Афон и Россия.
Святоотеческий завет, национальный миф или вызов эпохи?
История Святой горы Афон и афонского монашества отражена в бесчисленном множестве богословских, агиографических, церковно-исторических, литургических, искусствоведческих книг, альбомов, исследований. Но Афон — не только неисчерпаемая тема ученых трудов и паломнических описаний. Это — и самая, может быть, злободневная проблема жизни современного Православия. С судьбами афонского монашества сегодня, как и в прошлом, неразрывно связаны судьбы Православной Церкви, а если взглянуть пристальнее — и судьбы человека.Когда, как гласит церковное предание, после Вознесения Христова апостолы бросали жребий, куда идти каждому с проповедью, Пресвятой Богородице выпала Иверия (Грузия). Но это путешествие не состоялось. Богородица решила позже навестить епископа Кипрского Лазаря — того самого, которого воскресил Господь, но буря отнесла ее корабль от Кипра к Афону. Матерь Божия сошла на берег — и рухнули статуи, воздвигнутые в языческих капищах, и Афонская гора огласилась проповедью Евангелия. Богородица же сказала: «Афонская гора есть жребий Мой, от Сына Моего и Бога данный Мне… зело люблю то место, и хощу на том умножити чин иноческий… и защищу тех, иже там терпеливо в постничестве подвизаться будут». С Ее посещением связан древний традиционный запрет пребывания женщин на Афоне. С 680 года византийские императоры полностью передали гору в распоряжение монахов. Так не земные факторы, всегда более или менее случайные, а воля Божия содействовала умножению здесь иноков, приходивших из разных стран, от разных народов. Невозможно представить без Афона и историю Церкви Русской. Как свидетельствуют источники, русские монастыри на Святой горе относятся к числу древнейших. Первым из известных документальных свидетельств является подпись под святогорским актом, датированным февралем 1016 года. Вот ее перевод: «Герасим монах, Божиею милостию пресвитер и игумен обители Русского, свидетельствуя, подписал собственноручно». Упомянутая в акте обитель возникла гораздо раньше, ведь монастыри на Святой горе носят обычно имя своего основателя! Возможно, именно в сей обители принял постриг родоначальник русского монашества преподобный Антоний Печерский. Так считали многие наши исследователи. Правда, местное афонское предание связывает пребывание Антония с другим монастырем — Есфигменом, на территории которого была даже воздвигнута в 1852 году небольшая церковь над пещерой, в которой и спасался русский подвижник.
На протяжении веков афонские иноки, их уставы и обычаи оставались идеалом и школой для монашествующих, а жития афонских святых, их богословские и аскетические сочинения, их учение об Иисусовой молитве были любимым чтением всей верующей России. Достаточно вспомнить имена преподобных Нила Сорского, Максима Грека, Паисия Величковского. Глубина и активность русско-афонских связей имела исключительно важное значение для развития богословской науки и Русской Православной Церкви. Так, в XVIII веке на Афоне Паисием Величковским было создано первое, славянское, «Добротолюбие» — энциклопедия православной молитвы и монашеского подвига. В XIX веке афонские иноки издали — в числе десятков и сотен других книг — русское, дополненное «Добротолюбие» Феофана Затворника. Непререкаемым образцом были в российском обиходе афонские иконы, лампады, произведения церковных художеств и ремесел. Со временем векторы взаимовлияний во многом изменились. Теперь уже не только Святая Русь прирастала духовно Афоном, но и Святая гора — Россией. Массовое паломничество, непрерывный поток пожертвований, стремление строить и созидать новые храмы, скиты, монастыри привело к тому, что русский вклад становился все более весомым.
Величие и упадок
Монастырей на Афоне сейчас двадцать. Если объезжать полуостров с юго-запада, от Салоников, первым увидим болгарский монастырь Зограф («Живописец»), возникший в царствование Льва Философа (на рубеже IX–X вв.). За ним следуют греческие монастыри Кастамонит («Среди каштанов»), Дохиар, основанный ранее 738 года, и обновленный в XI веке, Ксеноф. Далее — русский монастырь святого великомученика и целителя Пантелеимона (по-гречески — Россикон, по-русски — Руссик). И — вдоль побережья — греческие монастыри Ксиропотам («На сухом ручье»), Симоно-Петра («Скала Симона»), монастыри Григория, Дионисия и святого Павла. В последнем хранятся подлинные Дары Волхвов. Миновав многочисленные скиты и келлии (о них разговор особый), огибаем полуостров. Взору открывается Великая лавра — греческий монастырь преподобного Афанасия, считающийся первенствующим на Афоне. К северу от него — греческие Каракалл и Филофеев, дальше — знаменитый Иверский (по-гречески — Ивирон), основанный в 982 году грузинскими монахами. С ним связаны самые замечательные предания. Одно из них гласит, что Богоматерь, посетив Святую гору, пристала в Климентовой бухте, близ Иверона, где ныне сооружена часовня. А девять столетий спустя иноки-грузины из Иверской обители увидели в огненном столпе, поднимающемся от моря, икону Божией Матери. Так пришла на Афон Иверская чудотворная икона…
Грустно, что и здесь, в стенах древнего Ивера, прервана священная преемственность. Греческая братия сначала вытеснила грузин из ими основанной лавры в скит Иоанна Богослова, а сегодня на Афоне нет ни одного инока-грузина… К северу от Ивера по побережью полуострова расположены греческие монастыри Ставроникита («Никитин крест»), Пантократор («Вседержитель»), Ватопед («Дитя в терновнике») и Есфигмен — тот самый, где начинал свои подвиги Антоний Печерский. Сегодня Есфигмен известен всему православному миру мужественным противостоянием Константинопольской Патриархии, пытающейся насадить на Афоне новый стиль в богослужении.
В глубине полуострова, рядом с административным центром Святой горы — Кареей, находится другой греческий монастырь — Кутлумуш («Освобожденный»). Наконец, на северо-востоке, ближе к перешейку, стоит сербский монастырь Хилендарь, основанный в XII веке.
Помимо владетельных монастырей на Афоне издревле существуют скиты (небольшие монастыри, находящиеся на землях старших монастырей и зависящие от них), келлии, принадлежащие монастырям (скиты или просто отдельные домики, с домовой церковью, в которых живут несколько иноков), и каливы (такие же келлии, но без церкви). Свободно переходят с места на место и совершают пред Богом невидимые людям подвиги странствующие монахи — сиромахи. А сто лет назад, в 1903 году, русский Афон насчитывал более 70 обителей. Первая и главная из них — знаменитый Русский Свято-Пантелеимонов монастырь, самый большой тогда на Афоне. Более 1800 иноков возносили неустанно свою молитву о России в 25 храмах и параклисах (часовнях) этой огромной, обильной духовным и материальным достоянием обители — почти лавры. В пределах территории, издревле принадлежавшей Пантелеимонову монастырю, находились еще два скита: Кромица, с восемью храмами (главный из них — Казанский собор), и Новая Фиваида, с храмом во имя Всех Святых Афонских. Продолжалась иноческая жизнь и в Старом (Нагорном) Руссике: здесь совершал свой подвиг один из величайших молитвенников прошлого столетия — преподобный Силуан Афонский. Кроме Пантелеимонова монастыря существовали русские скиты и келлии. Правда, в отношении даже к самым небольшим русским обителям едва ли применимо понятие «малая». Русский Ильинский скит, преобразованный в 1759 году из древней келлии в киновию преподобным Паисием, или Андреевский, освященный в 1849 году, существенно превосходили размерами и убранством многие из древних монастырей. 66 (!) русских обителей на Афоне числились в разряде келлий, хотя некоторые из них тоже не уступали по богатству и многолюдству владетельным монастырям, к которым были приписаны. В общей сложности из 7432 святогорских монахов русских было 3496, греков — 3276, остальные — болгары, сербы, румыны, грузины.
…Прошло сто лет. Что сталось с тем великим наследием, которое мы по праву, без каких-либо притязаний, именуем Русским Афоном? Что происходит на Святой горе, почему так ослабли ее древние связи с Русской Православной Церковью и с другими негреческими поместными церквами? Острота и болезненность этих и других вопросов, связанных с судьбами Афона, вызывает необходимость их всестороннего и откровенного обсуждения в русской православной печати.
Грустно, что и здесь, в стенах древнего Ивера, прервана священная преемственность. Греческая братия сначала вытеснила грузин из ими основанной лавры в скит Иоанна Богослова, а сегодня на Афоне нет ни одного инока-грузина… К северу от Ивера по побережью полуострова расположены греческие монастыри Ставроникита («Никитин крест»), Пантократор («Вседержитель»), Ватопед («Дитя в терновнике») и Есфигмен — тот самый, где начинал свои подвиги Антоний Печерский. Сегодня Есфигмен известен всему православному миру мужественным противостоянием Константинопольской Патриархии, пытающейся насадить на Афоне новый стиль в богослужении.
В глубине полуострова, рядом с административным центром Святой горы — Кареей, находится другой греческий монастырь — Кутлумуш («Освобожденный»). Наконец, на северо-востоке, ближе к перешейку, стоит сербский монастырь Хилендарь, основанный в XII веке.
Помимо владетельных монастырей на Афоне издревле существуют скиты (небольшие монастыри, находящиеся на землях старших монастырей и зависящие от них), келлии, принадлежащие монастырям (скиты или просто отдельные домики, с домовой церковью, в которых живут несколько иноков), и каливы (такие же келлии, но без церкви). Свободно переходят с места на место и совершают пред Богом невидимые людям подвиги странствующие монахи — сиромахи. А сто лет назад, в 1903 году, русский Афон насчитывал более 70 обителей. Первая и главная из них — знаменитый Русский Свято-Пантелеимонов монастырь, самый большой тогда на Афоне. Более 1800 иноков возносили неустанно свою молитву о России в 25 храмах и параклисах (часовнях) этой огромной, обильной духовным и материальным достоянием обители — почти лавры. В пределах территории, издревле принадлежавшей Пантелеимонову монастырю, находились еще два скита: Кромица, с восемью храмами (главный из них — Казанский собор), и Новая Фиваида, с храмом во имя Всех Святых Афонских. Продолжалась иноческая жизнь и в Старом (Нагорном) Руссике: здесь совершал свой подвиг один из величайших молитвенников прошлого столетия — преподобный Силуан Афонский. Кроме Пантелеимонова монастыря существовали русские скиты и келлии. Правда, в отношении даже к самым небольшим русским обителям едва ли применимо понятие «малая». Русский Ильинский скит, преобразованный в 1759 году из древней келлии в киновию преподобным Паисием, или Андреевский, освященный в 1849 году, существенно превосходили размерами и убранством многие из древних монастырей. 66 (!) русских обителей на Афоне числились в разряде келлий, хотя некоторые из них тоже не уступали по богатству и многолюдству владетельным монастырям, к которым были приписаны. В общей сложности из 7432 святогорских монахов русских было 3496, греков — 3276, остальные — болгары, сербы, румыны, грузины.
…Прошло сто лет. Что сталось с тем великим наследием, которое мы по праву, без каких-либо притязаний, именуем Русским Афоном? Что происходит на Святой горе, почему так ослабли ее древние связи с Русской Православной Церковью и с другими негреческими поместными церквами? Острота и болезненность этих и других вопросов, связанных с судьбами Афона, вызывает необходимость их всестороннего и откровенного обсуждения в русской православной печати.
Катаклизмы и парадоксы
Итак, почему единственная в мире многонациональная «монашеская республика» находится сегодня в состоянии упадка, лишена суверенитета и превращается все более безвозвратно в одно из провинциальных благочиний Греческой Церкви? В чем причина — в греческой исключительности? В трагических поворотах нашей собственной истории? В позиции Константинопольской Патриархии? Без учета и анализа всех этих явлений и тенденций невозможен ответ о будущем Русского Афона и Святой горы в целом.
На наш взгляд, нужно выделить три основных фактора.
Первый из них — эллинизация. С тех пор как власть над Святой горой перешла в 1912 году от мусульман-турок к православным грекам, положение русских и иных негреческих обителей изменилось. Новые власти сразу проявили стремление поставить святогорскую общину под свой контроль, «эллинизировать» ее, ограничив доступ на Святую гору инокам-славянам. Теперь иноков в афонских монастырях в пять раз меньше, чем в 1903 году. Русских — в десятки раз меньше. Пропорциально убыванию русских на Афоне пустела и скудела вся Святая гора. Даже католические историки с грустью констатируют: «Церковь Христова станет беднее, если на Святой горе не останется людей, погруженных в сокровенный подвиг и умное делание, столь присущее русским православным инокам. Ныне же Русский Афон умирает из-за отсутствия людей и средств».
Вторым решающим фактором стал удар, нанесенный так называемой Афонской смутой. Попытка возрождения подвижниками ХХ века древней исихастской практики умной молитвы привела к возникновению «имяславия» — аскетического течения, главной идеей которого было учение о божественности Имени Божия и имени Иисус. Церковная иерархия, как русская, так и Константинопольского Патриархата, расценила это движение как еретическое. Не правы были обе стороны. Разумеется, иноки-молитвенники афонских скитов, даже, может быть, не очень сведущие в богословской науке, не являлись в своем молитвенном устремлении еретиками, как называли их представители священноначалия. Но и маститые иерархи, выступившие против нового, сомнительного во многих пунктах учения, тоже не были сплошь реакционерами и тем более еретиками, как пытались представить их в своей полемике «имяславцы». Ситуация, скорее типичная для тонких областей, связанных с православной мистикой. Беда состояла в том, что эти проблемы попытались решить — вместо глубокого анализа и терпеливого тактичного диалога — методами командными и полицейскими. В июне 1913 года мятежные иноки, отказавшиеся подчиняться церковному начальству — таких в Пантелеимоновом монастыре и Андреевском скиту насчитывалось почти 700 человек,— были водворены на присланный пароход и депортированы в Россию. Население русских обителей сократилось почти на треть. Еще прискорбней были последствия моральные.
Третий фактор — разрыв исторических связей Афона с Россией в результате первой мировой войны и последовавших за ней революции и строительства атеистического советского государства. Святая гора находилась в другой стране, ее не коснулись ни революционный террор, ни изъятия церковных ценностей, ни репрессии против духовенства, но события эти повлияли на состояние русской афонской общины самым непосредственным образом. Главное — получил дополнительный и весомый аргумент тезис о недопущении на Афон новых иноков из России — теперь под предлогом «красной опасности». Сталинское «церковное возрождение» (1943–1953 гг.) вообще вызвало панику на греческом Востоке: боялись возрождения панславизма и восстановления Православной империи.
На наш взгляд, нужно выделить три основных фактора.
Первый из них — эллинизация. С тех пор как власть над Святой горой перешла в 1912 году от мусульман-турок к православным грекам, положение русских и иных негреческих обителей изменилось. Новые власти сразу проявили стремление поставить святогорскую общину под свой контроль, «эллинизировать» ее, ограничив доступ на Святую гору инокам-славянам. Теперь иноков в афонских монастырях в пять раз меньше, чем в 1903 году. Русских — в десятки раз меньше. Пропорциально убыванию русских на Афоне пустела и скудела вся Святая гора. Даже католические историки с грустью констатируют: «Церковь Христова станет беднее, если на Святой горе не останется людей, погруженных в сокровенный подвиг и умное делание, столь присущее русским православным инокам. Ныне же Русский Афон умирает из-за отсутствия людей и средств».
Вторым решающим фактором стал удар, нанесенный так называемой Афонской смутой. Попытка возрождения подвижниками ХХ века древней исихастской практики умной молитвы привела к возникновению «имяславия» — аскетического течения, главной идеей которого было учение о божественности Имени Божия и имени Иисус. Церковная иерархия, как русская, так и Константинопольского Патриархата, расценила это движение как еретическое. Не правы были обе стороны. Разумеется, иноки-молитвенники афонских скитов, даже, может быть, не очень сведущие в богословской науке, не являлись в своем молитвенном устремлении еретиками, как называли их представители священноначалия. Но и маститые иерархи, выступившие против нового, сомнительного во многих пунктах учения, тоже не были сплошь реакционерами и тем более еретиками, как пытались представить их в своей полемике «имяславцы». Ситуация, скорее типичная для тонких областей, связанных с православной мистикой. Беда состояла в том, что эти проблемы попытались решить — вместо глубокого анализа и терпеливого тактичного диалога — методами командными и полицейскими. В июне 1913 года мятежные иноки, отказавшиеся подчиняться церковному начальству — таких в Пантелеимоновом монастыре и Андреевском скиту насчитывалось почти 700 человек,— были водворены на присланный пароход и депортированы в Россию. Население русских обителей сократилось почти на треть. Еще прискорбней были последствия моральные.
Третий фактор — разрыв исторических связей Афона с Россией в результате первой мировой войны и последовавших за ней революции и строительства атеистического советского государства. Святая гора находилась в другой стране, ее не коснулись ни революционный террор, ни изъятия церковных ценностей, ни репрессии против духовенства, но события эти повлияли на состояние русской афонской общины самым непосредственным образом. Главное — получил дополнительный и весомый аргумент тезис о недопущении на Афон новых иноков из России — теперь под предлогом «красной опасности». Сталинское «церковное возрождение» (1943–1953 гг.) вообще вызвало панику на греческом Востоке: боялись возрождения панславизма и восстановления Православной империи.
Зачем нам Афон?
Но, спросит читатель, а стоит ли игра свеч, так ли нужен нам сегодня Афон и русские позиции на этой, не такой уж высокой по альпинистским меркам, греческой горе? Пора сказать, что Афон для нас и для всего православного мира — не есть просто совокупность пусть и самых древних, влиятельных и почитаемых обителей или традиционное место паломничества. Афон для России — пусть не все сразу это поймут, согласятся и поверят — это путь и программа будущего, живой действующий источник православной святости, духовного и культурного творчества, центр опытной разработки и распространения православной антропологии — глубокой и всеохватывающей науки о человеке, его возможностях и перспективах, не востребованной и почти не известной нынешним поколениям. Почему неизвестной? Да потому, что вся наша цивилизация, вся система оценок основана на идеалах западного просвещения, научного прогресса, общества потребления. В отличие от этой общепринятой, западной, то есть католической в основе, антропологии православная, исихастская, ориентирована на принципиально иной образ или тип человека — на человека открытого, открытого к благодатным энергиям, преображению и обожению — то есть претворению собственной природы в синергии, Богообщение, свободное соработничество с Богом. Характерно, что два важнейших опорных понятия, отличающих православный способ бытия в Боге и совершенно неведомых западному мировоззрению (в том числе западной мистике) — Божественная энергия как средство и обожение как цель подвига,— связаны самым непосредственным образом именно с афонской школой опытного подвижничества. «Человек Божественных энергий» и созидаемая им «цивилизация Божественных энергий» — вот итог, послание и завет древнего Афона новой России XXI века. Напомним свидетельство западного исследователя — того самого знаменитого немецкого византиниста Ф. Дельгера, который высадился когда-то на Афоне в сопровождении взвода эсэсовских автоматчиков: «Пожалуй, во всем мире нет другого такого места, в котором посетитель с Запада не убеждался бы до полной ясности в наличии настоящей пропасти между западным и восточным мышлением, между западным и восточным благочестием. Сама природа на Афоне освящена историей, все погружено в мистику и символику. Для православного монаха здешние места наполнены чем-то возвышенным, выходящим за пределы грешного существования. Эта возвышенность, божественность Афона воспринимается не как игра воображения или ложное подобие, но с полной серьезностью, в духе позднеантичного неоплатонического учения о бытии». Православное человечество (и православная Россия) только в наступившем XXI столетии, может быть, «придет в себя» — вернется к практике жизнеустроения по собственной, органичной и изначальной модели открытого человека, а здесь, на Святой горе, уже в XIV веке, в эпоху классического исихазма, осознан и явлен был духовный опыт, для нас, нынешних, остающийся лишь далеким идеалом и труднодостижимой целью. Духовной исчерпанности западной цивилизации, с ее глобализмом, американизмом и неизбежным «концом истории», противостоит сегодня только один столь же глобальный, всемирно значимый проект — Афон. Единственная, в веках апробированная лаборатория исихастской (все еще для современного человека новой) духовности, науки, политики и культуры. И православная Россия — благодатный и столь же уникальный на всем поствизантийском пространстве край воплощения православной модели человека. Сказанное отнюдь не означает национальной исключительности или претенциозности нашего подхода. Для Русской Церкви традиционно восприятие Святой горы как святыни вселенской, общеправославной — вне и поверх каких-либо этнических, политических или юрисдикционных ограничений. Но в контекст борьбы за сохранение общеправославного статуса Афона входит и сохранение русского присутствия в этом благодатном месте, где тысячу лет назад соборными актами было закреплено «вечное гражданство» русских подвижников.
Восстановленная мера
И вот другой извечный вопрос: что делать? Первое и главное — восстановление вселенской нормы: преодоление, с одной стороны, этнократического подхода, проявляемого нередко греками, а с другой — амбициозной ностальгии, свойственной православным русским. Еще в 1858 году известный русский церковный деятель на Востоке архимандрит Антонин (Капустин), тогда настоятель посольской церкви в Афинах, писал: «Нас, точно, не желают ни на Святой горе, ни в Палестине, но почему? Потому что мы своей самомнительностью и своей настойчивостью в желаниях — чертами, в той же степени свойственными и грекам, вселили в них страх, усугубленный убеждением их в нашем могуществе и в собственном бессилии. Греки, как и турки, как и румыны, и арабы, и самые болгары, естественно, не желают нас как завоевателей, как разрушителей их национальности, как стеснителей их прав, их обычаев, их языка и, наконец, той личной свободы, которая, несмотря на их рабство, ощутительно более сознается, требуется и, может быть, существует у них, чем у нас. Покажем им себя искренно, с полным христианским самоотвержением, их споспешниками в их видах — и мы встретим в них друзей, каких не найдем нигде в целом свете». Насчет «друзей, каких не найдем нигде в целом свете», великодушный архимандрит, пожалуй, преувеличил, но тенденция схвачена верно. Конечно, не секрет, что греков раздражало и пугало само существование Империи — тот факт, что Империя не умерла с гибелью Византии, но, напротив, век от века росла и укреплялась на православном Севере, тогда как на османском Востоке от нее остались лишь бледные воспоминания. Политическая и историософская реальность Третьего Рима не могла не отзываться постоянно болезненной рефлексией и накапливающимися комплексами в политическом сознании былого Рима Второго — Константинопольской Патриархии.
Справедливость требует признать: представителям Российской империи и Русской Церкви не всегда хватало смирения, терпения и такта в отношениях с сестрами-церквами. Но в восстановлении «православного» взгляда, в преодолении глубокого поместного провинциализма нуждается, бесспорно, и другая сторона. …Евангелие — едино, Христос в Свою Церковь привлекает одинаково всех. Но у каждого своя мера. Слово «мера» — одно из излюбленных в Евангелии: «Какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет». И другое: «Кто может вместить, да вместит». Иными словами, не всякий может вместить и не всякий вместит одинаковую меру — благодати, таланта, ответственности, испытаний и исторического подвига. Христос учил мир смирению — в древнерусских рукописях оно чаще писалось через «ять»: «смерение», знание своей меры. Старцы говорят: «Это не нашей меры». А патриархи о себе: «Наша мерность». В смысле именно этой «меры», глубины и широты вмещения греки превосходили в византийскую эпоху другие христианские народы. Мы не говорим здесь об «универсальности», понятии, связанном с категорией меры, но совсем другом по сути и природе. Универсальность — лишь один из внешних атрибутов «меры», одно из проявлений «мерности». «Универсальными» были римляне. Недаром им суждено было на рубеже христианской эры создать великую универсалистскую империю — но построенную на правовом универсализме, а не на духовной «кафоличности». При этом мы имеем в виду не только «горизонтальную» совместимость тех или иных ценностных систем, то есть степень приемлемости их для людей и народов разного происхождения, воспитания, разной культурной традиции. Мы говорим и о разных степенях «вертикальной» способности того или иного народа, той или другой культуры средствами своего языка, своего понятийного и духовного «алфавита» выразить наиболее глубокие — и в этом смысле «кафолические», в этом смысле универсальные! — прозрения и устремления человеческой личности в диалоге с Богом и Божим миром. О возможности глубже, прозрачнее и дерзновеннее «зачерпнуть» в себя — не отдельно мыслью и не отдельно сердцем, но всей своей человеческой сутью — Бога и «откровения сынов Божиих».
В какой-то период времени русская православная традиция оказалась в этом отношении глубже и эффективнее, смогла «вместить» и выразить больше. Как сформулировал однажды в попытке самооценки В. В. Розанов, «Леонтьев был умнее, но я извилистее». Вероятно, подобное сопоставление можно распространить на суждение о русском вкладе в православное духовное наследие. Греки в эпоху Крещения Руси, наверное, были «умнее» — по крайней мере, в школьном, философском и филологическом, смысле. Но мы — «извилистее», умели и умеем понять и принять в себя больше, чем кто-либо. Так и хочется, вспомнив Достоевского, сказать, что, может быть, даже больше, чем нужно, больше, чем нам самим полезно. Потому, говоря о восстановлении «вселенской» нормы в монашеской жизни Афона, мы отнюдь не имеем в виду требований о «равном», тем более «пропорциональном» представительстве различных православных народов в этой общеправославной лаборатории духа. Так ли, собственно, нужен нам именно «русский» Афон? Святитель Феофан Затворник говорил когда-то, не очень благословляя рвущихся на сторону: «У нас свои Афоны: Валаам, Соловки».
Нам, как и всему православному человечеству, нужен не «русский» и не «греческий» Афон — нужен Афон «открытой к Богу цивилизации», Афон «божественных энергий». Но мера… Важен и поучителен тот факт, что вопрос о восстановлении всемирной меры Афона ставится сегодня наиболее глубоко и серьезно именно Россией, Русской Православной Церковью. В этом верность наследию (от Антония Печерского, Нила Сорского и Максима Грека до Силуана Афонского) и залог будущего — православный ответ на вызовы не только минувшего ХХ века, но и наставшего XXI.
Справедливость требует признать: представителям Российской империи и Русской Церкви не всегда хватало смирения, терпения и такта в отношениях с сестрами-церквами. Но в восстановлении «православного» взгляда, в преодолении глубокого поместного провинциализма нуждается, бесспорно, и другая сторона. …Евангелие — едино, Христос в Свою Церковь привлекает одинаково всех. Но у каждого своя мера. Слово «мера» — одно из излюбленных в Евангелии: «Какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет». И другое: «Кто может вместить, да вместит». Иными словами, не всякий может вместить и не всякий вместит одинаковую меру — благодати, таланта, ответственности, испытаний и исторического подвига. Христос учил мир смирению — в древнерусских рукописях оно чаще писалось через «ять»: «смерение», знание своей меры. Старцы говорят: «Это не нашей меры». А патриархи о себе: «Наша мерность». В смысле именно этой «меры», глубины и широты вмещения греки превосходили в византийскую эпоху другие христианские народы. Мы не говорим здесь об «универсальности», понятии, связанном с категорией меры, но совсем другом по сути и природе. Универсальность — лишь один из внешних атрибутов «меры», одно из проявлений «мерности». «Универсальными» были римляне. Недаром им суждено было на рубеже христианской эры создать великую универсалистскую империю — но построенную на правовом универсализме, а не на духовной «кафоличности». При этом мы имеем в виду не только «горизонтальную» совместимость тех или иных ценностных систем, то есть степень приемлемости их для людей и народов разного происхождения, воспитания, разной культурной традиции. Мы говорим и о разных степенях «вертикальной» способности того или иного народа, той или другой культуры средствами своего языка, своего понятийного и духовного «алфавита» выразить наиболее глубокие — и в этом смысле «кафолические», в этом смысле универсальные! — прозрения и устремления человеческой личности в диалоге с Богом и Божим миром. О возможности глубже, прозрачнее и дерзновеннее «зачерпнуть» в себя — не отдельно мыслью и не отдельно сердцем, но всей своей человеческой сутью — Бога и «откровения сынов Божиих».
В какой-то период времени русская православная традиция оказалась в этом отношении глубже и эффективнее, смогла «вместить» и выразить больше. Как сформулировал однажды в попытке самооценки В. В. Розанов, «Леонтьев был умнее, но я извилистее». Вероятно, подобное сопоставление можно распространить на суждение о русском вкладе в православное духовное наследие. Греки в эпоху Крещения Руси, наверное, были «умнее» — по крайней мере, в школьном, философском и филологическом, смысле. Но мы — «извилистее», умели и умеем понять и принять в себя больше, чем кто-либо. Так и хочется, вспомнив Достоевского, сказать, что, может быть, даже больше, чем нужно, больше, чем нам самим полезно. Потому, говоря о восстановлении «вселенской» нормы в монашеской жизни Афона, мы отнюдь не имеем в виду требований о «равном», тем более «пропорциональном» представительстве различных православных народов в этой общеправославной лаборатории духа. Так ли, собственно, нужен нам именно «русский» Афон? Святитель Феофан Затворник говорил когда-то, не очень благословляя рвущихся на сторону: «У нас свои Афоны: Валаам, Соловки».
Нам, как и всему православному человечеству, нужен не «русский» и не «греческий» Афон — нужен Афон «открытой к Богу цивилизации», Афон «божественных энергий». Но мера… Важен и поучителен тот факт, что вопрос о восстановлении всемирной меры Афона ставится сегодня наиболее глубоко и серьезно именно Россией, Русской Православной Церковью. В этом верность наследию (от Антония Печерского, Нила Сорского и Максима Грека до Силуана Афонского) и залог будущего — православный ответ на вызовы не только минувшего ХХ века, но и наставшего XXI.