Благовещение Михаила Нестерова
В шестой же месяц послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обрученной мужу, именем Иосифу, из дома Давидова; имя же Деве: Мария. Ангел, войдя к Ней, сказал: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами. Она же, увидев его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие. Евангелие от Луки
Однажды Михаил Васильевич Нестеров узнал, что весною, в мае, он станет отцом. «Мы с моей Марией Ивановной стали строить планы, один другого увлекательней, наивней. И как тут была оживлена, изобретательна будущая мать! Славно нам жилось тогда! Мы тогда снимали „меблерашку“ на Каланчевской улице у вокзалов. Жили так скромно, как больше нельзя. Но очень весело. К нам в номерок стал заходить Василий Иванович Суриков с женой. Она тогда была уже болезненного вида, такая хрупкая, бледная, с голубоватыми жилками на лице. Звали ее Елизавета Августовна. Славное было лицо у нее, доброе, самоотверженное. Всей душой она была предана своему мужу-художнику. Моя Маша тоже была всем мила и нравилась Сурикову своей простотой, задушевностью и молодостью.
Как-то поздно ночью к нам в номер тревожно постучали, и на мой вопрос: „Что такое?“ – мы услышали: „Горим, вставайте!“ Поспешно встали – грел пятый этаж над нами, мы были в четвертом. Без суеты успел я вынести весь наш скромный скарб. Жену удалось спокойно вывести и устроить в безопасном месте, после чего потолок нашего номера провалился, и наш номер тоже сгорел. Это печальное обстоятельство не оставило по себе тяжелых следов. Жена была здорова".
Подошла весна. Нестеров был погружен в работу. Готовил картину на диплом. Время от времени заходила жена и говорила: „Ты не мой, Мишечка, ты картинкин“.
12 мая ему присудили большую серебряную медаль и звание классного художника. А еще через две недели на свет появилась Ольга Михайловна. „Я бродил, помню, по набережной Москвы-реки, не веря своему полному, абсолютному счастью… Так продолжалось до следующего утра. А утром я узнал, что Машеньке стало плохо. Весь день и всю следующую ночь я молился. Рано на рассвете был у Иверской. Быть может, впервые понял все. Молился так, как потом уже не молился никогда. Было тогда воскресенье. Троицын день, ясный, солнечный. В церкви шла служба. А рядом, в маленьком деревянном домике прощалась с жизнью, со мной, с нашей Олечкой моя Маша…“
И сказал Ей Ангел: не бойся Мария, ибо ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь ему имя: Иисус; Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего; и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не будет конца. Евангелие от Луки
За молитвой в Иверской часовне, Михаилу Васильевичу впервые показалось, что ощутил похожие переживания с теми, которые должна была испытать Матерь Божия, услышав слова Архангела Гавриила. Она, прекрасно знавшая Писания и Пророчества, в тоже мгновение поняла, что Ей предстоит пережить не только радость рождения Бога, но и все страдания, предсказанные Ее Сыну ветхозаветными пророками. И Она поняла, что Господь ждет от Нее ответа, что без Ее свободного человеческого согласия ничего не произойдет. В эти мгновения не только изумление и трепет, но и страх должен был охватить душу Девы.
Мария же сказала Ангелу: как будет это, когда Я мужа не знаю? Ангел сказал Ей в ответ: Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим. Евангелие от Луки
19 мая 1862 года в городе Уфе у купца Василия Ивановича Нестерова и жены его Марии Михайловны родился сын, нареченный при святом крещении Михаилом. Ребенок рос болезненным. „В чем душа держится? На ладан дышит“, – сокрушались близкие. Через два года и вовсе перестало биться сердце ребенка. Его обрядили, положили на стол под образа. Зажгли свечи. Мать, возложив на грудь мальчика финифтяной образок Святого Тихона Задонского, стала горячо молиться… Пришли родственники (у них тоже умер младенец) и стали решать, которого хоронить ближе к деду. Внезапно по дому разнеслась благая весть: „Ребенок ожил!“ Чудо приписали заступничеству Тихона Задонского и Сергея Радонежского – их в семье Нестеровых особо любили и почитали… Михаил Васильевич всю жизнь благодарил Бога за то, что мама вытащила его с того света. И сейчас можно было надеяться только на то, что она сможет повторить свое чудо. „Я долго не мог придти в себя. Часто один бывал в Даниловом монастыре. Хорошо там было. Тогда и долго потом была какая-то живая связь с тем холмиком, под которым теперь лежала моя Маша. Она постоянно была со мной, и казалось, что души наши неразлучны. Тогда же явилась мысль написать „Христову невесту“ с Машиным лицом… С каким радостным чувством писал я эту картину. Мне чудилось, что я музыкант и играю на скрипке что-то трогательное до слез, что-то русское… Летом мной внезапно овладела мысль, что все мои беды, все мое горе и несчастье произошли от моей вины, за то, что я не исполнил волю своих стариков, своевольно женился без их согласия, без их благословения. Эта мысль томила меня. Я не мог от нее отделаться, пока внезапно не решил поехать в Уфу, просить моих, тоже измученных, хотя и безмолвствующих стариков простить меня. Вот и дом, ворота открыты. Извозчик въезжает, и вижу мать… Она тоже увидала. Оба разом бросились друг к другу. Так и замерли в объятиях. Все было забыто. Все прощено. Слезы… Умиротворенный, уехал из родительского дома“. Через десять лет „Христову невесту“ приобрел на Московской периодической выставке великий князь Сергей Александрович.
Вскоре по возвращении в Москву Михаил Васильевич узнал о том, что генерал-губернатор, Сергей Александрович женился на писаной красавице, немецкой герцогине Елизавете Гессен-Дармштадтской. А также о том, что Суриков потерял жену и забросил живопись от горя. Нестеров особенно сблизился в этот момент с Василием Ивановичем, поддержал его и посоветовал съездить к маме. „Наступили для нас тяжелые годы. – Вспоминал он. – Лишь мы могли понять некоторые совершенно исключительные откровения, лишь перед нами на какое-то мгновение открылись тайны мира. „Избранные сосуды“, мы высоко парили над нашей убогой обиженной судьбой“.
Слово благовещение в одном из его значений – это весть о том, что началось освобождение человеческого рода от греха и вечной смерти. Благовествовать значит: возвещать радость и учить вере. Тогда в разговорах с Суриковым Михаила Васильевича решил, что писать будет для него то же, что и благовествовать.
Благовещение 1905 года Нестеров встретил дома в Киеве. С молодой женой Еленой Петровной и полугодовалой дочкой Настенькой. В середине мая дела заставили его оставить малышку с родственниками. Взяв супругу и старшую дочь, Михаил Васильевич отправился в Париж. „Нерадостно он принял нас тогда. Еще в Вене мы получили письмо, что маленькая дочь наша Настенька захворала, опасности никакой не было. И мы продолжили свой путь. Приехав в Париж, получили новое известие, более тревожное, а затем две телеграммы одну за другой. В последней было сказано, что Настенька скончалась. Горе жены было тяжелое. Мысль, что она, оставаясь возле больной, могла бы помочь ей, облегчить ее страдания, угнетала жену. Париж стал как бы виновником несчастья, укором нашим… А впереди была еще и гибель нашего флота в Цусиме. Тоска неизъяснимо овладела мной. Мы были беспомощны, одиноки. Хотелось все бросить и лететь туда в Россию, чтобы всей русской семьей оплакивать наше горе“. Новые душевные испытания Нестеров преодолевал, окунаясь с головой в работу. В это время он как раз заканчивал „Святую Русь“ и понял, что она не удалась. Ее второе название – „Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас“ — звучало не убедительно. Теперь он чувствовал, что надо сделать для того, чтобы эти бессмертные слова Христа зазвучали. Михаил Васильевич тут же задумывает картину „Христиане“ или „Душа народа“. „Святую Русь“ он выставил на персональной выставке весной 1907 года. Успех был огромный. Об экспозиции читались рефераты, было много журнальных споров. „Даже газета „Товарищ“ поместила у себя статью под заголовком „Христос и революция“ и мой портрет. „Товарищ“ пытался связать минувшие события пятого года с моей картиной. Попытка была тщетная“. В конце выставки ко мне обратились от великой княгини Елизаветы Федоровны. Она намерена была построить церковь при учреждаемой ей обители милосердия и просила назвать архитектора, которому можно было бы такое дело поручить. Я назвал Щусева. На Благовещение я узнал о том, что кандидатура Щусева утверждена, причем было передано, что великая княгиня хотела бы, чтобы будущая церковь была расписана мною».
«Создание обители и храма производилось на личные средства Елизаветы Федоровны. Овдовев, великая княгиня все свои личные сбережения отдала на дела милосердия. Она рассталась со всеми своими драгоценностями и жила более, чем скромно. Больших денег на строительство у нее не было. Но это была столько же ее мечта, сколько и наша с Щусевым, и я, будучи достаточно обеспечен в те времена, тут же дал свое согласие».
Расписать храм в Москве Нестеров мечтал еще со времен киевских, когда под началом Васнецова он трудился во Владимирском соборе. Его «Благовещение» той поры всем очень нравилось. Васнецов сказал, что в нем «много христианского», и лучшей от него похвалы ждать было нельзя. Эскиз этой росписи – двустворчатый диптих – был выставлен на 26-й передвижной выставке, и его приобрел государь. «Благовещение» он писал и для Петербургского Спаса-на-Крови и для церкви в Абастумане. И вот теперь Москва. Поистине, это была Благая весть.
22 мая 1908 года состоялась торжественная закладка храма Покрова Богородицы при Марфо-Мариинской обители. Кроме великой княгини была наследная королевна греческая, герцогиня Гессенская и королевич Христофор. Имена высочайших особ, митрополита, епископов, а также Нестерова и Щусева были выгравированы на серебряной доске и положены под фундамент.
«Мы со Щусевым ходили праздничные, хотя задача не была легкой. Мне предстояло написать в алтарной апсиде Богородицу, на пилонах – Благовещение, по бокам – Христос у Марфы и Марии и Воскресение. А на большой стене трапезной – картину „Путь к Христу“. В ней мне особенно хотелось досказать то, что не сумел я передать в своей „Святой Руси“. Трудность заключалась в том, что архитектура храма была выполнена Щусевым в Псковско-Новгородском стиле и признавалась многими едва ли не лучшим из всего, что он сделал, а роспись я хотел сделать, с позволения сказать, „Нестеровской“. Получалось несоответствие, над которым еще много предстояло думать. К тому же стены сохли плохо. Я уехал работать над эскизами и образами в Киев.
Тогда произошел один случай. Как-то утром приезжает ко мне взволнованный художник Мурашко, заикаясь и спеша, передает мне газетную телеграмму о смерти Архипа Ивановича Куинджи. Погоревали, обсудили, как лучше почтить нам, киевлянам, память почившего талантливого художника – прекрасного и великодушного человека. Решаем покачто от нашего имени послать телеграмму вдове покойного и отслужить панихиду во Владимирском соборе. Так и сделали.
Мурашко взялся отправить телеграмму и наладить все с панихидой. На другой день утром Мурашко снова у меня. Он возбужден не менее вчерашнего. Он только что получил ответ: „Благодарю за телеграмму. Я здоров. Куинджи“. „Вот и верь после этого газетчикам. Конфуз конфузом, но и радость наша была велика. Не часто родятся такие благородные люди, каким был Архип Иванович. Как же радостно было Деве Марии, когда Она узнала, что смерти вообще не будет“.
И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей; и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту. Книга Бытия
Напоминая об этом пророчестве, Нестеров написал за Богородицей райское Древо Познания, с плодами которого смерть и вошла в нашу жизнь. Осознав Свое призвание, Пресвятая Дева всем сердцем, всем умом, всей душой смогла довериться Богу до конца, отдать Себя для спасения Мира. А ведь Гавриил ничего Ей не объяснил, а только подтвердил, что это будет. Эта непостижимая вера не была Ее природной, естественной способностью. Михаил Васильевич знал, что такую веру можно только выковать в себе подвигом чистоты и любви к Богу. И Ангел был ошеломлен, увидев, какой недосягаемой, небесной высоты достиг в это мгновение человеческий род, сумевший подарить Богу такую Деву, которая смогла стать Матерью Его Сына.
Тогда Мария сказала: се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему. И отошел от Нее Ангел. Евангелие от Луки
К Благовещению 1911 года роспись близилась к концу. „Я только что окончил „Путь ко Христу“, радовался этому, предполагая в ближайшее время показать ее великой княгине. Прихожу утром в церковь, поднимаюсь на леса и замечаю по всей картине выступившие какие-то черные маслянистые нарывы. Что-такое? Какое их множество! Пробую пальцем, они лопаются. На их месте – черные маслянистые слизняки. Ужас! Я сразу понял, что картину надо будет счистить, стену перегрунтовать и расписать заново. Причина несчастья была ясна – масло для грунтовки было куплено „подешевле“ и оказалось испорченным. Времени ждать не было. Но как объявить о случившемся Елизавете Феодоровне?“ Никому ничего не сказав, Михаил Васильевич уехал домой. Весь день и всю ночь он провел в тяжких раздумьях. Вообще характер у Нестерова был очень прямой. Как-то, уже году в сороковом, ему домой позвонил Сталин. – Когда бы Ви могли приехать к нам в Кремль, чтобы написать мой портрет? – Наверное, я не смогу этого сделать, Иосиф Виссарионович – Пачему? – Мне давно уже не нравится Ваше лицо, товарищ Сталин… Иногда Сталин умел уважать таких людей. Нестерову ничего не было. Он умер при том почете, какой только мог достичь художник того времени. Но сейчас хрупкой и милосердной Елизавете Федоровне он не знал, что сказать.
„Пришла она радостная, оживленная, приветливая. Обратилась ко мне со словами благодарности… Минута была нелегкая. Надо было сказать, что победа кратковременная. Я собрался с духом и объявил великой княгине о том, что открыл. Она принялась меня утешать, предлагая картину оставить, думая, что со временем злокачественные нарывы пропадут. Но мы все же поступили так, как было действительно нужно. Соскоблили картину. Как и две первые, я переписал ее на медной доске. На стене осталось только „Благовещение“. Елизавета Федоровна сказала, что, наверное, именно так, скромно, Матерь Божия должна была опустить глаза перед своим дивным гостем“.