Репин знакомый и незнакомый
Автопортрет.
Илья Репин. 1878 г. Холст, масло.
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Все знают: Илья Ефимович Репин — крупнейший представитель критического реализма в русской живописи 19 века. Но скажите, не кажется ли при первом взгляде на его «Голгофу», написанную в 1869 году, что перед нами кадр из кинофильма или эскиз к нему? Знаем ли мы, какое место в творчестве Репина занимала религиозная тема? За время долгой жизни Репина (а скончался он в 1930 г.) сменилось много периодов в искусстве. Он примерял на себя и импрессионизм, и символизм, выступал и как бытописатель, и как парадный живописец. Его кисть бывала и сухой, и размашисто-роскошной…
В советское время он был по настоящему известен только как художник социально-обличительного направления. В этом качестве в послевоенные годы он был фактически «назначен» первым художником России. В его искусстве официальная идеология нашла, должно быть, то сочетание «идейности», живописности и понятности, которое больше всего пришлось ей по душе. Репину не припоминали даже то, что после революции он оказался эмигрантом. Позднее стали очевидны последствия. Когда идеология несколько разжала клещи, и все осознали право на собственное мнение, многие вообще отказали Репину в таланте и без уважения говорили о его полотнах. Только теперь мы можем по справедливости оценить талант художника, который и ярко выразил свое время, и пытался перерасти его рамки и предрассудки; который с детства до глубокой старости оставался искателем и творцом в искусстве и которого мы, оказывается, знаем гораздо хуже, чем менее знаменитых художников.
Итак, Репин — художник хрестоматийный, и о нем как бы все известно. Родился на Украине, в городе Чугуеве. Известность и широкое признание принесло ему произведение, созданное, когда Репину не было еще и 30 лет. «Бурлаки на Волге» — картина, написанная по заказу великого князя Владимира Александровича и прославленная критиком Стасовым. За право приобрести ее спорили вице-президент Академии художеств, брат будущего императора Николая II, и московский меценат Третьяков, который не понимал, зачем императорской семье картина, «разоблачающая язвы буржуазного строя» (как скажут позже советские историки искусства). Но ценителей искусства покорила прежде всего живопись. Как вспоминал свое первое впечатление Александр Бенуа, картина излучала свет, она потрясла современников свежестью красок, жизненностью и выразительностью изображенных характеров, силою их духа. Восторг, который испытывал студент Академии художеств Репин, путешествуя по Волге, работая над портретным изображением каждого персонажа, был воплощен в картине. Она получила мировое признание.
В течение двух первых десятилетий творчества Репин создал картины, за которые был признан первым живописцем России. «Бурлаки». «Крестный ход в Курской губернии», «Запорожцы», «Не ждали» были восприняты современниками как вершины, по которым оценивались все его дальнейшие поиски. Живя в период, когда голос критики порой предрешал успех художника, Репин оказался под опекой самого влиятельного ценителя искусства своего времени — Стасова. Именно благодаря его авторитетному мнению в истории искусства утвердилось представление о Репине как о художнике социальной проблематики, «критическом реалисте» прежде всего. Информация о его творчестве ограничивалась главным образом названными картинами. На втором плане оказались полотна исторического содержания: «Иван Грозный и сын его Иван», «Царевна Софья» и «Запорожцы». Третий ряд составили наиболее известные психологические портреты — Мусоргского, Толстого, Третьякова; портреты-характеры — «Протодиакон», «Мужичок с дурным глазом». А все дальнейшее творчество оценивалось как путь «под-гору».
За пределами нашего знания о Репине оказался огромный последний период длиною в целую жизнь; раннее творчество (до поступления в Академию), а также заказы императорского двора и наиболее сокровенные произведения, созданные главным образом для себя — евангельские этюды и эскизы. Давайте же, не умаляя значение признанных произведений Репина, в которых с наибольшей полнотой раскрылся его талант «драматурга русской живописи», остановимся подробнее на менее известных страницах его творчества. Начнем с детства и юности, в которых кроется тайна таланта. Спустя много лет в очерке, посвященном своему любимому ученику Валентину Серову, Репин напишет: «Разумеется, во всех искусствах вся суть во врожденности». В воспоминаниях о собственном детстве он фактически определяет суть «врожденности» — она в восторженном восприятии мира, без которого не может состояться творческий акт.
Когда в 1916 году была подготовлена к изданию книга воспоминаний Репина, названная «Далекое близкое», автор поначалу хотел дать ей название одной из прежних своих публикаций «Мои восторги». И в самом деле: Репин изображал только то, что приводило его в восторг, вызывало душевный трепет. Краски, карандаши, бумага и холст, папиросный окурок, ламповая копоть вызывали его восхищение, когда открывалась выразительная возможность техники. В один из трагических моментов жизни, когда художнику, терявшему подвижность руки, запрещали работать, самой большой радостью стало открытие графических возможностей окурков, смоченных чернилами: сколько выразительных портретов сделано им за интересными спорами на даче К. Чуковского!
Обратимся к восторгам раннего детства:
«Новый дом.. Просторно! Светло! Мне особенно нравится полог над большой кроватью… В большой горнице повесили новые образа — хоть и не в ризах, как у бабеньки, но очень хорошие… Сколько окон! И какие большие!.. На некоторых окнах в глиняных горшках стояли цветы красная герань, фуксия и еще — ну совсем как из воску! — белые цветики со сладкими капельками по утрам, нежные и прозрачные!.. Маменька все устраивает и покупает новые картины… Выбрала без красок — Христос в терновом венце, с тростью в руках и глаза подняты вверх; а как руки нарисованы!»
Эстетические восторги сочетаются с нравственными переживаниями:
«Маменька читает очень хорошо, ясно. И церковный язык так понятен, а непонятное слово сейчас же объясняет. Такой приятный голос у маменьки! Я задумал сделаться святым я стал молиться Богу. За сарайчиком, где начинался наш огород, высокий тын отделял двор от улицы — уютное место, никто не видит. И здесь я подолгу молился, глядя в небо».
Случайное знакомство с красками стало открытием нового мира. Илье не было и десяти лет, когда он выполнил первые живописные этюды.
«…Самым важным в моем искусстве, — считал Репин в старости, — было писание писанок к Великдню… На одной стороне рисовалось Воскресение Христа; оно обводилось пояском какого-нибудь затейливого орнамента, буквами „ХЛ“. На другой можно было рисовать или сцену Преображения, или цветы — все, что подходило к Великдню». В 15 лет Репин «сделался самостоятельным мастером». «И случалось,— вспоминал он,— что за мною приезжали подрядчики за сто-двести верст и звали на работу в отъезд… А у меня в мастерской стояли на мольбертах два местных образа Спасителя к Божьей Матери, и я с увлечением добивался света от этих фигур, в лицах искал божественности. Настроение мое было религиозным. Наконец ярко блестевшими мазками несмешанных лиловых полос с палевым я достиг необыкновенного света вокруг голов на образах».
При посещении дома-музея Репина в Чугуеве поражает образ Богоматери, исполненный художником в подростковом возрасте. Впечатляет сочетание портретности женского образа с таинственным свечением; ласковость, объединяющая Богоматерь с младенцем, реалистическая наивность и духовность, которую и стремился воплотить юный художник. Воспоминания Репина, сохранившиеся ранние работы объясняют высокий уровень подготовки к Академии, которую смог получить художник на родине. Не без гордости Репин пишет: «Чугуев давно уже славился своими мастерами… В Осиновке у нас великолепно расписана церковь огромными картинами. Все это — копии с фресок Исаакиевского собора, исполненные очень талантливыми местными живописцами».
В августе 1861 г. Репин работал в Малиновской церкви, в 5 верстах от Чугуева. где написал болъшую картину во всю стену — «Распятие», копию гравюры с картины Штейбена. Не случайно по дороге в Петербург Репин грезил: «Большею частью в грезах мне представлялись иконостасные мои образа: я еще жил ими, только что написанными. Писал я их прямо на лесах… Свежесть и яркость красок, необычная в религиозной живописи, была для меня обязательна, так как мои образа публика видела только снизу».
Учеба увлекла Репина, в восторг его приводила возможность изучения в Академии художеств разнообразных наук. Он всегда стремился, получить всестороннее образование, и даже в последние годы жизни ездил в Петербург слушать лекции по всем областям древней и современной культуры, брал уроки французского языка.
В 1870-80-е гг. живопись жанровая, историческая и портретная заняли ведущее место в творчестве Репина, но священная история постоянно волновала его воображение. От академической программы на большую золотую медаль «Воскрешение дочери Иаира» Репин готов был отказаться, уйдя из Академии, настолько далекой казалась эта тема от жизненных проблем. И вдруг параллельно два эпизода из жизни Христа полностью захватывают его. Но замыслы рождаются трудно. Он чувствует себя одновременно рабом композиционных академических «шаблонов» и рабом натуры. Преодолеть это противоречие ему помогает Крамской, которого Репин называл своим учителем:
«Пробовали ли вы вообразить себе действительно какую-нибудь историческую сцену? Закрыть глаза, углубиться в нее совсем и представить ее в воображении совсем как живую, перед своими глазами! <…> Попробуйте, войдите, погрузитесь весь в ваш сюжет и тогда ловите. что вам представляется, и переносите на бумагу, на холст… Вы схватите сначала общий тон, настроение сцены, потом начнете различать главные действующие лица. Может быть, неясно сначала: но наконец мало-помалу начнете себе представлять все яснее и яснее и всю картину вашу. Уж, разумеется, Вы не подумаете тогда искусственно группировать сцену непременно в пирамиду, располагать пятна света эффектно… Свет и тени явятся у вас сами, совсем новые, неожиданные, оригинальные».
В те годы влияние Крамского усиливалось впечатлениями от живописи Н. Ге и К. Флавицкого. Репин вспоминал, как однажды, под впечатлением посмертной выставки Флавицкого, на которой его поразил эскиз-набросок «Голгофа», ему захотелось эту грандиозную тему разработать значительнее.
«Я долго собирался. И вот — наконец-то передо мною холст. День был пасмурный, ноябрьский, в комнате моей был полумрак, и я все живее и живее чувствовал себя во власти вдохновения. Голгофа не только рисовалась мне ясно, но мне казалось, я уже и сам был там. Со страхом колыхался я в толпе, давая место кресту. Сбежавшаяся масса люда стояла вдали. Близкие Христу — мать, ученики и друзья — долго, только издали, трепетали, онемев от отчаяния и горя. Страха ради, они не смели подойти ближе. Мать упала от изнеможения. С ними, в этой темной, страшной трагедии, я потерялся до самозабвения. Солнечное затмение. Тьма… И церковная завеса разорвалась, и все внутри у меня рвалось… Как музыки, хотелось рыданий… Благодетельная темнота затмения. В темноте, понемногу и невольно, близкие добираются до креста… Неузнаваемый, в потоках запекающейся крови, Он узнал их. Он им обрадовался… Он им говорил и успокаивал их: „Не горюй, мать. Иоанн тебе заменит сына… Лицо его едва можно было узнать: терновые колючки, крепко прикрученные к голове, все более впивались в голову и шею: он был страшен в своем кровяном покрове; местами потоки струились, блестя от факелов. „Боже, Боже, за что же Ты меня оставил!“.
“Воскрешение дочери Иаира» И. Е. Репин
Однако идет время, а конкурсная программа в Академии остается не написанной. И вот в 1871 г., после мучительных месяцев работы над замыслом, вдруг открывается Репину единственный убедительный вариант решения картины.
«Есть особое, поглощающее очарование в трагизме. Я испытал это, когда писал академическую программу „Смерть дочери Иаира“. Более месяца сначала я компоновал картину: переставлял фигуры, изменял их движения и главным образом искал красивых линий, пятен и классических форм в массах. В то же время, под влиянием разговоров с Крамским, я все более устанавливался в отрицании и классического направления и академической школы живописи во имя нашей русской реальной самобытности в искусстве…. Вдруг я осеняюсь мыслью: да нельзя ли эту же тему — „Смерть дочери Иаира“ — на этом же большом холсте начать по-новому, по-живому, как мерещится у меня в воображении эта сцена? Припоминаю настроение, когда умерла моя сестра Устя, и как это поразило всю семью. И дом, и комнаты — все как-то потемнело, сжалось в горе и давило. Итак, я перед большим холстом, который начинает втягивать меня своим мрачным тоном… К вечеру картина моя уже была так впечатлительна, что у меня самого проходила какая-то дрожь по спине… Всякий исполненный до полной реальности предмет в картине уже ослаблял общее впечатление, которое было почти музыкально…»
Высоко ценя Александра Иванова, Репин считал высшим его достижением «Библейские эскизы». Кажется, на каком-то этапе они подсказали Репину новое прочтение некоторых эпизодов из жизни Христа. В 1886–1888 гг. появляется графический цикл «Евангельские сюжеты», выполненный карандашом на бумаге. Лишь в одной композиции «Шествие на Голгофу» применяется сепия, усиливающая эффект трагического освещения, в котором словно растворяется мощная фигура Христа, несущего крест. Репин выбирает самые драматичные эпизоды: «Христос и Иуда», «Предательство в Гефсиманском саду», «Христос среди учеников после Воскресения».
«Евангельские сюжеты» предшествовали созданию картины «Николай Мирликийский избавляет от смертной казни трех невинно осужденных». Правда, картину трудно назвать удачной: образы, доведенные до натурализма, «снимают» общее впечатление. В 1898 г. Репин совершил паломничество в Иерусалим. «Я почти ничего не писал там — некогда, хотелось больше видеть. Впрочем, написал образ в русскую церковь — голову Спасителя. Хотелось и свою лепту положить в Иерусалим…» В частном собрании в Хельсинки хранится исполненный карандашом небольшой композиционный рисунок к иконе, на котором явно выражено страдание и отрешенность Христа. В последние десятилетия Репин все чаще обращается к евангельским сюжетам и в живописи, и в графике. На последней прижизненной выставке 1927 г. в Хельсинки, как вспоминают очевидцы, больше всего внимания привлекли картины «Священник», «Грузинский танец» и особенно «Голгофа», важнейший из религиозных сюжетов для Ильи Ефимовича в конце жизни. Непривычная композиция — два разбойника на крестах, третий крест на земле, зияющая вдали открытая могила, собаки, обнюхивающие кровавые следы,— заставила одного из финских критиков искать в произведении редкие для Репина символические значения. В 1920-е гг. Репин почти постоянно работал в «Пенатах» над какой-нибудь евангельской композицией: «Утро Воскресения», «Неверие Фомы», «Отречение Святого Петра», «Отрок Христос в храме», «Христос в пустыне». Главным объектом внимания и восторгов Репина всегда был человек. Священное же писание помогало разобраться в его духовной сущности.
Оказавшись почти в полной изоляции в 1920-е гг., он писал одному из своих корреспондентов:
«Когда наша церковь отлучила Льва Толстого, я дал слово не переступать порога церкви, но, когда чернь грабительски стала у власти и, расходившись, стала глумиться над всеми святынями народа, оскверняя церкви, я пошел в церковь… И теперь нахожу, что церковь есть великое знамя народа, и никто никогда не соберет так народ, как церковь».
В последние годы у Репина бывало мало гостей. Один из них описывает, как в начале мая 1929 года художник показывал дорогие ему предметы и картины. Несколько раз он указывал из окна на холм, где будет его могила, показал два завешенных покрывалом огромных полотна. Когда покрывало было снято, «мы увидели краски, краски, радость, движение». Это была «последняя великая работа Репина: танцующие казаки. В картину мастер вложил глубокую грусть по родным местам, по Украине, по своей родине и ее народу». Последняя работа Репина была посвящена памяти любимого композитора Мусоргского. За другим покрывалом была «Голгофа». На 85-летие художника не было получено поздравлений из Советской России, хотя его дочь пыталась в Ленинграде устроить его выставку. Так правительство наказало Репина за отказ вернуться на родину. И в результате за границей осталось множество ранних и последних произведений художника — одного из великих представителей дореволюционной русской культуры.