным программам, рекламкам, билетам также можно судить о нем как о большом театрале. Кроме актера М. С. Щепкина и драматурга Н. В. Кукольника, общался Севастьянов и с композитором М. И. Глинкой.
Пока шла Крымская война, Севастьянов жил то в Москве, то в Петербурге, ездил по Финляндии, гостил у братьев в Краснослободске и усадьбе Пертово Шацкого уезда. Его научные контакты этих лет, несомненно, были активны и плодотворны. Петр Иванович целеустремленно готовился к новой поездке на Афон, много читал. Он сблизился с учеными М. П. Погодиным, С. П. Шевыревым, Н. В. Калачевым. Один из его новых друзей, молодой В. В. Стасов, недавно вернувшийся из-за границы и зачисленный в штат Императорской публичной библиотеки, готовил статью о фотографии, где подчеркивал практическое значение «великого изобретения века» для пропаганды и распространения «памятников, редких книг, манускриптов». Не из совместных ли бесед двух приятелей родилась эта статья? Она еще лежала в портфеле редакции журнала, когда Севастьянов, вдохновленный новыми перспективами, уже укладывал чемоданы.
О значении Афона писал археолог А. П. Смирнов, хорошо известный ученым Мордовии: «После падения Константинополя руководителем всей культуры православного Востока являлась монашеская республика Святой горы Афон.., преемник Царьграда в духовном руководстве православных народов». Гора находится на полуострове Халкидики (Македония). Эта территория входила в состав Турции вплоть до 1913 года, а затем отошла к Греции. Христианская община возникла в IV веке. В Х—ХII веках здесь насчитывалось двадцать монастырей. Преобладали греческие монастыри, но были также болгарский Зограф, сербский Хилиандарь, армянский Ватопед, грузинский Ивирон, русские Богородицы Ксилургу и святого Пантелеймона (Руссик). За века в них постепенно накопились памятники византийской и славянской деловой и книжной письменности, древние иконы, разнообразные предметы культа — памятники декоративно-прикладного искусства: ювелирные изделия, керамика, художественное литье, перегородчатая эмаль, роскошные ткани и вышивки. Выходцы с Афона обогащали культуру Руси. В XV–XVI веках их представляли, например, Пахомий Логофет и Максим Грек. Патриарх Никон, готовясь к редактированию русских церковных книг, отправил на Афон монаха Арсения Суханова, и тот привез оттуда около пятисот греческих рукописных книг X–XIII веков.
Из ученых-профессионалов в хранилищах афонских монастырей в 1844 году побывал молодой славист В. И. Григорович. Документов он увидел немного, но сумел приобрести евангелие, написанное глаголицей, особым славянским алфавитом. Это было событие. Следом приехал знаток славянских и восточных рукописей архимандрит Порфирий (К. А. Успенский). За восемь месяцев он просмотрел свыше четырехсот грамот, но лишь незначительную часть сумел скопировать при помощи кальки.
Готовясь к афонской экспедиции, Севастьянов решил изучить фотографию, «с тем чтобы применить ее к снятию копий с рукописей... и скульптурных вещей». С фотографией он уже был знаком благодаря дружбе с известным русским фотографом С. Левицким, но теперь требовалась специальная подготовка, и Севастьянов взял серию уроков в Париже у профессора Беллока. Запасшись аппаратурой и фотоматериалами, в марте 1857 года он выехал из Парижа в Турцию.
Доступ в монастырские ризницы и книгохранительницы был нелегок, но мало-помалу Севастьянов преодолел недоверие монахов. Настойчивому исследователю помогли его человеческие качества: доброжелательность, терпение, щедрость, уважительная простота в обращении, непритязательность в быту. Вскоре «Генерал», как называли Севастьянова святогорцы, стал популярен не только среди монахов. У него сложились добрые отношения с учителями-болгарами, которые ввели в местном училище в Кукуше преподавание на родном болгарском языке. Такое новшество осуждалось и преследовалось как греческим духовенством, так и турецкими властями. Севастьянов сумел морально и материально поддержать просветителей.
Пробыв на Афоне до осенних холодов, в конце октября с грузом негативов Севастьянов приехал в Париж. Один из его помощников остался продолжать съемку. В Париже в Академии надписей и словесности Севастьянов устроил выставку фотокопий и 5 февраля 1858 года выступил перед собравшимися там учеными и журналистами с обширной программной речью под названием «О светописи в отношении к археологии». Парижские газеты тотчас напечатали ее изложение, позже она была опубликована и в России. Севастьянов подчеркнул, что уникальные рукописи, хранящиеся в разных библиотеках Европы и Востока, пока известны лишь горстке специалистов и совершенно не застрахованы от гибели. Использование фотографии наукой откроет такие перспективы как организация международных археографических экспедиций, финансируемых правительствами, массовое фотокопирование, тиражирование манускриптов с помощью литографии, межбиблиотечный обмен фотокопиями уникумов. «Мысль блестящая и верная!» — так прокомментировал позднее предложения Севастьянова академик И. И. Срезневский. Жемчужиной парижской выставки фотокопий были сенсационные снимки славянского глаголического евангелия рубежа X–XI веков из монастыря Зограф, а также географических сочинений Птолемея и Страбона с приложением карт, оригиналы этих рукописей (ХII в.) принадлежали Ватопедскому монастырю. Среди членов Академии надписей не нашлось ни одного ученого, знакомого с глаголическим письмом. Севастьянов вполне оказался на должном научном уровне, самостоятельно и профессионально отобрав наиболее ценные рукописи для копирования.
Из Парижа Петр Иванович выехал в Лондон закупать необходимые для продолжения экспедиции вещи: приспособления для электроосвещения и гальванопластики, походную кухню, топографические инструменты и другое. 2 марта он встретился с А. И. Герценым, который с интересом отнесся к деятельности Севастьянова и его выступлению в Академии надписей. В апреле 1858 года в сопровождении нанятого художника ученый вернулся на Афон. Работа экспедиции продолжалась. В конце августа, проинструктировав помощников, остававшихся на Святой горе, с драгоценным грузом негативов, кальки с прорисями фресок и икон, с несколькими подлинными предметами Севастьянов выехал в Россию. В пути едва не приключилась катастрофа: возле Смирны пароход сел на мель, от крена судна с палубы багаж пассажиров свалился за борт, и только Петр Иванович, не отличавшийся большой физической силой, предусмотрительно успел на руках перенести свой увесистый тюк в лодку. От Одессы до Москвы груз следовал на перекладных.
В России Севастьянова ждали. Видеть его выставку желали в Московском университете, Академии Наук, Синоде. В залах университета выставка работала с 11 по 17 января 1859 года. Показать все 1500 фотокопий было невозможно, но и то, что экспонировалось, производило на посетителей большое впечатление. Высоко оценивалось мастерство: «Снимок до того жив, что вы невольно хватаетесь за бумагу, думая, не пергамен ли это, не загнулся ли угол, не налеплена ли печать. Профессор Шевырев восторженно и с долей юмора писал: «Тут грамоты сербские, болгарские, русские.., евангелие глаголическое, минеи четьи греческие с миниатюрами, евангелие грузинское, географии Птолемеева и Страбонова... Мы их рассматриваем и изучаем благодаря подвигу нашего соотечественника. Отныне не надо вырывать листы и безобразить рукопись. Фотография, искусство добродетельное, охраняет эти сокровища и успокаивает эгоизм искателей всего редкого». Выставку посетили представители чиновничьей аристократии и славянофильского круга: Бахметевы, Голицыны, Мещерские, Черкасские, Аксаковы, Самарины, Сухотин, Тютчевы, Сушковы. Один из ведущих сотрудников Московского публичного и Румянцевского музеев, Г.Д. Филимонов вспоминал: «То был поистине великий праздник, торжество христианской археологии. Надо было видеть, как толпа ученых-специалистов по разным отраслям искусства и литературы, а за нею и все более или менее образованные люди, старообрядцы, наконец,— бросались к привезенному материалу и осаждали путешественника расспросами».
В день открытия выставки общим собранием Русского археологического общества Севастьянов был избран в его члены.
Выставка затем переехала в Петербург, в здание Синода, где успешно демонстрировалась более месяца. С этого времени экспедиция Севастьянова была взята под опеку ученых, правительства и Синода. Приказом по Министерству народного просвещения Петр Иванович был определен на службу в Археографическую комиссию. На продолжение работы было отпущено около 16 тысяч рублей, в том числе 7 тысяч от членов императорской фамилии. Исследователь получил подробные инструкции от Археографической комиссии, Н. В. Калачева и профессора Академии Художеств архитектора И. И. Горностаева.
Третья экспедиция Севастьянова на Афон была самой целенаправленной, длительной и трудной. Она продолжалась свыше 14 месяцев – с мая 1859 по сентябрь 1860 год. Чтобы выполнить все пункты инструкций, потребовался целый штат сотрудников. Состав экспедиции оказался интернациональным. Не считая Севастьянова, среди прочих семи ее членов было два живописца – француз Эжен Воден, работавший на Святой горе с мая 1858 года, и студент Академии Художеств М.Ф Грановский; памятники зодчества изучал третий художник, в будущем – профессор Академии Художеств и один из оформителей храма Христа Спасителя Ф.А. Клагес; фотографы – француз Леборн и болгарин Христофоров, владеющий восточными языками; топографы – русский М.П. Зур и его помощник грек Спиридо. Предполагалось приглашение палеографом-консультантом архимандрита Порфирия Успенского, но он был занят. К счастью, в течение трех месяцев работе экспедиции помогал архимандрит Антонин Капустин. Высокообразованный и дипломатичный, он стал близким другом Севастьянова и ввел его в круг афонских «воротил».
Все разместились в русском скиту Андрея Первозванного. В своих «Записках» А. Капустин отметил «чудное смешение народностей, верований и привычек, умиряемых единством призвания и отличным тактом главы экспедиции. Все продумано и предусмотрено, все запасы, руководства и пособия собраны заботливой рукой. Библиотека, журналы русские и французские, стереоскопы, микроскопы, литографический прибор и прочее. Не говорю о запасах подарков для святогорцев. Не надо думать, что на Святой горе все легко и удобно… Один из монахов сказал мне: Прилично ли перед Чудотворной иконой поставить фотографическую машину? Г-н Севастьянов, как православный, конечно, этого не сделает!» Прощаясь с экспедицией, пожелаю, чтоб она не была у нас первою и последнею. На нас, представителях в ученом и художественном мире восточной стихии церковной, лежит долг отыскать и представить во всеобщую известность все, что на Востоке уцелело от минувшего тысячелетия».
Работа кипела. Но постепенно нарастало общее утомление. Однообразие, оторванность от мира, непривычное питание, тяжелые бытовые условия, вечный холод в помещениях без печей – все это угнетало сотрудников. В письме Н.В. Калачеву от 8 мая 1860 года Севастьянов писал:
«…Труднейших годов я не имел во всю мою жизнь и не надивлюсь, как до сих пор жив и здоров. Труд свыше моих сил… Я должен посещать все монастыри и церкви, осматривать библиотеки, избирать рукописи, а в них важнейшие места, распределять работу между восемью сотрудниками, ладить с монахами, не забывать бдений, часто мерою в пятнадцать часов, и хлопотать, чтобы достать сыру и яиц, а зимою быть постоянно в облаках и туманах при шести градусах комнатной теплоты, и при том все работать, все работать»…
Но все имеет конец, и осенью 1860 года Севастьянов представил отчет президенту Академии Художеств, великой княгине Марии Николаевне. Всего с помощью фотографии, кальки и восковой мастики в двенадцати монастырях было скопировано 200 фресок, 50 живописных, эмалевых, рельефных и резных икон, 10 мозаик, 800 книжных миниатюр, около 100 печатей, собрано около 100 подлинных крестов, сняты общие виды монастырей, интерьеры, алтари, колокола, окна, колонны, образцы кладки, составлены планы монастырей и карта всего полуострова. В багаже экспедиции было также 3500 негативов, содержащих снимки с пяти тысяч страниц актов, рукописных и старопечатных книг.
Последняя экспедиция губительно сказалась на здоровье Севастьянова. Пока оставались силы и средства, он продолжал активно работать и пополнять свою личную коллекцию древностей. Часто выезжая в западноевропейские музеи и библиотеки, он по-прежнему приобретал подлинники и заказывал копии интересующих его книг, документов вещей, съездил в археографическую экспедицию по центру России. В 1862 году произошло важное событие: 1 июля в доме Пашкова был открыт Московский Публичный музеум (библиотека), к которому вскоре был присоединен Румянцевский музеум, перевезенный из Петербурга. Севастьянов стал почетным членом, почетным корреспондентом и комиссионером этих учреждений. Он преподнес музеям 128 фотокопий афонских рукописей и актов, а также разместил в двух залах на правах временного пользования, на три года, свою коллекцию. Его собрание христианских древностей стало основой Отделения христианских древностей музеев. По завещанию Севастьянова (1865 г.), вся коллекция безвозмездно передавалась в собственность Публичного и Румянцевского музеев.
В 1864 году Севастьянов ушел в отставку. Он спешил привести в порядок, систематизировать свою коллекцию. Слабая теоретическая разработанность христианской археологии, обилие материала, ухудшающееся здоровье не позволили ученому закончить работу. Несколько статей и отчетов последних лет остались неизданными. Одинокий и больной, он уже не выходил из номера петербургской гостиницы Демута. Брат Павел, приехавший из Воронежа, перевез его в лечебницу, где через три дня, 10(22) января 1867 года Севастьянов умер. Место для погребения было безвозмездно отведено Александро-Невской лаврой внутри Благовещенской церкви, близ могилы А.В. Суворова.
Его жизнь была образцом прекрасного, бескорыстного, высокого служения науке.
Нельзя не сказать о постоянных, тесных связях Севастьянова с малой родиной, с родительским домом, который до сих пор возвышается на высоком берегу Мокши, украшая город Краснослободск. Не только в юные, но и в зрелые годы, повидав мир, Петр Иванович любил родные места. В период службы в столице выбираться к близким удавалось не так уж часто, поэтому каждая поездка фиксировалась в записной книжке. Там не только указания на маршрут, расстояния, время, постоялые дворы, расходы на подарки родным и на оплату извозчиков. Поддавшись радостным чувствам, автор восторженно описывал родные пейзажи, храмы, рисовал. Летом 1848 года в связи со смертью брата Александра и болезнью слепнущего отца Петр Иванович взял две недели отпуска. Вот фрагменты его бесхитростных записей: «22 августа. Часов в шесть приехали в Теньгушево, здесь пили чай. Везде пожары. Проехали деревню, которая сгорела за четверть часа от искры. В 10 часов вечера приехали в Темников, на постоялом дворе наняли ямщика по 20 коп. за версту. Погода славная. Звоном встретили меня в Селищах. В два с половиной часа въехали в город. Я побежал по лестнице, вхожу в залу – батюшка встревожился и не узнал меня.
23-го. Сегодня сороковой день кончины брата. В 9 часов в (Спасо-Преображенском) монастыре. Пока шла обедня, ходили на могилы. Поплакали. Потом панихида, певчие пели умилительно. Сели за стол человек сорок. 28-го. Составляли с отцом и свидетелями духовную. Молебен. Не мог без слез. 29-го. В 7 часов в Темников… В 10 в Тарханах переменили лошадей... Деревни мордовские и везде мордва. В Устье лошадей не застал и два часа дожидался, здесь и пишу».
Отец умер 28 октября 1850 года, Петр приезжал домой в январе 1850 и январе 1851 года. Во время Крымской войны Севастьянов провел на родине все лето 1854 года. Он уже смотрел вокруг себя глазами исследователя. Вот еще записи: «18 июля. Долго любовался звездной ночью. Проснулся в 6 часов в десяти верстах от Темникова. Вид на город примечательный… Живописный Санаксарский монастырь. В Темникове ярмарка по воскресным дням. Мордва. 24 июля. От Кондровки луга. С горы вид привольный. В Темников приехали в 4 часа. После чая отправились на ярмарку, которая расположена на реке. Сегодня последний день торга, и многие лавки пусты. Видел лавку с прекрасными произведениями Екатеринбурга. Продавали Библии времени царя Алексея Михайловича, просили 25 р. серебром, предлагал 10 р.– не взяли. Прошел в собор. В два этажа иконостас… Узнал дом, где был развод гусарского полка, и это напомнило детство. Даже триумфальные ворота, сделанные из досок в честь побед 1812 года, сохранились». Затем идет описание дороги в Саровскую пустынь, зарисовки монастырских зданий. В этот приезд Севастьянов много рисовал – виды Краснослободска, Пертова, Касимова, Мурома, Павлова, внешний вид и интерьеры родительского дома.
В Краснослободске шел сбор средств на ополчение, в которое записался один из братьев, подполковник Николай Иванович. Петр Иванович пожертвовал сумму в 200 рублей серебром. В последний раз в Краснослободске Севастьянов побывал, видимо, осенью 1861 года, будучи командирован «для археологических разысканий» во Владимирскую и Тамбовскую губернии. Некоторые коллекционные вещи, любопытные в историческом и этнографическом плане, вероятно, были привезены им из родных мест – не из простого же любования разглядывал он красочные одеяния мордовок на ярмарке в Темникове. До конца дней берег Севастьянов сундук со старинными одеяниями из приданого своей матери Анфисы Михайловны, из которого тоже кое-что включил в свою коллекцию. Так, в экспозиции отделения древностей Румянцевского музея, без указаний на место сбора, из собрания Севастьянова были представлены обрацы старинной женской одежды, головных уборов и других предметов народного быта: повойники, кики, сороки, кокошники, назатыльники, кружева, бисерные подвески, шитые полотенца и прочее. Там же экспонировались части секиры и бронзовая стрела, найденные «близ урочища Сарова».
Основная часть афонских материалов собрания Севастьянова, сосредоточилась в Московском Публичном и Румянцевском музеях, Академии Художеств и Публичной библиотеке в Петербурге. Кроме того, фотокопии и отдельные подлинные памятники попали в Русское географическое общество, Археографическую комиссию Академии Наук, Императорское археологическое общество, Музей императора Александра III (Русский музей), а также в частные руки. После революции, когда отделения и музеи христианских древностей были расформированы, многие иконы и вещи из собрания Севастьянова передали в Эрмитаж и Государственный исторический музей, где они постепенно растворились в запасниках.
Уже при жизни Севастьянова его собрание широко использовалось. Включили его в научный оборот такие известные ученые, знатоки средневековой архитектуры, как Дидрон и Виоле де Люк (Франция). За рубежом филологи В. Ланглуа и В. Ягич готовили фотолитографические издания в «Географии Птолемея» и «Зографского евангелия». В России над снимками и подлинниками памятников работали местные академики и начинающие ученые, филологи, палеографы, издатели, искусствоведы – И.И. Срезневский, А.Ф. Гильфердинг, В.А. Прохоров, Ф.И. Буслаев, В.В. Стасов, Н.П. Кондаков, историк В.О. Ключевский, специалисты по древним крюковым музыкальным записям Д.В. Разумовский и Н.С. Тихонравов; профессор живописи П.В. Басин на основе афонских копий составлял эскизы икон для храма Христа Спасителя, а троице-сергиевский иконописец И.М. Малышев – писал образа и для храма Троицы, и для афонского Руссика, и для храмов разных городов, в том числе и Саранска.
Поэтом академик Буслаев, завершая свою речь на заседании, посвященном памяти П.И. Севастьянова, проникновенно сказал: «Самым красноречивым памятником деятельности этого человека навсегда останутся его коллекции. Вот единственно достойный монумент таким деятелям, имена которых начертаются на страницах истории, несравненно более твердые и нетленные, нежели гранит и мрамор».
«Странник», № 2 – 3, 4 1997